Скоро я завёл собаку.
После войны в запущенных, забурьяневших полях и в бору было много русаков и лис. Но какая охота без гончей? У меня появилась неуклюжая, флегматичная, с наморщенным лбом над жёлтыми бровками полуторамесячная Затейка. Она была сомнительного происхождения, из «местных», отбиравшихся без родословных, по деловым качествам родителей. С трепетом и волнением ждал я сезона: пойдёт ли? За неделю до открытия чёрной тропы можно было начать безружейную нагонку. Начитавшись охотничьих книг, наслушавшись советов опытных гончатников, я всё это делал сам. Гончатники поймут мою радость, когда моя молодая выжловка, моя первая охотничья собака пошла по следу с голосом, когда я взял из-под неё первого русака! Со скрыто горделивой нежностью смотрел я во время ужина на мою собаку, когда она отказавшись до поры от болтушки, охраняла оставленного у порога зайца, пока я не подвесил его на крюк.
Теперь я, как полноправный компаньон, имеющий собаку, был принят гончатниками, сколачивавшимися для охоты стаей. И в степи, и в бору водились волки, на памяти у охотников долго держались случаи перехвата собак на гону, и перед охотой к ошейникам гончих, чтобы уберечь от волчьих зубов, навешивали колокольчики и кумачовые тряпицы. Живописно и странно выглядели они в таком украшении! Нетерпеливые, обуянные страстью, позванивающие разноголосыми колокольчиками потряхивающие красными тряпицами, голосившие выжлецы походили на шаманов.
Какие это были великолепные, раздольные, шумные и удалые охоты, будившие тишину сосен голосами собак, порсканьем и накликаньем, выстрелами и радостными криками: «Дошё-о-ол!»
Я целиком отдался этой охоте, с нетерпением ждал выходного и – чего греха таить – кое-когда, при особенно манящей погоде, уходил и в будни, откупаясь хорошими отметками в школе. Приятно ощущать тяжесть висячего за спиной русака, я возвращался в сумерки счастливым. И рядом, с сознанием исполненного долга, позванивая колокольчиком, трусила приморившаяся Затейка, моя помощница, собака-друг…
Однажды на гон Затейки подвыл волк. Мы подняли русака в молодых сосновых посадках, раскинувшихся зелёным всхолмлённым морем с широкими просеками, заросшими красноталом и бурьяном. Затерявшись в этом море, где-то далеко отдала голос выжловка. Мне представлялось, как идёт посадками, пересекает просеки заяц, как он садится и прислушивается, снова срывается в бег… «Выйдет ли на меня? И где?»
И тут я увидел волка. Он вымахнул на поросший красноталом бугор и замер. Подняв голову, он слушал. И, должно быть по-своему соображал, как идёт собака и где её перехватить, это видно было по его навострившемся ушам, напряжённой позе, полной ожидания. Он стоял открыто, но далеко за пределами верного выстрела. Ближе подойти он мог, гон шёл за ним в его стороне. Затейка была в «шаманском» убранстве, однако среди охотников уже ходили слухи, что это не всегда помогает, волки привыкли и к этому. Я осторожно заложил патрон с картечью, тщательно прицелился… волк крутнулся, взрыкнул и, болтая перебитой передней ногой, исчез в посадке. Ушёл… Но теперь, пожалуй, за участь собаки можно было не беспокоиться. Забыв о зайце, я кинулся за подранком, но следы на бесснежной тропе скоро смешались с другими. Затека по волку не пошла, и я отступился.
Пришло время моей гончей иметь детей. Я подобрал отца будущих щенят, мечтая получить вязких красногонов. «Оставлю кобелька, и у меня настоящий смычок», - загадывал я и уже видел себя уходящим в лес с парой гончих на своре. И вдруг Затейка исчезла. Она обычно никуда не уходила. Тем более сейчас, перед щенением…Я искал её, расспрашивал знакомых, пока не услышал, что на казённых огородах, спускавшихся к камышовому пруду, волки растерзали какую-то собаку.
- Эт-точно! – оживился дед, из года в год стороживший никого не интересовавшие капусту и картошку. – Чуть самого меня не порвали. Утром проснулся – светает, туман… Слышу – возня, выглянул – бат-тюшки! Вот они рвут кого-то в борозде, только хряп стоит! Во – лбы! Морды все в крови, капает. Я обратно в курень, меня аж дрожь берёт: ну, думаю, сейчас там управятся – ко мне заявятся! Во какие телята! Потом вроде как стихло. Выглянул - а их нет, ушли…
Метрах в десяти от шалаша ботва была примята, утоптана земля. Ничего больше не было, только передняя лапа. Я нашёл её и узнал: это была Затейкина…
Ограда нашего парка была сделана ажурной из кирпича, сквозь неё свободно пролезали не только собаки, но и мальчишки. Дальше был выгон, начиналась степь. Вероятно, Затейка вышла на рассвете за ограду, её заметили подошедшие волки. Тяжёлая, она не сумела увернуться, убежать. Волки унесли её подальше от дома, чтобы учинить свой ужасный пир… Ох, как хотелось мне отомстить убийцам бедной Затейки! Только как это сделать?!
Как-то после очередного объезда участков отец сказал, что на отделение совхоза, где была свиноферма, зачастили волки – ему пожаловались свинари. Я решил сделать засидку. Без взрослых мать меня не пускала. Со мной вызвался поехать наш участковый милиционер, взявший у себя в отделе «для борьбы с волками» карабин. Стемнело, и мы сели по разным углам задичавшего сада. Со степи тянул ветерок, относивший вонь свинарников. В бурьяне перед участковым была привада – объедки выброшенного павшего поросёнка.
Летняя ночь коротка, но как томительно тянется она, когда проводишь её без сна! Земля долго не засыпала, к нам на канаву долетали звуки радио и голоса людей, стук поздней телеги, побрехи собак, визг повздоривших поросят…К полночи затихло, погасли огни, и землю завалила ночь. Но и она была полна каких-то неясных шорохов и вздохов, бормотанья потревоженных кем-то птиц, перестука колёс далёкого поезда. Впервые, кажется, я видел, как загадочно и неторопливо вершится над землёю ночь. Она была, наверное, такой же, как и все другие, проведённые мной в постели, и не похожая на них, потому что я сидел на краю сада в канаве и передо мной лежала непроглядная беспредельная в своей темноте степь.
И вот настала пора, когда всё замерло, стихли все звуки и шорохи, пришёл таинственный час перехода из нынешнего дня, ставшего вчерашним, в день завтрашний, становившийся нынешним. Беззвучно ломается ночь, свершает своё в себе колдовство, и всё особенно крепко должно в этот час спать, не подсматривать за таинством.
У меня падали, слипались веки, я таращился в тёмную степь и чувствовал, как бессонница высасывает, обрезает мои глаза. Волчье время… Но степь, как ни вглядывался я в её потёмки, была пуста.
Свершилось таинство, время перешагнуло грань, и степь вздохнула, выдохнула предрассветный ветерок. Всё такая же непроглядная тьма начала сереть. И мне показалось, что в глубине её родилось какое-то движение. Словно бы что-то смутно шевельнулось в смутно расплывшихся бурьянах неподалёку от того места, где сидел мой напарник. Неужто волк? Но тогда вот-вот должен быть выстрел…Ах, почему не ко мне! А выстрела всё нет и нет! И нет никакого движения. Почудилось, наверное…
Стало быстро светать, начали рождаться звуки: заголосили петухи, проснулись собаки, торопливо пересчитывая стыки застучал поезд. Теперь уж не придут. Тихонько свистнул – никто не ответил. На своём месте участкового не оказалось. Я обнаружил его в конторе отделения. Он спал на канцелярском столе.
Может там кто-то был, не показалось? Мы опять побрели на канаву. Объедки падали исчезли. Я ещё сидел две ночи, но никто больше не пришёл. Даже к требухе зарезанного на мясо подсвинка.
Началась охота, а собаки у меня не было. Сколько раз я вспоминал Затейку, когда уныло вытаптывал русаков, зигзагами прочёсывая пашню и пустоши, когда упорно добирал подранка, никак не подпускавшего на выстрел. У меня уже росла Заливка, но она могла пойти только на будущий год. Друзья-гончатники приглашали охотиться вместе, но нельзя же всегда чувствовать себя гостем. И я чаще уходил в степь один, или с приятелем, тоже не имевшим собаки. Однажды, перевалив бугор, мы вышли к пасущейся отаре овец. Переросшая жухлой травой и бурьяном залежь отлого спускалась к полупересохшему с высоким тростником усынку степного пруда. Отара клубилась, блеяли и кучились овцы, кричал и метался, размахивая руками, пастух. Ещё издали с бугра мы увидели что-то широко разбросанное по склону, округло светлевшее в траве, будто валуны – «бараньи лбы». Но откуда они взялись, тут сроду не было камней?
Это были овцы. Что тут случилось?
- Ух, охотнички! – подскочил к нам пастух, лицо его было искажено, глаза выпучены. На нас обрушилась ругань: - зайчиков стреляете! А тут – видите что! Ворвался в отару и давай крошить! Подкрался, падла, снизу с усынка. Я орать, туда-сюда – а он знай рвёт! Положил на меня гад, будто нет никого. Унести не унёс, а сколько перепортил!
Страшная картина была перед нами. Одна овца валялась неподвижно, другая, волоча выпавшие внутренности, пытаясь встать на ноги, скребла передними копытцами землю, третья лежала с откинутой головой, уставивши в небо стекленеющий, полный ужаса и боли глаз, четвёртая…пять штук!
В отаре металась, мелькая окровавленным боком, овца. Напуганная волком и видом крови отара всё ещё шарахалась, закручивалась спиралью и дробно топотала на мёрзлой земле.
- Плохо дело – ноль внимания! – продолжал пастух, - я орать, свистеть, а ему хоть что!
Он был потрясён и оскорблён тем унизительным нахальством, с которым волк вершил разбой на глазах у невооружённого, неопасного человека и теперь вымещал свою обиду на нас.
- Чтобы прийти вам на десяток минуток пораньше! – немного сбавил пастух, - Какие десять, пять! Вот только перед вами в усынок ушёл! Может догоните?
Мы с двух сторон прочесали длинный усынок. Но всё это было только для успокоения совести: волк исчез. «Уж не бешеный ли? – подумал я о волке, - так дерзко ворвался средь бела дня в отару и на виду у человека торопливо, на ходу рвать овец, рвать бесполезно: поживиться всё равно не удалось…»
В.Чернышов. Журнал «Охота и охотничье хозяйство» № 5 за 1986 год.