Когда в 1579 году в Казани обрели икону, её вид поразил современников свежестью красок. Казалось, образ только что вышел из‑под кисти мастера. Но как именно он выглядел?
Сегодня мы можем лишь осторожно реконструировать первоначальный облик, собирая воедино разрозненные свидетельства и косвенные улики.
Самое раннее и авторитетное описание оставил священник Ермолай - будущий патриарх Гермоген в «Повести о явлении и чудесах Казанской иконы Богородицы». Он отмечает небольшой размер иконы (примерно 26,7 × 22,3 см), оплечное изображение Богородицы (по плечи, без рук), а также удивительную сохранность: несмотря на пребывание в земле, краски не потускнели, лики выглядели «как живые», с ясным, проникновенным взглядом. При этом Ермолай фокусируется на чуде обретения, оставляя в тени детали иконографии. Что совсем не удивительно, его цель не искусствоведческий анализ, а свидетельство о чуде.
Если присмотреться к ранним спискам иконы - Ярославской, Табынской и другим, можно уловить черты, вероятно присущие оригиналу. На древнейших копиях голова Богородицы слегка склонена к Младенцу, а не обращена прямо к молящемуся. Это создаёт ощущение сокровенного диалога Матери и Сына, в который зритель лишь допущен как свидетель. Благословляющий жест Младенца выполнен в двуперстном сложении. Так писали до никоновских реформ; позднее его заменили на именословный, где пальцы складывают в монограмму «IC XC».
Цветовая гамма, скорее всего, отличалась сдержанностью. Типичные для XVI века тона - глубокие красные, охристые, тёмно‑синие дополнялись акцентами золота. Здесь нет стремления к декоративности: каждый цвет несёт смысл. Красный напоминает о жертве, синий указывает на небесную природу, золото символизирует божественный свет. Композиция лаконична: отсутствуют троны, ангелы, пейзажные фоны. Всё внимание сосредоточено на ликах и жесте благословения - черта, характерная для чудотворных икон, чья сила раскрывается не через нарядность, а через духовную концентрацию.
Взгляд Богородицы и Младенца не «смотрит на зрителя» в привычном понимании. Он скорее сосредоточен, обращён к невидимой реальности. Это свойственно византийско‑русской традиции, где икона не портрет, а окно в иной мир. Лики написаны с тонким реализмом: живые глаза, мягкие тени, но при этом сохраняется символическая условность, превращающая изображение в молитву, запечатлённую красками.
Однако ряд деталей порождает споры. Некоторые исследователи допускают, что изначальная икона могла быть крупнее и изображать Богородицу сидящей на троне, а затем края были отпилены, возможно, после пожара или изначально образ создавался как оплечный. Доказательств этому нет, но гипотеза остаётся жизнеспособной. Другие видят в Казанском образе отголоски поздневизантийских изводов, где лицо Богородицы отличается утончёнными пропорциями, а взгляд пронизан глубокой меланхолией. Такие образы проникали на Русь через Афон и Балканы, оставляя след в местной иконописи.
Главная сложность в реконструкции облика - отсутствие подлинника. После похищения в 1904 году и предполагаемого уничтожения иконы все выводы строятся на косвенных данных: описаниях Ермолая, монастырских описях, анализе списков XVI–XVII веков. При этом даже ранние копии не оригинал, а его отражение, порой искажённое временем. В XVII–XVIII веках иконы часто «обновляли»: переписывали лики, добавляли золотые фоны, меняли оклады. Эти вмешательства могли стереть первоначальные черты, заменив их более поздними интерпретациями.
И всё же некоторые черты можно считать достаточно надёжными. Икона была небольшого размера, что удобной для крестных ходов и домашнего почитания. Её композиция отличалась лаконичностью, фокусируясь на ликах. Образ сочетал реализм (живые глаза, мягкие переходы света и тени) с символической условностью (двуперстное благословение, сдержанная палитра).
Таким образом, первоначальный облик Казанской иконы, вероятно, сильно отличался от поздних парадных списков. Это был скромный, но пронзительно живой образ, где каждая деталь работала на создание ощущения присутствия Божественного.