1. Философия возникает в отношении Я к Миру. А так как Мир есть всё, что было, бывает и будет, включая пустоту, или ничто, в каковое пространство Мир может двинуть свои существующие части или убрать их оттуда в другие места пространства, то это не просто отношение Я и не-Я, в философии Мир, очевидно, мыслится так, что не-Я включает в себя Я, а Я включает в себя не-Я.
Так что отношение Я и не-Я предстаёт двояко: (1) Я, вмещающее в себя не-Я и выражающее себя как личный, субъективный Мир; и (2) не-Я, вмещающее в себя Я и выражающее себя как безличный, объективный Мир. Это два предельных выражения Мира, когда (1) Я полностью подчиняет себе не-Я и когда (2) не-Я полностью подчиняет себе Я. Разумеется, наличествует и (3) гармоничная середина, в которой мера Я и мера не-Я одинаковые, и Я столь же значимо в выражении Мира, как и не-Я. А по ту и по другую сторону от середины имеется бесчисленное множество сочетаний Я и не-Я в выражении Мира.
И это бесчисленное множество сочетаний Я и не-Я мы можем зафиксировать как первый источник мозаичности философии, дело которой, как очевидно, выражать Мир, а Мир есть цельность, которую мы лишь вынужденно делим на Я и не-Я, чтобы хоть что-то раскрыть в этой цельности и дать её, желательно цельный же, умный образ.
2. Само Я может быть мыслимо сколь угодно трансцендентально, то есть как чистое Я, абстрагированное от Я эмпирического и житейского, но никак ему не подчиняющееся. Напротив, чистое Я есть условие мыслимости всякого житейского и эмпирического Я и возвышается над ними, как источник их смысла. И вместе с тем в реальной работе ума философа прежде всего принимает участие его эмпирическое, житейское, сварливое, по-хлестаковски легкомысленное или мудрое, как слон или танк, Я. Это уже потом, по итогам размышлений или по их ходу философ своё Я скоблит до трансцендентальной чистоты. Результаты такого катарсиса у всех разные. Но до конца избавиться от эмпирического, пребывающего в стойловом содержании или на свободном выпасе, Я никакому философу никогда не удавалось. Можно мыслить направление к чистому Я, можно так или иначе представлять предел этой чистоты, но всякий раз даже эти сознательные движения ума к тщательному абстрагированию сами оказываются неким утончённым эмпиризмом. Как всё равно эмпиризмом оказывается жизнь абсолютного математика или диктатора-политика, подчинивших жизнь некоей одной идее, только с нею общающихся, превративших свою жизнь в идею и служение идее. Эта жизнь может быть до невозможности сухой, механистичной и запорошенной пылью абстракции, но всё же остающейся также и эмпиричной, только эмпиризм этот специфичный, переполнен абстракцией.
Повседневная жизнь, остро-историческое время и предельно-социальное пространство, в которых Я мыслит Мир, делает работу ума этого Я субъективно-уникальной. И это второй источник мозаичности философии: мыслить о вечном (контраналог — время) и бесконечном (контраналог — пространство), в котором пребывает Мир, философу приходится, прилагая вполне природные и вполне социальные усилия своего единичного эмпирического Я.
3. Текст 1 и интерпретация.
Нет, я не Байрон, я другой,
Ещё неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
Я раньше начал, кончу ране,
Мой ум немного совершит;
В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит.
Кто может, океан угрюмый,
Твои изведать тайны? Кто
Толпе мои расскажет думы?
Я — или Бог — или никто!
1832
Лермонтов, М. Ю. «Нет, я не Байрон, я другой...» — Лермонтов, М. Ю. Собрание сочинений. В 4 томах. Т. 1. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1957. Сс. 270 — 271.
Осознанная уникальность своего умно-поэтического дара представлена здесь Михаилом Юрьевичем Лермонтовым (1814.10.15 — 1841.07.27) сполна, причём поэту в это время, скорее всего, ещё не минуло восемнадцати лет.
Много ли совершил ум поэта или нет, к этому можно относиться по-разному. И само определение количества свершений («Чуваки, я надысь немного тут посовершал, потом покажу!..» или «Мой ум не много свершит, но совершит ли это кто другой?») в зависимости от наличия или отсутствия пробела после «не» неизбежно будет пониматься радикально различно.
И сами свершения по качеству можно по-разному оценивать. Тут возможны холодные академические дискуссии и даже жаркие дилетантские споры.
Но невозможно не согласиться с очевидной здесь субъектной, и субъективной, вариативностью отношения Я к Миру: я не Байрон, я другой.
5. Поскольку же Мир огромен, в пространстве бесконечен, а во времени вечен, философ всегда стоит перед выбором: с чего начать? Проблема начала нетривиальна. Частей у Мира много, включая сами эмпирическое и трансцендентальное Я философа в качестве таких частей. Понятно поэтому, что при таких вводных начинали философы мыслить Мир по-разному, началом выступало всякое.
Текст 2.
Ввысь устремил я взор и в каждой сфере лишь единое увидел.
Вниз посмотрел и в пене волн морских лишь единое увидел.
Взглядом проникнул в сердце я, то было море, бездонная космическая сфера,
Наполненная мириадами снов и в каждом сне я увидел единое.
Воздух, огонь, земля и вода — всё в одно слилось,
Разбить не смея единство одного.
Сердце всего живущего между землёй и небом,
Хвалу тебе воздав, единства одного не смеет миновать.
Это Джалаледдин Руми (1207.09.30 — 1273.12.17), восторженно цитируемый Георгом Вильхельмом Фридрихом Хегелем (1770.08.27 — 1831.11.14):
Гегель, Г. В. Ф. Философия духа. — В кн.: Энциклопедия философских наук. В 3 тт. Т. 3. М.: «Мысль», 1977. С. 401.
Множественность частей Мира, формированием образа которого решил заняться философ, предстаёт третьим источником мозаичности философии.
И в мистико-философской лирике Дж. Руми эта множественность поначалу отчётливо видна, как и положено в начале, но в конце концов преодолеваема в образе Единого.
6. Итак, число образов Мира почти бесконечно. Философий, представляющих эти образы, всё же значительно меньше, ибо не всегда Мир в уме людей доходил до сознательно-умных своих образов, чаще вынужденно ограничивался какой-нибудь чувственно-нелепой дрянью. Но и в сложившейся ситуации умно сказанного и написанного о Мире столь чудовищно много, что одному человеку не справиться с усвоением всего этого умного, но бесконечно мозаичного достояния мысли.
Как же в этой ситуации поступить?
Чтобы научиться плавать, надо броситься в воду.
(1) Чтобы научиться плавать в бездонном океане мысли, надо начать мыслить, свершить человеку это объективное действие, иначе он или останется сухопутным прибрежным дураком или потонет.
(2) И уже по ходу своего мышления, то есть продумывания неизбежно сперва чужих философем, следует вырабатывать свой метод мысли Мира и свой стиль отношения к Миру. Тут несомненно присутствует, но прикровенна субъективная деятельность ума человека.
(3) А целиком исчерпывать океан мысли оставить историкам философии, каждый из которых черпает по ложечке, но ведь и курочка по зёрнышку клюёт. Вместе много чего начерпают...
2025.12.09.