Рассказ 10
Алина Акимовна Белкина была дамой крайне субтильной в отношении своего объема и щепетильной в отношении порядка. Несмотря на скудные запасы своих телес, она, тем не менее, бросалась грудью на амбразуру, каждый раз, когда где-то нарушался природный баланс порядка и хаоса.
Для нее не имело значения, в чем этот порядок заключался: в надраенных ли до скрипа полах квартиры, в новых ли почтовых ящичках, установленных ТСЖ-5, а может, в подстриженных и накрашенных газонах придомовой территории, или даже в сфере внутренней и внешней политики нашего правительства.
Даже в подвале их многоквартирного дома было сухо и чисто, а мыши, если и были, то передвигались исключительно в тапочках и накрахмаленных чепчиках. Затем и мыши пропали. Их крысы съели. Но и они старались соответствовать дому высокой культуры и быта и ходили в тапочках, оставшихся после мышей.
Вот такая молодец Алина Акимовна. В свое время и в альковных вопросах она блюла строжайший порядок и частенько выметала оттуда чересчур назойливых ухажеров и недостаточно компетентных любовников. А что? Порядок должен быть во всем.
Но это было раньше. Сейчас Алина Акимовна и рада бы оставить в белоснежных простынных просторах своего ложа хоть кого-нибудь, кто скрасит ее длинные зимние ночи своим человеческим теплом, но былые заслуги на поприще порядка сделали ее дамой одинокой. И по этой причине весьма вздорной.
К тому же наша героиня была крайне скупа. Не то, чтобы она считала каждую копейку, но с деньгами она расставаться совсем не хотела. Ну, ладно-ладно, Алина Акимовна была откровенно жадиной, какой свет не видывал. И не просто жадиной, а мастером высшего пилотажа в области скупердяйства.
В своем жлобстве (как бы грубо это ни звучало по отношению к даме) она достигла таких высот, что, преследуя желание не платить всяким сантехникам, электрикам и прочим наемным повелителям отвертки и разводного ключа, она притворялась сумасшедшей, просила называть себя Белоснежкой и уходила на кухню петь песни с птичками, вышитыми на кухонном полотенце.
Мастера сначала терпеливо ждали, когда у хозяйки пройдет приступ безумия и жмотства или когда ее совесть соизволит проснуться или, на худой конец, когда их внутренний экстрасенс мысленно уговорит даму заплатить за работу, которую они по наивности сделали раньше оплаты.
Затем наступает вторая стадия нетерпения мастеров, и они принимаются потихоньку ругаться, затем ругаться громче, затем еще громче, и в момент, когда они уже начинают срывать голос, стараясь перекричать верхнее «си» новоявленной Белоснежки, Алина Акимовна оголяет плечо и призывно подмигивает. Ругательства тут же прекращаются. А слегка поседевший мастер стремглав убегает из негостеприимного жилья, дав себе обещание никогда больше не связываться с полоумными старухами. А еще лучше –вообще бросить неблагодарное ремесло и податься в рэкетиры. И долго еще по ночам он видит оголенное плечо госпожи Белкиной и укоризненный взор Родиона Раскольникова.
С первого взгляда на Алину Акимовну можно было подумать, что она вполне себе счастливый человек, а паскудство ее характера – следствие неуемного желания паскудствовать. Только и всего. Но, как любой человек, который прожил достаточно, чтобы иметь секреты и тайные желания, Белкина имела достойную причину, чтобы вести себя подобным образом. Не то, чтобы причина была явной и достаточной, но Алина Акимовна свято верила, что так оно и есть. А дело вот в чем.
В соседней парадной проживает Раиса Семеновна Огородова, которая в минуты кокетства называет себя Василисой Викторовной или Эльвирой Палной (именно Палной, а не Павловной). В общем и целом Раиса Семеновна – дама непримечательная, а в некоторых случаях, так и вовсе незаметная, но в ее биографии имеется случай, который навсегда внес свою обладательницу в анналы истории дома 29/61. А конкретнее: в картотеку обид, унижений и оскорблений, которую яростно заполняла Алина Акимовна, слюнявя карандаш для бровей.
Это случилось, когда Раисе вдруг ни с того ни с сего захотелось сварить варенье. Не то, чтобы она была такой сладкоежкой, но желание варить варенье было настолько сильным, что она отказывалась с ним бороться. На беду, в доме совершенно не было ягод и фруктов. Не было даже кабачков, моркови и мало-мальски приличной тыквы. Внезапно ее, окутанный безумной страстью, взгляд наткнулся на мешок позапрошлогодних кедровых шишек. Мгновенно в голове родилось нечто, отдаленно напоминающее алгоритм действия, а руки сами потянулись в заветный мешок.
Стоит ли говорить, что варенье у нее не получилось? Нет, рецептов из шишек в этом безумном-безумном мире множество, но во всех говорится и даже подчеркивается двумя красными чертами, что приступать к этому мероприятию стоит с холодной головой, трезвым расчетом и строго придерживаться, официально опубликованного в журнале о вкусной и здоровой пище, рецепта.
Получившееся… варево имело консистенцию комковатого битума, запах умершего в кедровом бору от диатеза скунса и неизвестно какой вкус. Неизвестный, потому что никто – ни сама Раиса Семеновна, ни дух ее далеких, возможно имеющих отношение к шаманам Алтая, предков попробовать на вкус сей выкидыш кулинарного искусства не осмелился. Десятилитровая эмалированная кастрюля, пережившая не одно поколение Огородовых, задушенная в смертельных объятиях битумного варенья, сделала последний бульк и навсегда затихла.
Наша кулинарка с полчаса поплакала, горюя над безвременно почившей в неравной схватке домашней утвари против вселенского зла в лице шишкового… шишечного варева, и понесла все пятнадцать килограмм неприглядной субстанции на помойку.
По дороге ей повстречался плотник Федор из местного ЖЭКа, который тут же вызвался помочь с тяжкой ношей. И так распомогался, что попутно решил проблему и тяжкой бабской доли одинокой незамужней женщины, у которой даже кота нет. Попросту говоря, женился на ней. Ну, конечно, он не по дороге на помойку сделался Раисе мужем. Не такая уж эта дорога длинная. А впоследствии, когда она пригласила его домой, почтить память некогда прекрасной кастрюли и впустую переведенного сахарного песка. В тот вечер он несколько раз брал ее в жены. Через месяц они стали супругами официально. И более любящего и покладистого мужа Раиса и представить себе не могла.
Вы спросите, а при чем тут характер Алины Акимовны? А при том, что плотник Федор Стамескин из местного ЖЭКа – давняя… да что там давняя… древняя, практически античная любовь госпожи Белкиной. И теперь, когда Рая Огородова вероломно натянула на себя фамилию Стамескина, Алина никогда не перестанет быть Белкиной. Раиса, сама того не подозревая, взрастила в сердце подруги страшную горькую зависть. Зеленой змеей она плотно обвила пламенный мотор хозяйки и периодически давит на пульмональный клапан, играется с миокардом, прыгает из правого желудочка в левый и то и дело пытается сымитировать инфаркт.
Подколодную змею горькой зависти наша дама принимала за грудную жабу, которую ученые мужи и тетки называют стенокардией. И борясь с сим недугом, она частенько прибегала к настойке боярышника. И однажды переборщив с лечением, госпожа Белкина, не в силах удерживать себя в четырех стенах своей квартиры, под испепеляющее танго артериального давления – продукт любви подколодной змеи зависти и настойки кардиотонического действия с семидесятипроцентным содержанием этилового спирта – наша дама вылетела в мир, который представлял собой двор дома 29/61.
И словно по случайному стечению обстоятельств, которое хитрое провидение и судьба-злодейка подстроили намерено, Алина Акимовна в самом центре двора застала милующихся давно уже не молодоженов в лице и прочих телесах Раисы Семеновны и Федора Стамескиных.
Сначала нашу героиню от увиденной картины посетил господин Когнитивный Диссонанс, затем мадам Прострация и под завязку, раскидав всех конкурентов, ею овладел в самой изощренной форме простой и немногословный товарищ Ступор. Но и он ненадолго задержался. Как любая нормальная женщина (даже в случае с Алиной), она должна была оскорбиться, впасть в депрессию и уйти в дождь, или, на худой конец, взобраться на подоконник с холодным кофе и уставиться в окно, за которым этот самый дождь стоит и умоляет вернуть его 2007.
Или хотя бы покусывая локти, заломить руки и броситься под поезд, предварительно уйдя в монастырь и прокутив в прибрежных кабаках гонорар за мемуары. Вмиг перед ней пролетела вся ее дальнейшая жизнь: она была точно такой же, как и раньше, поэтому наша дама не сразу поняла, то ли ей показывают отрывки из прошлой жизни или это уже ее неприглядное будущее. Как прежде, так и до скончания времен спать ей ложиться нецелованной, кашу варить на одну персону и палаты в санаториях бронировать исключительно одноместные.
Буквально на секунду она подумала, что неплохо бы записаться на тяжелую атлетику, чтобы в перерывах между штангой, гирей и аппаратом искусственного дыхания петь самым заунывным голосом самую логичную для Алины песню «Знаать, судьбааа таакаая – век одной кача-аться».
«Змея – ты, Раиса, – подумала Алина Акимовна, – и кикимора!»
От мыслей она перешла к словам: – И гадина!
А от слов перешла к делу. Безудержным торнадо, на какой только способна женщина постбальзаковского возраста, она набросилась на соперницу, вонзив свои пальцы и даже ногти в волосяной покров непокрытой головы Раисы. А той и в голову не могло прийти, что в столь приличной с виду даме могут произойти такие стремительные психоневрологические изменения сознания.
Раиса даже удивиться толком не успела, не прочувствовала всей гаммы эмоций, облаченной в разъяренную фурию некогда бывшей ее соседкой по дому. Она только и смогла, что ойкнуть, прежде чем великий художник постэкспрессионист не разукрасил ее физиономию. С маниакальной одухотворенностью ван Гога и с творческим безумием Мунка Алина Акимовнаоттачивала свои скудные навыки в армейском рукопашном бое. Через пятнадцать секунд бабского карате госпожа Белкина удивилась покорности, с которой та принимает удары судьбы, представленные в данном случае кулаками и ногтями Алины. Но больше всего она удивилась совершеннейшему бездействию Федора Стамескина.
Она прекратила свои наступательные действия и повернулась в сторону мужчины, который, предполагалось, должен защищать честь и достоинство своей второй половины, а вместо этого сбежал с поля боя. И в данный момент, замерев, прятался в проеме двери в дворницкую.
Через какое-то время и супруга соляного столба и по совместительству плотника из местного ЖЭКа перестала удивляться атаке Алины и переключила свое внимание на Федора. Мысли о причинах, побудивших госпожу Белкину к несвойственным ей действиям, больше не беспокоили Раису. Ей куда интересней было узнать, отчего же дорогой и обожаемый товарищ муж вдруг как маленькая девочка убежал в сумрак.
А работник рубанка, заклинатель дрели и фрезерный господин, ни капли не стесняясь, дрожал всем своим тщедушным телом. Он нервно прижимался к самому темному углу дверного проема и молился, чтобы богиня возмездия с мечом в руке (во всяком случае, именно так рисовалась в его трусливом воображении мадемуазель Белкина) его не заметила, и буря улеглась, пройдя мимо него, и не задев его самые тонкие душевные струны. И ребра.
Наблюдая неприятное зрелище падения мужчины в глазах женщины, наши героини переглянулись:
– И вот это тот самый идеал мужчины, ради которого я готова была на все и даже больше! – воскликнула Алина Акимовна и сухо сплюнула.
– А… эм…, – Раиса Семеновна и вовсе не знала, как реагировать на сложившуюся ситуацию. Вроде, как и муж родной, а, вроде, и тряпка. Поэтому она не стала напрягаться и придумывать какие-то членораздельные слова и просто сплюнула.
А потом обе дамы пошли в гости к Маргарите Аркадьевне. Она всегда славилась добрыми советами, правильными словами поддержки и чистейшим самогоном. По иронии судьбы, выдержанном на кедровых орехах.
И совсем скоро госпожа Белкина почувствовала, как зеленая змея горькой зависти сползла с ее сердца к самым ногам и растворилась в узорчатом рисунке ковра местной самогонщицы.
«Раковина засорилась. Нужно вызвать сантехника. Завтра», – подумала Алина Акимовна и подхватила второй куплет песни, про то, как «напилася я пьяна…»
А Раиса Семеновна вернулась к мужу, который после того случая стал еще более шелковым и любящим.