«Половое влечение свойственно даже мухам, но для того, чтобы оно стало любовью, потребовались тысячелетия искусства". Ныне в кино начальственно вступил «золотой телец»! - он вскормлен с руки последних министров культуры. Результат на экране: ширпотребные скороспелки с крупноплановыми узорами из нижепоясного юмора, секса и насилия — вредный, отравляющий выброс в душу зрителя. Не возвышайтесь, а унижайтесь, поклоняйтесь ему, а заодно платите за предоставленное "удовольствие"...
Статья опубликована в газете ПРАВДА в пятницу, 5 января 1990 года:
ЗАТУМАНЕННОЕ ЗЕРКАЛО
Субъективные заметки неисправимого мечтателя
Александр Зархи — один из основоположников советского
кино. Им созданы классические фильмы «Депутат Балтики»,
«Член правительства», «Высота», «Анна Каренина», «Чичерин»... Сегодня он размышляет о современном кино.
НЕИЗБЕЖНО наступает пора, когда потомки восторженно и яростно рвут с традициями в жизни и в искусстве. Современность нетерпеливо подсказывает новое содержание и тяготеет к новым формам. Это законно, это знак каждой принципиально новой эпохи, иногда—ее предчувствие.
«Мы были сознательными озорниками,— писал Пастернак о новых поэтических формах двадцатых—тридцатых годов.— Писали намеренно иррационально, ставя перед собой лишь одну-единственную цель — поймать живое. Но это пренебрежение разумом ради живых впечатлений было заблуждением. Мы еще недостаточно владели техникой, чтобы сравнивать и выбирать, и действовали нахрапом. Высшие достижения искусства заключаются в синтезе живого со смыслом». На стыке традиционного с новаторским не всегда и сразу осознается необходимость «синтеза живого со смыслом», действительности с широтой ее понимания. Часто «действуют нахрапом» те, кого потом мы по праву славим как классиков. Не буду обременять читателей примерами, их много — скажу лишь, что надо нераздраженно и тактично относиться хоть и к демонстративному, но исторически необходимому явлению взрывчатого движения искусства. Особенно у нас, где пронзительными долголетиями безапелляционно громились творческие попытки художников выразить время и свое мироощущение.
С таким выстраданным отношением смотрю фильмы, созданные за последние годы, и, смиряя в себе полемический запал, жду. Мечтаю о произведениях, впечатляющих остротой нежданных и серьезных проблем, свободным появлением неотлакированных героев в остропроблемных ситуациях, мастерством выразительности. Жду и...
Вот и еще один фильм вышел на экран. Вот и этот проскочил, не задевая соучастием. Ни радости, ни гордости, ни события, ни праздника...
Я слишком долго работаю в кино, чтобы укрыться равнодушием к его нынешней незавидной участи. И, конечно, одолевают пылкие сожаления, неугомонные раздумья, услужливо подступают воспоминания. Возникают в памяти те первые двадцать лет, что проработал на киностудии «Ленфильм». Не забыть влюбленность в свое дело, когда не только репетиции, съемки, озвучание, монтаж, обсуждения снятого материала в процессе работы над собственной картиной призывали на студию, но и в свободные дни притягивал звон горячих профессиональных бесед, рабочий дух замыслов — своих и чужих, отзвук компетентных, темпераментных художественных советов — ведь как дорожили маркой своей студии! Во имя этого в кабинетах, в павильонах царила любимая и усердная работа. В коридорах — встречи, вспышки нелицеприятных споров и доброго юмора. В атмосфере полезной творческой общительности еще раз обдумывались решения, крепилось мастерство начинающих режиссеров.
Много лет я работаю на «Мосфильме». И по давней, обретенной в молодости привычке часто приезжаю на студию в свои нерабочие дни. Повстречаться с коллегами, рассказать про свое, узнать чужие замыслы и надежды, промахи и победы. И, может быть, не в ажиотаже пленумов, а в товарищеской обстановке, не искореженной личными претензиями, обсудить горестное положение кинематографа.
Да где уж там! Досадная глушь. Большинство кабинетов скучают под ключом, текут длинные коридоры, пустые и грустные, как высохшие ручьи. Создатели фильмов разбежались в разные завлекательные зарубежно-кооперативные стороны, а уж тут каждый печется о себе, только о себе, и намертво заглох интерес друг к другу, а главное, к общему делу. На «Мосфильме» воцарилась мертвечина губительной разобщенности, эгоистичной незаинтересованности в реанимации задыхающегося искусства кино. Не отсюда ли и пустые кинозалы? А ведь так было не всегда...
Нами прожиты долгие опасные годы под прессом разъяренного беззакония —
за них расплатой неизжитый страх, скомканное достоинство человека, острая
скорбь по безвинно погибшим. Дорого обходятся и годы брежневской себялюбивой власти, позорно-жадной до материальных благ — за них расплачиваемся безбожным растлением природы и человеческой совести. Десятилетиями прозябало и оскорбительно загнанное в угол искусство. Сколько выстраданных и несостоявшихся замыслов и судеб, сколько фильмов, искалеченных беспрекословным вмешательством власть предержащих чиновников,— к несчастью, Сталин любил кино. И потому тяжко, да и небезопасно было в тисках неоспоримых указаний, под гнетом хваткого пренебрежения талантом и своеобразием художника создавать фильмы, поддерживающие мужество и надежды людей, фильмы, возвеличивающие человека и его идеалы.
А ведь удавалось иногда. И прорывался порой еще неубиенный дух романтики, когда неоскверненная идея освещала замысел и настойчивую веру в будущее. Это было необходимо и для художника, и для зрителя как способ духовного самосохранения.
СЕГОДНЯ «душе настало пробужденье». Вместе с гласностью, со свободой мнений явилось окрыляющее художников право на свою тему, на индивидуальное образное решение. Пришло время вольно заиграть смелым задумкам, творческим исканиям формы, и охладевший зритель, справедливо отвернувшийся от экрана, вправе был ждать воскрешения былого отрадного интереса к кино. И... не случилось!
Страстный, всепоглощающий интерес к правде нашей истории зажег документальное кино. Это понятно. Нужно. Обнародовать правду — долг кинопублицистики. Но ведь с этой умопомрачительной правдой надо еще и душевно совладать. Человек внутренне распрямляется не только благодаря умом постигнутой правде, но и непременно путем эмоционального ее постижения. Факт, архивный документ — это ценный росток, из которого талант художника, озарения интуиции, иногда и дар предвиденья могут взрастить плодоносящее древо искусства.
Корнями правды питается художественный вымысел, и потому «...только то вносится в сокровищницу души нашей, что приняло художественный образ» (Аполлон Григорьев).
Установка на свободу искусства отвергла запреты. Появилось несколько
лент, умно, прочувствованно, проникновенно соотносящихся с современностью, и не только тематически, не только внутренним движением сюжета, но и поисками более емкой выразительности. Но, к стыду нашему, такие фильмы не встречают активного интереса ни у проката, ни у зрителя. Не отвлекают большинство режиссеров от поверхностного отклика
на текучку действительности.
А в то же время какие темы у порога! Из тьмы репрессий высветляются изничтоженные человеческие судьбы, достойные не только реабилитаций, мемориалов, надгробий, но и вечной жизни в литературе и в искусстве. Или возьмите фигуры сторонних наблюдателей, привычно скованных страхом и безмолвием, порой страдальческим... Или бывших комсомольцев-романтиков, ныне возвращающих свои партбилеты... Или тех, чья жизнь вскипает в толчее протестов, у кого справедливых, а у кого бездумных, бесшабашных, бесцельных, потому что просто невмочь разобраться в небывало сложном бытии...
Какие драмы назрели, какие сюжеты плетет фантазия, какие характеры ждут
психологического анализа и — убежден! — противостояния. Надежного и энергичного борения с беспомощностью безверия, с гибельным ощущением вселенского падения и мощи разгулявшегося насилия.
Но большинство фильмов, выпущенных за последние годы, будто отмахиваются
от драматизма окружающей обстановки. Либо, потворствуя эпидемии безнравственности, щеголяют аморальностью, унижением человеческого достоинства, залихватским торжеством плоти. И сталкивают зрителя с действительностью, главным образом, чтобы вывести на экран человека в распаде, в нищете бездуховности. Что приносят зрителям фильмы хоть и снятые с добрыми намерениями, но эффектно демонстрирующие варианты насилия и издевательств над человеком? Дурман беспредельного антигуманизма может стать не менее опасен, чем наркомания. Неужели казенный, печатью удостоверенный оптимизм фильмов времен Сталина — Брежнева нынче в честь свободы творчества просто-напросто сменен на тотальный пессимизм экрана, захлебывающийся кровью и грязью? По словам Маркса, «человек сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека». Для зрителя герой — зеркало. И если оно служит не пассивному созерцанию, а внушает стремление к личностному самосовершенствованию — это и определяет значение фильма.
Несомненно, я рискую быть ложно понятым, осмеянным, обруганным. Два
ширпотребно склеенных слова — «положительный герой» — не зря вызывают
в памяти персонажи, далекие от жизни и от искусства, построенные на обмане, на лицемерии, на однозначной плакатности. Теперь, слава богу, подобные одномерные фигуры удостаиваются лишь горько-насмешливого упоминания в
фельетонах. Жаль только, что пошлые персонажи затянувшихся лихолетий вместе с собой утянули в тень, а порой и в забытье тех героев, что некогда появлялись в фильмах, не опорочив ни наш кинематограф, ни его создателей.
Где же ныне образ человека, который мечтой, верой, духовной красотой ворвется в будущее? Хочу думать, что они есть, эти люди. Они на окраинах, они
рядом, но все еще не видны в затуманенном зеркале кино.
В кинематографе идет жаркая суета вокруг кооперации, вокруг совместных
зарубежных кинопостановок — ласкает и губит всеопределяющий хозрасчет, в
фильмотворчество начальственно вступает «золотой телец». Результат на экране: ширпотребные скороспелки с крупноплановыми узорами из наркомании, секса и насилия — вредный, отравляющий выброс в душу зрителя. Выбор темы, ее раскрытие, пафос содержания заранее высчитывается возможностью заработка, нередки попирая и талант, и индивидуальность художника. Примирить искусство с хозрасчетом так же трудно, как огонь с водой. Я не единственный, кто, исходя из опыта своего и коллег, с тревогой говорит об этом.
Еще раз скажу, что мне кажется неразумным поспешно отвергать фильм за
способ художественной аргументации предложенной в нем идеи. Но когда режиссеры полагают избавиться от захлеста серятины демонстрацией беспощадно пролитой крови, или искусным избиением, или вариантами половых актов, то за этим заманчиво расцветает культ насилия. Жестокосердие — пусть правдивых и даже иной раз талантливых фильмов — вызывает не взрыв осуждения, а грех подражания. Благотворная, наконец-то явленная свобода творчества унижается до удали вседозволенности, до предательства нравственности и любви. А между тем: «Половое влечение свойственно даже мухам, но для того, чтобы оно стало любовью, потребовались тысячелетия искусства — от древних критян и Калидасы до Гёте, Стендаля, Толстого и дальше — до Аполлинера, Блока, Маяковского, Хемингуэя, Элюара, Пастернака» (Эренбург). И вот обогатившая человечество высокая поэзия любви сброшена с «корабля современности». А теперь назад, к мухам, так, что ли?
Подчас и серьезная, наболевшая тема пропитывается соусом порнографических забав, используя то, что давно заплесневело в западной кинематографии. Но, как говорится, чем бы зритель не тешился, лишь бы деньги платил. А еще во многих фильмах—только бы не отстать от действительности, от улицы, от навыков молодежи — обильно, смачно льется сквернословие. В жизни каждого поколения меняется словарное построение разговорного языка, возникает свой жаргон — смесь блатных словечек и сиюминутных звучаний. Но матершина!.. Это плевок на богатейшую выразительность и гибкость русского языка, на нашу культуру.
ДУМАЮ О КИНО: грустно наблюдать, как, обретя с перестройкой свободу творчества, кинематографисты предают духовный мир зрителей, занимаясь кадроблудием. И в такой неблагополучный час!
Справедливости ради надо признать, что печаль пустующих кинотеатров — это
не только результат неувлекательных фильмов, есть на то и другие причины. Виктор Шкловский, некогда пламенный участник и поклонник кинематографа,
объявил на склоне лет телевизор другом человека. Полагаю, то была благодарность преклонного возраста. Даже если телевизор обогатится экраном во всю стену жилой комнаты, невозможно, чтоб это уничтожило желание смотреть фильмы в кинотеатре. Зрелищные искусства в людском общении производят более горячее и стойкое — положительное или отрицательное — впечатление. В этом случае индивидуально возникшие эмоции возгораются в столкновении с восприятием соседей и приобретают значимость общественного явления. И это уходит в прошлое? Отслужило?! И лучшим памятником кино будет видео? А все же, может быть, еще рано отпевать кино? Может быть, найти способ воскресить его? Мечты? А вдруг! Ведь не иссякли таланты, энергия, жажда обретения подлинного мастерства у кинематографистов! Тому доказательством некоторые фильмы, созданные за последние годы, где режиссерам удалось выразить «образ и давление времени», как говорил Шекспир применительно к спектаклю.
Беда в том, что если раньше кинематограф угнетали запреты, то теперь он
задыхается в тисках экономики. Производство фильмов требует серьезных материальных затрат. Самое дешевое в советской кинематографии — это стоимость творческого труда ее создателей. Но сейчас не время на это жаловаться.
Когда перестройка спотыкается то о позорное человеческое нерадение, то о
разбушевавшуюся преступность, то об апокалипсически обессмысленную, где-то бунтующую, где-то бедственно угасающую природу, то о кроваво озлобленную национальную рознь, а все вместе упирается в обескровленную экономику,— мне кажется, в такой критический момент на помощь обществу должна прийти целебная магия искусства.
«Осознанность народом своего бытия есть, может быть, самая большая сила,
которая движет жизнь»,— сказал Вернадский. Воплотить на экране эту мысль
в образе героя, конечно, не однолинейного, не прилизанного, не сухого, не послушного мне представляется сейчас самой главной гуманной задачей кинематографа.
К сожалению, вот так размечтаешься, а в тебя впивается колючий вопрос: а
деньги? Для производства фильма нужны деньги и немалые, особенно принимая во внимание нашу ветхую, немощную съемочную технику времен плуга и примуса. Как я уже упомянул, самоокупаемость и самофинансирование ограничивают тематику и предполагают ее «модную» выразительность с оглядкой на кассу, которая зачастую губит самые прекрасные замыслы, самые пылкие груды и искреннее стремление говорить со зрителем на языке искусства.
Как быть? Со всех сторон обступили неотложные экологические надобности,
затраты на продовольствие, на медицину, на строительство, на нужды всего первостепенного, вопиюще дефицитного. И все-таки, все-таки, все-таки деньги находятся. Уже вонзились в нашу повседневное, в нашу русскую речь слова: спонсор, менеджер, продюсер. Не выходя из круга этих слов, добавлю еще одно: «меценат». И в лице его—до крайности необходимое кинематографу государственное меценатство. Проще говоря, дотация. Этого требует священная проблема одухотворения общества. Самые занятные товары широкого потребления не восполнят отсутствие духовности, что, как стихийное бедствие, поражает людей всех поколений.
Не пора ли помочь кинематографу в избавлении души человеческой от скверны греховных наслоений прошлого и, увы, настоящего?.. Александр ЗАРХИ.
Всем желающим принять участие в наших проектах: Карта СБ: 2202 2067 6457 1027
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Фондом Президентских грантов, мы продолжаем публикации проекта. Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "ПРАВДА". Просим читать и невольно ловить переплетение времён, судеб, характеров. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.