Озерцо, натёкшее из системы охлаждения, волновалось. На поверхности лопались пузыри, водная гладь перекручивалась поднявшимся откуда-то снизу течением, что-то светилось там, где могло быть дно.
Человек неуклюже шлёпнулся прямо посреди скопища пузырей, лопавшихся зеленоватыми брызгами. Скафандр тут же раздулся, нырнуть к цели получилось с великим трудом, Гвяч уже хотел ускорители включить, но – обошлось, карабин, инструменты, НАЗ, прочая мелочёвка сработала за балласт, утянула уровнем ниже, где вода плескалась у входа на мостик. Всё время, пока Гвяч барахтался, сражаясь с подъёмной силой, он ждал какой-нибудь пакости: рой неживых, Аспида или той штуки, что расправилась с Визром. Нет, в воде охраны не было, зато на мостике его ждали сразу два Аспида. Впрочем, ждали – это сильно сказано. Вода фонила, поэтому охранные механизмы не видели происходящего в толще водоёма; просто два спрута торчали у самого мостика, да под куполом роились неживые.
Гвяч пожертвовал ускорителями. Гигантский кулак толкнул его в спину, окружающая вода вскипела и так в клубах пара фигура в шипастых доспехах вырвалась из стены жидкости, запертой на мостике силой Калаа. Из подствольника наверх ушла ЭМИ-граната, на пол посыпались оглушённые боты. Гвяч направил ствол на ближайшего Аспида, взметнувшего щупальца – и запнулся. Покатился по замусоренному полу, не снимая пальца со спускового крючка и видя, как трассёры шьют воздух, разлетаются от стен, не задевая цели. Бойца приложило о стенку, шлем как-то совсем страшно хрустнул, охранные механизмы в два прыжка оказались совсем рядом. Гвяч рванул с пояса гранату, уже видя блики светильников на лезвиях ловчих устройств, рванул чеку и зажмурился, и отвернулся, когда шарик гранаты глухо хлопнул, испуская во все стороны электромагнитные импульсы. Потух свет. С глухим стуком грохнулись на решётчатый настил охранники, чуть-чуть не достав до замершей без движения человеческой фигуры.
Сколько он провалялся без движения – шхазг ведает. Скафандр, защитив его от осколков из-за близкого ЭМИ-импульса, превратился в саркофаг. Ещё было темно хоть глаз коли и Гвяч, извиваясь в попытках высвободиться из мёртвой брони, не видел толком, что ему мешает такое тяжёлое, навалившееся поперёк тела.
А потом включилось аварийное освещение.
Тяжесть, сковывавшая его движения, оказалась сегментным щупальцем Аспида.
Человек заорал. Древний охотник-собиратель встретился с неизбывным ужасом лицом к лицу; руки рвали одежду, ноги сучили, пытаясь высвободить тело.
Наконец Гвяч успокоился. Стало трудно дышать: компрессор скафандра вырубился вместе с остальной электроникой, и дыхательная смесь поступала из баллона самотёком. Гвяч огляделся. Он лежал погребённый под щупальцами охранного механизма, чудом не оказавшегося под телесами второго Аспида, мёртвые «глаза» которого смотрели прямо на свою несостоявшуюся жертву. И человек принялся выбираться из-под дохлого робота.
Гвяч извивался, толкался руками, отчаянно хрипел, пытаясь получить хоть какую-то свободу. Получилось освободить руку – левую. Одной рукой Гвяч кое-как поднял забрало шлема и лежал, долго лежал заталкивая воздух в пересохшую гортань судорожными всхлипывающими глотками. Воздух пах озоном, смазкой и немножко тянуло мертвечиной, но бойца это уже мало волновало. Он у цели. Осталось немного.
Осталось правильно умереть.
Там брат. Эй, братишка, видишь меня? Я победил их. Убил всех злых роботов – помнишь, мы не могли пройти Главнюка в «Копьях Шхазга»? Охранная система мешала… Всё, я обхитрил систему. Иди, я прикрою. Ты пройдёшь.
У тебя получится.
Человек снял скафандр. Снял нательное бельё, и нижнее бельё снял тоже. Пульт управления системами и механизмами стоял перед ним. Висел перед ним. Перемигивался светодиодами перед ним. Кажущееся плодом трудов пьяного электрика переплетение проводов, пронизанное штангами, помаргивающими экранами и лампочками в глубине конструкции, обретало понятные черты, если только знать, куда смотреть.
Вот фиксаторы для рук и ног. Вот ложе – короткое, но зато с мягким подголовником. Вот это…
Гвяч вздрогнул.
Это иглы. Пульт управления в духе И – устройство подключается напрямую к ЦНС оператора через имплантированные разъёмы. У Старшего оператора они, разумеется, были. И у Анса были. У него, у Гвяча, никаких имплантатов, сто лет как признанных бесчеловечными, не было. Не беда, в общем, пульт подсоединялся к центральной нервной системе напрямую, то есть пять иголок войдут в его тело. Раздвинут мягкие ткани в трёх местах на спине и в двух – на голове, впиваясь прямо в спинной мозг и затылочные доли головного мозга и Калаа откроет смертному свои тайны.
Или смертный откинет копыта.
Падали в Вечность секунды. Колыхалось зеркало воды, удерживаемой силой Калаа. Гвяч медлил.
«Я принял бремя Власти в сто седьмом, — говорил Тису, Первый, отец. – Тогда Земля-мать носила пять миллиардов Свободных. Сейчас нас не набирается и двух миллиардов. Три миллиарда, сын. Три миллиарда умерших – не от ледника, а просто от тоски. Три миллиарда неродившихся детей. Я лгал. Я воровал и убивал – ну или это делали по моему приказу. Но допустить гибель трёх миллиардов человек и не думать об этом…»
Руки и ноги легли на фиксаторы. Щёлкнули замки – будто его и ждали. Гвяч устроил подбородок на ложе и закрыл глаза. Анс должен был рассказать, как работает подключение, но он молол чушь, вроде как Калаа сам узнает, да сам почувствует, да всякая такая лабуда… На секунду человека на ложе кольнула ледяная иголка страха: а что если ничего не будет? Он не сумеет найти проход, и маленький кораблик с братом внутри попусту воткнётся в поверхность Хетты.
«Ты знаешь Заповеди, — говорил Отец. – Первый рождает смысл. Первый защищает и сохраняет для будущего. Если постигнуть смысл, защитить и сохранить не получится – Первого ждёт смерть».
Иглы над рабочим местом Оператора пришли в движение. Рой восорков ужалил в спину. Гвяч скорчился от боли, сколько позволили ремни фиксаторов, открыл рот, исторгнув сиплый вопль, оборвавшийся, едва иглы вошли в голову.
Человек обмяк на ложе.
Вспыхнули лампы, перемигнулись раз, другой – и погасли. Безвольное тело посреди электронных джунглей дёрнулось – и обмякло вновь.
Калаа затих, словно остановилось самое время, хотя это не могло быть правдой, ибо время – не остановить.
Выкатившиеся на мостик Аспиды замерли возле пульта управления, подняв ловчую снасть в боевое положение. Человек среди переплетения проводов оставался неподвижным – час. И два. И ещё час.
А потом человек открыл глаза. В глазах человека пламенело безумие.
…Что такое время?
Не спешите отвечать. Подумайте вот о чём: что происходило десять лет назад? У-у, ответит старик, десять лет назад я о-го-го!.. Эх, зажгли же мы тогда! – пустится в воспоминания зрелый мужчина. Ах, я была совсем молоденькой! – мило покраснеет юная девушка. А кому-то и вспомнить нечего: он либо на свет не родился, либо ещё не осознал себя как личность.
Хорошо, а двадцать… – нет, двадцать пять лет назад? Другое время, другие люди – вроде и было недавно, а подробностей и не упомнишь, и лица людей тогда, четверть века назад, подёрнуты дымкой.
А пятьдесят? Пятьдесят лет назад что было? Кто-то уже не помнит, кто-то вспоминает с трудом, кому вспомнить нечего, а то и некому вспоминать.
Сто? Двести? Тысячу лет назад?
Про эти времена нам рассказывают археологи, историки, публицисты, но найти очевидцев событий хотя бы столетней давности очень сложно. Да и толку от них…
Так вот, все события нашей жизни, важные и страшные - рождение и смерть, взросление и первая любовь; все важные и страшные события в истории человечества: войны, рождение и гибель цивилизаций, Вселенной до лампочки. Пофигу ей, что вы родились и когда вы умрёте, пофигу Великая Отечественная и штурм Белого дома – на шкале времени Вселенной этого просто нет.
Вселенная мыслит Галактиками.
Даже отдельные звёзды, даже шаровые скопления и звёздные ассоциации Её не волнуют. Рождение звезды или смерть звезды – мелочь. Рождение, слияние или гибель галактик – событие, не имеющее знака, то есть это просто событие. Что-то случилось. Точка.
Человеку не сто́ит соваться в эти дебри. Всё, что мы видим в телескопы, все небесные тела и галактические объекты появились только из-за отсутствия наблюдателя. Некому было сидеть миллиард лет и смотреть, как из отдельных молекул органики появляются эти забавные людишки. Наблюдатель же, вместив в своё сознание день Брахмы, либо преисполнится презрения ко всему мирскому, либо сойдёт с ума.
Мудрецы всю жизнь питались праной, чтобы осознать величие Творца.
Гвяч впустил в себя бога за ничтожные мгновения. Гвяч сошёл с ума.
Голова человека, впустившего в себя Калаази, повернулась. Творец осматривал владения. Его взгляд равнодушно скользнул по россыпи камней, вечных пленников притяжения Солнца, Жар-отца, по затянутой льдом каменюке с копошащимися на поверхности муравьями-людишками. Его губы тронула слабая улыбка, когда Он услышал их маленькие мыслишки, исполненные страха и страдания, ибо что смертный может знать о страхе? Что червь может знать о страдании? Чуть больше Его внимания заняла пустынная равнина с двумя людишками. Среди барханов серебристого песка два человечка, маленький и большой, смотрели в небо, и небо показывало им картины других миров. Один из них, маленький, был важен. Он держал на себе небо, но – и тут Калаази нахмурился – не менее важен был и второй, ибо ему предстояло узнать, более того, ему предстояло постигнуть, что значит держать небо.
Что ж, быть по сему.
Взгляд Творца устремился к самой важной части, к центру этого маленького мирка, к светилу, дарующему жизнь, создающему смысл существования живых существ. Солнце, Жар-отец, звезда… Взгляд Калаази потеплел, проникая сквозь протуберанцы, исполняющие вечный танец в короне молодого, полного сил светила, Творец зачарованно следил, как бурлит жизнь в хромосфере, как тихо и покойно сокровищами таятся сверхтяжёлые в ядре звезды.
И что-то отвлекало Калаази. Как мошка вьётся на краю зрения, так мелькала в зенице серебристая точка, слишком быстрая, чтобы увидеть её обычным зрением. Он видел огненную колесницу, битком набитую мурашами из другой Галактики; она не смущала Калаази; не то.
Творец нахмурился. Маска безумца исказилась гневом, глаза зашарили в пустоте выискивая мошку в зенице Господней и сузились, когда Он увидел.
И вправду мошка. Маленькая серебристая точка, как бриллиантик сверкающая в лучах светила, достигшая немыслимой скорости и что самое поразительное – один из этих смертных висел внутри, заключённый среди невидимых стен силовых полей и слоёв оболочки мошки. Если бы существовал малейший намёк на угрозу Жар-отцу, Калаази уничтожил бы дерзновенного, но мошка неслась в сторону Бога, и он с любопытством разглядывал сверкающую каплю.
Брат.
Творец протянул руку и маленький бриллиантик поместился у Него на ногте мизинца, и тогда Он понял: смертные дерзнули, решились на отчаянный шаг – вступить в противоборство с матрицей событий, прийти туда, где держат небо — вот так, в лоб, кость в кость, схватившись со Вселенной, которая даже не подозревала, что где-то там, в дальнем конце Тёмного леса суетились муравьишки, спасая своё жилище. Творец улыбнулся – милостиво. Отчаянная храбрость, самоотверженность на грани безумия. Любовь. Вот вершина и мерило всего, вот смысл жизни, и невозможно не сочувствовать тому, кто без раздумий приносит самое дорогое – свою жизнь — в жертву. И тогда Калаази чуть подправил траекторию серебристой капельки, маленького бриллиантика, готовившегося огненной колесницей разорвать небеса Хетты, чтобы игла корабля И исчезла, оставив после себя огненные клубы, да грохотнувшую в верхних слоях атмосферы ударную волну.
Творец улыбнулся.
Лицо безумца стало серьёзным.
Осталось сделать ещё кое-что. Мелочь, но очень важную мелочь: его нынешнее вместилище, забавная поделка забавных людишек, удерживает возле светила Наблюдателя. Так нельзя, нахмурился Калаази, Наблюдатели смотрят издалека; одиночные галактики, а ещё лучше одиночные объекты между рукавами Местной группы служат им обиталищами. Это его обиталище должно быть уничтожено.
Пострадает его оболочка. Ничего страшного: так уже было. Так и должно быть.
Невидящий взгляд безумца зашарил из стороны в сторону. Выгнулось тело, голова неестественно запрокинулась так, что среди тишины, царящей на мостике Калаа, раздался хруст позвонков.
Есть. Безумец улыбнулся — есть. Диковинная решётчатая конструкция приближалась к планете со стороны спутника Хетты. Синими погребальными огоньками горели сопла двигателей: «аэроплан» сбрасывал излишки характеристической скорости перед выходом на парковочную орбиту.
Калаази улыбнулся самой широкой улыбкой, которую Он всегда дарил поверженным врагам и аппарат перестал снижать скорость. Синие огни по-прежнему танцевали на соплах двигателей, кажется, они даже увеличили тягу – но куда никчёмным людишкам тягаться с богом? Калаази видел, как началась суета на борту судёнышка, как из туши главного трюма выпорхнули обтекаемой форм аппараты, спасая экипаж и это правильно, решил бог. Он повёл пальцем – и с корпуса «аэроплана» перестали слетать хлопья плазмы, а потом и шевелить ничем не пришлось, аппарат прошёл плотные слои атмосферы и, оставляя белую дорожку инверсионного следа, устремился навстречу улыбке Бога.