В маминой квартире пахло, как всегда: чем-то печеным, яблочным, и сквозь эту коричную сладость — тоненькая, аптечная нотка валерьянки. Этот запах, въевшийся в обои, всегда был для Ирины синонимом слова «всё будет хорошо». Но не сегодня. Сегодня он не работал. Ледяной комок тревоги, казалось, застрял где-то под ребрами и мешал дышать.
Ира вжалась в потертый плюш старого дивана, обхватив колени, и невидяще смотрела, как за окном нудно плачет мелкий ноябрьский дождь. В ее бывшей детской, за стенкой, тихо притаились два мышонка — десятилетняя Маша и шестилетняя Полинка. Их испуганные, растерянные личики до сих пор стояли у нее перед глазами.
Еще утром у них был дом. Настоящий. Та самая светлая, залитая солнцем квартира, в которую она вложила всю душу и десять лет жизни. А потом... потом грянул финал. Та самая последняя капля, после которой чаша просто треснула.
Мама шуршала на кухне. Ее тактика: делать вид, что все в порядке, но ее беспокойство буквально искрило в воздухе. Она не лезла с вопросами. Зачем? Два наспех кинутых у порога чемодана, заплаканная дочь и тихие, как тени, внучки говорили громче любых слов.
Что случилось? Да как это объяснишь? И себе, и ей?
Последний год был личным адом. Олег, ее муж, отец девочек, превратился... в другого. В вечно недовольного, цепляющегося к ерунде, холодного незнакомца. Он перестал ее видеть — ни новую стрижку, ни любимый ужин. Приходил с работы, утыкался в телефон или ноутбук. На все ее попытки поговорить — стена.
— Олег, что происходит? Мы же как соседи.
Он только отмахивался.
— Все нормально. Я устал. Не придумывай.
А вчера… Вчера был юбилей его матери. Большой семейный ужин. Вся его родня. Мать, отец, сестра Зоя с мужем. Ира так старалась. Лучшее платье. Улыбка, приклеенная к лицу. Помощь на кухне.
А потом Олег поднял бокал для тоста. И в этом тосте, глядя на мать, он сказал… Сказал, что благодарен ей за то, что она «всегда была на его стороне». Что она — «единственная женщина, которая его по-настоящему понимает». И этот его взгляд… мимо Иры. В стену. В пустоту.
Это было не просто бестактно. Это было публичное предательство. Отречение.
Ира не разрыдалась. Она молча встала. Подошла к дочкам.
— Девочки, одевайтесь. Мы едем к бабушке.
Олег? Он даже не поднял головы. Только свекровь шикнула ей в спину: «Спектакль».
После этого она, забрав детей, и уехала. В такси она кусала губы, чтобы не выть, а девочки тихо всхлипывали сзади. Это был финал. Не просто ссора. Финал десятилетнего брака.
И вот она здесь. В маминой «двушке». На старом диване. С двумя чемоданами и разбитой вдребезги жизнью.
Телефон на подушке завибрировал. Сердце рухнуло вниз и подпрыгнуло. Олег? Опомнился? Понял, что натворил? Просит вернуться?
Дрожащая рука потянулась к мобильному. На экране — не «Олег».
«Зоя». Сестра мужа.
Зачем? Добить? Сказать, что Ира сама во всем виновата? Ира сбросила вызов.
Но телефон тут же пискнул — СМС. От нее.
Пальцы будто сами вскрыли сообщение. Короткая фраза. Всего одна строчка. Но она была страшнее любого крика.
Сестра мужа написала ей: «Какое счастье, что мы от тебя наконец избавились».
«Мы».
Вот это слово. Не «Олег решил». Не «мама была против». А «Мы».
«Избавились».
Как от надоевшей вещи. Как от старой мебели. Как от сорняка.
Ледяной обруч стиснул грудь. Дыхание перехватило. Тошнота подкатила к горлу.
И разом вспомнились все эти десять лет. Все ее отчаянные, жалкие попытки стать «своей». Понравиться. Заслужить их одобрение. Свекрови, с ее вечно поджатыми губами и критикой. Зое, с ее ядовитыми шпильками про Ирину «карьеру» (а она, между прочим, главный бухгалтер!) и «неумение» быть «настоящей» хозяйкой.
Она таскала им дорогие подарки. Она проглатывала обиды. Она изо всех сил старалась быть «хорошей невесткой». Она думала, это все нужно Олегу. Ради него. Ради общей «семьи».
А они, оказывается, все это время… видели в ней чужую? Помеху? Ту, от которой нужно «избавиться»?
И Олег… он что, знал? Он чувствовал это? Он молчал? Или… он и был главным в этом «мы»? Его вчерашний тост… это был не срыв. Это был анонс? Заявление, что он выбирает их, а не ее?
Десять лет. Десять лет она жила… в окружении? Пыталась понравиться тем, кто ее тихо ненавидел и ждал момента, чтобы вышвырнуть?
Боль была такой острой, что захотелось выть в голос. Разбить что-нибудь.
Но она не могла. Из детской комнаты послышался тихий шепот. Девочки. Они не должны были этого видеть. Они не должны были чувствовать ее ужас, ее крушение.
Нужно было держаться. Ради них.
Но как? Как держаться, если весь твой мир, который ты так долго строила, только что взорвался окончательно? Если выяснилось, что врагами были не просто обстоятельства, а самые близкие люди твоего мужа? И, судя по всему, он сам?
Это «Мы» на экране телефона пульсировало, как ядовитый ожог.
«Мы».
Слово крутилось в голове, вытесняя боль, обиду и страх. Не «Олег так решил». Не «его мама настояла». А «Мы». Коллективное, враждебное «мы», которое одним росчерком пера аннулировало десять лет ее жизни, ее усилий, ее глупой веры в то, что она сможет стать «своей».
Ира сидела на диване, глядя в погасший экран, и чувствовала, как внутри что-то обрывается. Окончательно. Не надежда на то, что Олег одумается — эта надежда умерла вчера, во время того унизительного тоста. Обрывалась сама вера. Вера в то, что в этих людях, в его семье, было хоть что-то человеческое.
Она вспомнила Зою — вечно язвительную, свысока поглядывающую на Иру. Вспомнила свекровь — холодную, как лед, женщину, которая за десять лет ни разу не назвала ее «доченькой». Вспомнила их вечные перешептывания, их снисходительные «советы», которые всегда были замаскированной критикой.
Она всегда списывала это на «ревность», на «сложные характеры». Она их оправдывала. Ради Олега. Она думала, что если будет достаточно стараться... они ее примут. Оценят.
Какая же она была наивная дура. Они не просто не принимали. Они — ждали. Ждали момента, когда от нее можно будет «избавиться». И вот, они рады.
В этот момент из детской донесся... смех! Тихий, приглушенный, но смех. Машка что-то шепнула Полине, и та фыркнула. Этот звук... он как будто ударил Иру током. Вывел из оцепенения.
Она резко выпрямилась. Стерла с экрана это мерзкое сообщение. Нет. Она не позволит им видеть ее слезы. Она не позволит им разрушить еще и жизнь ее детей.
Нужно было что-то делать. Не ради себя — ради дочек.
Она встала. Подошла к старому зеркалу в коридоре. Из него на нее смотрела бледная женщина с опухшими глазами. «Избавились»… Ну что ж. Возможно, это и к лучшему.
Мама тихо вошла в комнату, неся поднос. Чай в ее любимой чашке, бутерброды с сыром. Поставила на журнальный столик.
— Поешь, Ириш. Девочек я уже накормила.
Она не спрашивала. Она просто была рядом. Эта молчаливая, безусловная материнская поддержка сейчас была ценнее любых слов.
— Спасибо, мам.
Ира сделала глоток горячего, сладкого чая. Стало немного легче. Холодный ком внутри начал таять. На его место приходила… злость? Нет. Скорее, холодная, ясная решимость.
Она взяла телефон. Открыла контакты. Нашла номер адвоката по семейным делам — тот, что когда-то помог ее подруге при разводе.
— Алена? Привет. Это Ирина Волкова. Помнишь? Мне нужна твоя консультация. Да. Прямо сейчас.
Разговор с адвокатом был коротким, деловым. Развод. Раздел имущества. Алименты. Определение места жительства детей. Все эти страшные, казенные слова теперь стали ее реальностью. Но они не пугали. Они… структурировали хаос.
Потом она позвонила на работу. Начальнику отдела. Объяснила ситуацию кратко, без эмоций. Попросила несколько дней за свой счет, чтобы «уладить формальности». Он, к счастью, вошел в положение.
Шаг за шагом. Маленькие, но конкретные действия. Они помогали не думать. Они создавали иллюзию контроля.
Вечером, когда девочки уснули в ее старой детской, в обнимку на одной кровати, Ирина села рядом с мамой на кухне. Мама вязала, привычно постукивая спицами.
— Мам… — начала Ирина, не зная, как сказать.
— Я все понимаю, дочка, — тихо ответила мама, не поднимая глаз от вязания. — Живите здесь. Сколько нужно.
— Спасибо.
— Олег… звонил?
Ирина покачала головой. И молча протянула маме телефон с тем самым сообщением от Зои.
Мама прочитала. Ее губы сжались. Она отложила вязание. Посмотрела на Ирину долгим, тяжелым взглядом.
— Значит, так тому и быть, — сказала она наконец. — Забудь их, Ира. Как страшный сон. У тебя есть мы. У тебя есть девочки. А это… это не семья. Это… грязь. Не пачкайся.
«Не пачкайся». Эти простые слова отозвались внутри неожиданным облегчением. Она и не хотела «пачкаться». Она не хотела больше ничего доказывать. Она не хотела бороться за Олега, который позволил своей семье так с ней обращаться. Который, скорее всего, был с ними заодно.
Ее путь — это был путь не возвращения, а ухода. Окончательного, бесповоротного. Путь к построению новой жизни. Своей. И ее дочерей. Вдали от этой «семьи», которая радовалась, что от нее «избавились».
Она посмотрела на маму, на ее уставшие, но такие родные руки со спицами.
— Мы справимся, мам, — сказала она.
И впервые за эти сутки поверила в свои слова.