Володька парнем был видный.
Правда, горячий: если выпьет — лучше к нему не подходи. Но пил он тогда редко.
Выучился в местном ПТУ на тракториста, всё как у всех: в армию собирался, девчонка была…
Только не судьба. На медкомиссии нашли какое-то заболевание и в ряды Советской армии его не взяли.
Вот тут Володя и сорвался. Запил. А там недалеко и до беды — драка, да не первая, приводы были.
Молодой следователь только и ждал случая звёздочку на погон заработать — в лейтенантах засиделся.
Так Володька и поехал лес валить по этапу, срок отбывать.
Девчонка ждать его не стала. Связывать жизнь с сидельцем — охота не каждой.
Когда Володя освободился, толку из этого выхода мало было. Никакого урока не вынес, лишь кличку приобрёл — Барон. В тех кругах кличка дорогого стоила: и уважение, и компания найдётся.
Пошло по новой: дружки, алкоголь, «вольная» жизнь — правда, недолго.
По пьяни да по дурости возле сельского магазина его и поймали.
Украли тогда ящик спиртного да конфет «Птичье молоко». Володька мамке хотел конфеты принести, порадовать, да не успел. Прямо там, возле сельмага, их и взяли — всех троих, спящих в траве, под градусом.
Опять поехал срок мотать.
Так и жил туда-сюда, пока после тридцати здоровье не начало сдавать. Болячек в тюрьмах нахватал — одна другой лучше.
Однажды приехал он к матери… умирать.
Лежал, ходил по дому, как тень. Мать, глядя на него, решила не сдаваться: стала лечить. Барсучьим жиром растирала, травами поила, отварами поила, заговоры шептала.
Постепенно Володька начал крепнуть. Весной впервые сам вышел на улицу подышать. Через недельку-другую уж и забор тихонько чинить начал — сила возвращаться стала.
По соседству с его матерью жила Лидия с маленькой дочкой. Девчушка махонькая, шустренькая, языком только так трещит — Веруськой зовут.
Смотрел Володя через забор, как она в пыли играет, болтает без умолку — и сердце у него и радовалось, и сжималось.
Жалел: нет у него такой дочурки, и не будет, видно, уже никогда.
А мать из окна смотрела на сына, тяжело вздыхала — жалко ей Володи, жалко загубленную судьбу.
На первомайские праздники к соседке Кате приехали родственники: муж, дети.
Как водится, накрыли стол во дворе, созвали соседей. Пригласили и Лиду, и Володьку — он был их одноклассником.
Так получилось, что сел Володя рядом с Лидой, прямо под цветущей яблоней.
Веруська глаз с него не сводила, а потом и вовсе к нему на руки залезла. Володя даже шевельнуться боялся, будто стеклянную игрушку держит. Лида смутилась, хотела девочку согнать, да Володя не позволил — мол, пусть посидит.
Осенью, когда окончательно окреп, Володя перебрался к Лиде.
Стали жить вместе. Про выпивку и дурь свою он с ней быстро забыл, как страшный сон.
Мать не нарадуется: сын здоровье поправил, не пьёт, не курит, работать в колхоз трактористом пошёл. Всё хорошо, ровно и тихо.
Только вот не всё так сгладилось.
Как по делам с Лидой в райцентр поедут — так обязательно кто-нибудь из старых дружков встретится.
Один мимо пройдёт, глаза отведёт.
Другой кепку дурашливо приподнимет:
— О, Барон!
Третий и вовсе обниматься лезет, тянет:
— Кореша-а-а!
А Володя только зубы сжимал. Всех шёл к чёрту, а кто не понимал — того за шиворот возьмёт да встряхнёт, чтобы надолго запомнил.
Пошёл по райцентру слух:
Барон, мол, своих не признаёт, от корешей отказывается, на мужиков руку поднял, важным стал.
Володе до слухов дела не было.
Он жил и радовался: дом, работа, Лида, Веруська — как на ладони жизнь.
Не поверил только этим разговорам его закадычный дружок Вася Сизый.
Вернулся он с очередной отсидки — весь дёрганый, пальцы в стороны гнутся, глаз щурит, через губу плюёт. Слышит, что Барон будто как в приличные подался, своих гнать начал.
Решил Вася наведаться:
«Поговорю, — думает, — по-мужски. И должок тюремный верну».
Сел с двумя головорезами да поехал к Барону — к Володе.
А Володя к тому времени уж год как три с Лидой жил.
Веруська привыкла к нему и теперь папой называла. Лида, видя, что мужик он хозяйственный, ровный, надёжный, оттаяла, расцвела.
Веруську Володя любил, как родную, а то и пуще. И баловал понемногу: и сладости, и игрушки, и новые платьица.
Однажды ездили в область, и увидела Веруська в витрине маленькую собачку — пуделька.
С тех пор загорелась:
— Пап, купи! Ну пап, ну пожалуйста!
Домой приехали — она вся в слезах, всё о пудельке вспоминает.
Извернулся Володя, но собаку достал — как и где, никто толком так и не понял.
Вся деревня ахнула.
Раньше тут только дворняги да охотничьи собаки водились, а тут — пудель, городская порода!
Правда, пёсик оказался мелкий, немного подрос — и всё, остановился. И характер странный: гавкает, пока охрипнет. Но Веруська его боготворила, ни на шаг не отходила.
Назвала его Бароном — как-то услышала это слово, когда в городе гуляли всей семьёй, и крепко оно ей в голове засело.
И Барон её любил.
Слушался только её. До остервенения кидался, если кто на Веруську голос повышал — хоть шутя.
Но нашёл себе ещё одно занятие: стал у соседки куриные яйца таскать.
А потом и до беды дошло — придушил курицу. Не съел, а аккуратно притащил хозяйке, положил перед дверью, как подарок.
Лида терпела-терпела, да не выдержала.
Несмотря на слёзы Веруськи и уговоры Володи, посадила пса на цепь в предбаннике, «в наказание».
Веруське строго-настрого велела:
— Не отпускать! Никак!
В деревне дети рано самостоятельными становятся.
Вот и Веруську, шестилетнюю, часто оставляли дома одну.
Родители на работе, она по хозяйству помогает: пол подметёт, кур покормит, гусятам воду нальёт. Да и бабушка — Володина мать — рядом, присматривала.
Ходит Веруська по двору, всхлипывает, к Барончику через дверь предбанника разговаривает. Он там тоже тоскует, поскуливает.
И вот однажды смотрит девочка — посреди двора стоят трое мужиков.
Чужие. Оглядываются по сторонам, как хищники.
Заметили Веруську, пятятся к калитке и выходят во двор уже с улицы.
Двое отошли в сторону, словно на стреме стали, а один, дёрганый, щурится и спрашивает:
— Слышь, малая, а Барон здесь живёт?
— Зде-еесь, — протянула Веруська, удивляясь. Смотрит на незнакомого дяденьку и думает:
«Зачем ему знать, где живёт мой Барон?
Неужто мама хочет отдать ему мою собаку?»
На всякий случай девочка уже губы приготовила — крикнет во всё горло, чтоб папка в поле услышал и прибежал защищать Барончика.
— А чё, где он? Увидеть-то можно? — не унимается мужик.
— Кого? — не понимает девчонка.
— Ну Барона. Скажи ему, что дружок его приехал, Вася Сизый. Поговорить надо, серьёзно.
Орать Веруська передумала и внимательно на дяденьку посмотрела:
— Вы Барона знаете? Вы его друг?
— Ну да, друг… Кореша мы с ним, — важно говорит тот.
— Так вы не заберёте его у меня?
— Кого? — теперь уж дяденька растерялся.
— Ну Барона, кого же ещё!
— А-а-а… Да не, мне бы только повидаться. Пару слов перекинуться.
— Парой слов? С Бароном? — уточнила она.
— Ну да. Давай, малая, беги, позови его.
— Не могу.
— Чё так? Ты же сказала, дома он.
— Дом-то дома… только нельзя ему на улицу. Наказан он.
— Это от кого ж он спрятался? Почему нельзя-то?
— Не от кого. Его мама наказала.
— Какая ещё мама? — у Васи глаз дёргаться стал чаще.
— Ну моя. Какая же ещё?
— Как наказала?
— Да в предбаннике на цепь посадила. А мне велела не отпускать. Потому что и так из-за него с соседями ругались.
— Чего-о-о? — протянул Вася.
— Ну с соседями. Он у них яйца сначала воровал, домой таскал. А потом курицу украл, задушил и мне принёс. В подарок. Он меня любит…
У Васи голос осип:
— Чем… вцепился? В ногу-то?
— Зубами, чем ещё? Они у него острые, знаете какие!
Вася глотнул воздух, пальцы у него сами по себе дёргаются.
— А чего же это вы его на цепь-то сразу?
— Так это не я, это мамка! А мне сказала: отпустишь — уши надёргу. Нельзя ему, наказан.
Я вас могу к нему завести, только быстро, а то мама скоро вернётся…
— Н-не, не надо, — заикаясь, отступил Вася. — Мне бежать надо…
— Дяденька, а как вас зовут? — крикнула ему вдогонку Веруська.
— Никак, девочка… Нииикак, — бросил он и практически убежал.
Вечером родители слушали историю про дяденек, которые к Барону приходили.
По описанию дёрганого дядьки Володька сразу понял, кто это был, но промолчал.
Веруську отчитали:
— С чужими не разговаривать. Если кто в ворота зайдёт — сразу к бабушке или к соседям.
Позже Володя пошёл в предбанник, проведать Барона. Вспомнил Веруськин рассказ — и так его смех разобрал, что еле сдержался. В кулак смеялся, чтобы Лиду с Веруськой не напугать.
Ну как тут кому объяснишь?
Не поверят ведь — решат, байки травит.
А в райцентре тем временем начали шептаться, что Вася Сизый совсем умом тронулся: то ли небылицы рассказывает, то ли долг, возвращённый Бароном, делить не захотел.
Кто теперь правду узнает?
Через неделю Володя завёл ещё одного пса — большого, злого, и посадил у калитки.
Чтоб чужие издалека обходили.
А пуделя Барона кастрировать так и не стали.
Посидел он на привязи, поразмышлял о жизни — и понял: яйца воровать и кур душить нехорошо.
Правда, потом начал соседские грядки подкапывать,
пока и его за это не поймали…
Но это уж другая история.