1. В Internet гуляет шутка: «Даже Сталин успел пожить при Путине. Целых 149 дней. С 1952.10.07 по 1953.03.05» Вообще-то если считать оба дня, день рождения Владимира Владимировича Путина и день смерти Иосифа Виссарионовича Джугашвили (И. В. Сталина), то не 149, а 150 дней разницы между поздней смертью одного и ранним рождением другого. Но этот один день, скругляющий число дней жизни И. В. Сталина при В. В. Путине, нам не так уж и важен.
2. Другая шутка из той же компьютерной сети такая: «Даже Сталин умер при Путине!»
В. В. Путин на инаугурации президента В. В. Путина. Обратите внимание на щелкунчиков при дверях. А этот пересвеченный блёклый герб с двуглавым недоорлом... Блестящий, великолепный контекст, демонстрирующий всесилие не символов, а всесилие этого одного человека над всеми символами.
И. В. Сталин на похоронах И. В. Сталина. Непропорциональная широкоплечесть ряженого карлика. Контекст до смешного величаво-траурный...
3. Два факта, рождения одного политического персонажа и смерти другого, установлены с полной несомненностью и всей возможной тщательностью. Сергей Сергеевич Прокофьев, умерший день в день с Иосифом Виссарионовичем Джугашвили (И. В. Сталиным), не даст соврать и сам расскажет, как трудно было организовать его, С. С. Прокофьева, похороны в Москве тогда, когда такая политическая махина тоже умерла, и всем было не до музыки и не до смерти музыканта.
4. Но не бывает фактов без интерпретации, факт и его интерпретация навечно связаны друг с другом. Факт обрастает интерпретациями и избавляется от интерпретаций. Как корабль подвергается кренгованию (накренению, наклону на один борт, чтобы открыть другой), а то и килеванию (наклону на один борт до появления над водой киля), для ремонта и очистки подводной части, а может и в сухом доке пройти очистку бортов и днища от водорослей, ракушек и ржавчины, так и любой факт время от времени отбрасывает свои интерпретации, но лишь затем, чтобы тут же начать обрастать интерпретациями новыми. Более того, молчание о факте, отсутствие интерпретаций сами суть своеобразные интерпретации. Как риторическая фигура умолчания применяется именно для интерпретации.
5. Интерпретации в мире вещей и процессов природных по-видимому если и существуют, то существуют для них самих в свёрнутом, латентном виде, то есть виде невинно-безвидном. В самом деле, космические тела в Солнечной системе движутся согласно трём законам И. Кеплера, но сами они не осознают такую законность своего движения и не делятся конкретным применением этих законов с соседями по Солнечной системе. Иными словами, природные факты так интерпретируются не самими космическими телами, в плане космического самосознания, а изучающими Солнечную систему людьми. А после изучения этим природным фактам (космическим телам и их движению) присваивается и вменяется эта интерпретация.
В интерпретации человеком природы явлено внешнее самосознание природы. Разумеется, внешнее лишь в той мере, в какой человек отделяет себя от природы и выделяет себя из природы. В общем случае познание человеком мира (то есть себя и природы) есть самосознание мира.
6. Но вернёмся к нашим баранам… По двум прямо противоположным интерпретациям пары фактов из биографий двух политических деятелей ясно видно, что одно и то же в интерпретации может быть представлено не только по-разному, но и прямо противоположно друг другу. Будто не те же самые факты дважды интерпретированы, а один раз, но совсем разные.
Но как мы уже писали выше, фактов без интерпретации не бывает. Человеческое общество и отдельный человек приемлют факты только в такой оболочке, будь она предельно тонкая в случае умолчания о факте или многослойная и безумно навороченная. Поэтому любому интересующемуся такой герменевтической особенностью фактов должно быть ясно, что он всегда знакомится не с фактом самим по себе (чистым объектом) и не с интерпретацией самой по себе (чистым субъектом), но с синтезом объекта и субъекта.
А как человеку познакомиться с фактом самим по себе и с интерпретацией самой по себе?
(1) Сравнивать один и тот же факт в разных интерпретациях, выявлять общее в них, относящееся, очевидно, к факту.
(2) И абстрагировать от него различное, идущее от множества интерпретаций, от субъектов интерпретации.
Это не всегда действует абсолютно надёжно. Подобно тому, как у людей бывают привычные вывихи крупных суставов конечностей, так и один и тот же факт, один и тот же текст многими интерпретаторами может быть привычно интерпретирован совершенно одинаково, так что это одинаковое можно привычно же воспринять как несомненно фактическое. Историку философии или филологу, готовящему текст к изданию, это весьма знакомо: часто, — увы — весьма часто! — текст понимается вопреки несомому им смыслу и интерпретируется привычно извращённо.
7. Возьмём для пояснения пример.
(7.1) В солидно изданном труде своём действительный член Академии наук СССР Теодор (Тодрес) Ильич Ойзерман (1914.05.14 — 2017.05.25) о беглых марксовских заметках из его записной книжки, так называемых «Тезисах о Фейербахе» (1845), пишет:
«Уже первый тезис показывает, что за краткий период со времени окончания «Святого семейства» Маркс сделал новый шаг вперёд в разработке диалектического материализма.
«Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берётся только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно».
[...] Домарксовский материализм рассматривал чувственность как страдательное состояние, вызываемое воздействием на человека внешних предметов. Маркс, подчёркивая недостаточность, односторонность этого воззрения, указывает, что чувственность есть самодеятельность человека, что практика есть чувственная деятельность. Следовательно, в своей чувственной деятельности человек есть не только объект воздействия окружающей среды, но и преобразующий её субъект. Старый материализм игнорировал познавательное значение человеческого воздействия на предметы внешнего мира, т. е. деятельную, субъективную сторону процесса познания. А между тем [а между чем? —М. Б.] основу познания составляет практика — сознательная и целесообразная деятельность людей, которая несводима к восприятиям, переживаниям, мышлению и т. п. Практика, какова бы ни была её форма, есть применение материальных предметов, процессов, закономерностей с целью познания или изменения действительности, удовлетворения потребностей индивидов и общества, организации их деятельности. Человек познаёт мир, потому что изменяет его; чувственные восприятия внешнего мира являются необходимым элементом практической деятельности. Созерцательный материализм отделяет чувственное отношение к миру от практики. Фейербах, указывает Маркс, «рассматривает как истинно человеческую, только теоретическую деятельность, тогда как практика берётся и фиксируется только в грязно-торгашеской форме её проявления». [...]
Этот же недостаток в большей или меньшей мере характеризует весь домарксовский материализм. Следовательно, отличие философии марксизма от созерцательного материализма заключается прежде всего в принципиально новом понимании практики, в высокой оценке её познавательного значения».
Ойзерман, Т. И. Формирование философии марксизма. Издание второе. — М.: «Мысль», 1974. Сс. 403 — 404.
Ойзерман, Т. И. Формирование философии марксизма. Издание третье. — М.: «Мысль», 1986. Сс. 308 — 309.
(7.2) Своеобразие интерпретации Т. И. Ойзерманом первого тезиса состоит в том, что Т. И. Ойзерман настойчиво путает определяемое и определяющее в тезисе. Очевидно, что К. Х. Маркс в первой половине тезиса пишет об определении «предмета, действительности, чувственности», недостаток прежних определений которых состоял в том, что они «берутся», то есть определяются «только в форме объекта» (сами по себе) «или в форме созерцания» (в отношении к человеку). И недостаток этот восполняется тем, что они определяются ещё и субъективно, то есть что они суть также человеческая чувственная деятельность, практика.
Т. И. Ойзерман же выхватывает термин «чувственность», как что-то более отождествимое с человеком, и, пользуясь им как рычагом, меняет местами определяемое и определяющее. И если ойзермановское неверное по форме, но адекватное по содержанию суждение, что «чувственность есть самодеятельность человека» с грехом пополам можно принять, то следующее его утверждение — «практика есть чувственная деятельность» — уже никак не относится к первой половине тезиса, так как, по К. Х. Марксу, наоборот, чувственность есть практическая деятельность.
Чувственность Т. И. Ойзерману помогает, а о «предмете» и «действительности» он благородно молчит, так как определить предмет, действительность как практику можно, лишь сойдя с обывательских позиций в понимании и «предмета», и «действительности», и «практики».
(7.3) Однако и «чувственность» берётся Т. И. Ойзерманом не в специфически сложившемся в немецкой философии смысле, смысле, который К. Х. Маркс, конечно, не мог игнорировать; а в смысле полуобывательском.
Неверно, что «домарксовский материализм рассматривал чувственность как страдательное состояние». В категорию чувственности входит не только страдание, претерпевание человеком или иным существом внешних воздействий, но также и самоё то, что воздействует на человека или иное существо. То есть у чувственности есть также и внешнее основание.
Недаром же К. Х. Маркс ставит категорию чувственности в один категориально-синонимический ряд с «предметом» и «действительностью». И поскольку он эту категорию чувственности ставит именно в ряд категорий внешних человеку, то определяющим в этом контексте для К. Х. Маркса оказывается не «страдательное состояние», а именно внешнее основание чувственности. Чувственность в этом контексте есть те внешние человеку «вещи», которые могут воздействовать на человека, которые он может почувствовать. Чувственность аффектирует чувства.
А ещё точнее чувственность в контексте первой половины тезиса К. Х. Маркса есть то специфическое во внешних человеку вещах, чем они воздействуют на человека, чем дают почувствовать себя, хотя, очевидно, к своей чувственности не сводятся. Вот эта воздействующая сторона вещей и может впоследствии быть абстрагирована в категорию чувственности.
Но, по К. Х. Марксу, этого недостаточно. Для чувственности маловато ощутительных воздействий на человека. Сама реальность должна почувствовать воздействие человека. Поэтому чувственность и определяется также как практика и таким образом достигается баланс определяющих чувственность моментов.
(7.4) Потеряв нить рассуждений К. Х. Маркса, Т. И. Ойзерман просто переходит в область ненаучной фантастики в науке, и всё, что надо бы сказать о второй половине тезиса, он пишет о первой: вместо того, чтобы определять окружающую человека реальность через отношение к ней человека он определяет человека через отношение его к реальности; причём берёт человека чрезвычайно узко, только как познающее существо («Человек познаёт мир, а основой познания выступает практика»). Поэтому и пишет Т. И. Ойзерман, что «отличие философии марксизма от созерцательного материализма заключается прежде всего в принципиально новом понимании практики, в высокой оценке её познавательного значения». Значит всё «дело» в понимании? Всё «дело» в ином познавательном, а не преобразовательном, значении?
На самом деле в тезисе речь идёт о цельности реальности и человека в их взаимодействиях и взаимостраданиях. И если эта цельность, цельность мира, требует, для того чтобы быть понятой, каких-то определений, фиксаций в слове, она дойдёт в своём развитии и до проявления в слове — этом важном, но вторичном сравнительно с ней и подчинённом ей её моменте.
О познании же в первом тезисе — вообще ни слова…
8. Вообще для многих философов в дёрганом хаотическом полёте их жёстко сдерживаемой идеологическими лямками мысли весьма характерно читать не то что есть, а то что «вчитать» хочется или кое-как умом философа можется. Разумеется, и такой герменевтический казус есть интерпретация. Только интерпретация неверная. Крен, тангаж, рысканье для описания такой мысли — категории слишком рациональные и потому слабые и не достаточные к применению.
Но вернёмся к нашим баранам... Кстати, заметил ли мой читатель, что обращение к этим сельскохозяйственным животным содержит в себе не только уже анафору, не только всегда аллюзию к знаменитому похабному роману Франсуа Рабле (1494 — 1553.04.09) «Самая ужасающая жизнь великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля» (франц. «La vie très horrifique du grand Gargantua, père de Pantagruel») (1532 — 1564), не только аналогию использования этой фразы французским писателем, но и меру презрения к названным политическим деятелям? Как это возможно? Почему такое происходит?
Очевидно, возможно это потому, что интерпретируемому предмету в самой интерпретации можно создать или задать контекст, в который предмет помещается и уже в нём предмет чувствует себя соответствующе контексту и именно из этого контекста и в таком виде и доводится до восприемника интерпретации. Контекст для предмета интерпретации неизбежен. Уже ум интерпретатора, или если кому удобней — воспринимающее сознание интерпретатора, оказывается контекстной оболочкой для помещаемого в него предмета, в дальнейшем этот самый ум сам выстроит дополнительные выразительные, и без стеснений выраженные, контексты для предмета.
9. Итак, И. В. Сталин жил при В. В. Путине. И он же, И. В. Сталин, умер при В. В. Путине. Начало и конец, жизнь и смерть Отца народов прикреплены к одному политическому предмету — В. В. Путину. На нём они замыкаются в кольцо, демонстрируя конечность как диаметра, так и длины окружности при всей иррациональности числа π; в. в. πутин же, напротив, есть что-то неизменное, непрерывное, неизбывное, неабстрагируемое, то есть вечное, и не вечно-прописное, а вечно-строчное, средовое, рядовое, контекстное, эфирное. Даже И. В. ΣТАЛИН, этот не только Отец, но и Вершитель судеб народов, конечен и ограничен, дискретен и окончателен в сравнении с безграничным и бесконечным В. В. Путиным, который каждый день всё ещё только начинает, всё только начинает, всё начинает, всё начи...
Иными словами, нынче, да-да на этой неделе, в обеденный перерыв, произойдёт замена богов в пантеоне. И потешно-яростный взаимный бой горшков с не согласными с такой заменой.
Ирония над несомненно существующим и всемерно поддерживаемым Администрацией президента Российской Федерации культом личности, культом носильных вещей и обуви президента, культом мест, где бывал и обедал или только проходил В. В. Путин — ирония и даже сарказм в этих двух диалектически связанных шутках откровенны и двусмысленны. Как и положено диалектической конструкции мысли.
2025.12.06.