Стою я вчера в аптеке, погружённая в созерцание витрины: стройные ряды пузырьков, праздничное изобилие пластырей, гипнотизирующее мерцание синих LED-ламп в витрине с ортопедическими стельками. Воздух густой, как микстура, — пахнет спиртом, валерианой и терпением. Впереди дама лет семидесяти с размеренным, как у таксидермиста, рассказом о своём давлении, а где-то за спиной раздаётся молодой, энергичный, полный жизненных сил голос: «Девушка, а кто тут у вас крайний?».
Я машинально оглянулась, ожидая увидеть человека в экстремальном состоянии — возможно, со льдом на ушибленном месте или в герметичном пакете. Но нет. Парень в яркой куртке просто хотел узнать, кто последний за витамишками. Видимо, для него это был вопрос выживания в условиях жесточайшего авитаминоза и аптечного фронта. Настоящий поход за линией снабжения.
И тут до меня дошло. Нас, кажется, тихо и планомерно готовят к чему-то грандиозному. Каждая бытовая ситуация — это не просто ситуация. Это миссия. Поход в магазин — операция «Пирожок». Ожидание в поликлинике — испытание на прочность духа. А слово «последний»… О, это слово стало почти ругательным, табуированным, как будто оно намазано солью и посыпано чёрными кошками.
Откуда ноги растут? Ну, история известная. Лётчики, водолазы, альпинисты — люди, чья работа каждый раз может стать финальной сценой без увертюры. Их суеверие — это не глупость, это психологическая самозащита, уважаемый профессиональный фольклор. Сказать «я летал крайний раз» — значит, аккуратно отодвинуть от себя тень финала. Это поэтично и имеет право на жизнь. В их небе.
Но что происходит у нас на земле? На асфальте, посреди офисного ковра? Происходит массовая лингвистическая миграция. Фраза «я крайний раз это говорю!» звучит так, будто говорящий вот-вот наденет парашют и покинет здание. «Давай встретимся в крайний вторник» — вызывает тревожные образы вторника, после которого наступит вечная пятница или вообще конец календаря.
Апофеозом моего личного наблюдения стала знакомая мама, которая строго сказала ребёнку: «Положи на место крайний кубик!». Я посмотрела на башню из Lego. Она не шаталась. Под ней не было лавы. Но видимо, в детской разворачивалась драма шекспировского масштаба, где последний кубик был равносилен последней капле родительского терпения.
Самое смешное — это логический тупик, в который заводит себя «боящийся последнего». Если «крайний» — это тот, который был перед текущим, то спрашивая в очереди «кто крайний?», вы, по сути, спрашиваете не о том, за кем вам встать, а о том, кто уже подошёл к кассе. Блестяще! Мы начинаем двигаться по очереди в обратную сторону, в пространственно-временной континуум.
И ладно бы только очередь! Но ведь и дни, и разы, и номера. Скоро, боюсь, услышим: «Это был крайний пряник в пачке» (после которого наступит пряниковая пустота и скорбь). Или: «Я живу в крайнем доме» (хотя дом стоит ровно в середине улицы, но сказать «последний» — страшно, вдруг он таки исчезнет?).
Так что, дорогие мои крайние и некрайние читатели, давайте дышать глубже. Я в последний раз (ой, простите, заколдую!) беру на себя смелость заявить: наш могучий язык подарил нам два прекрасных слова. «Крайний» — для всего, что на краю (полки, света, терпения). «Последний» — для всего, что в конце (очереди, недели, пачки пряников).
Слово «последний» не несёт в себе проклятия. Оно просто констатирует факт. А если очень страшно, можно ведь и безличными конструкциями: «за вами я?», «встретимся в этот вторник?», «это был финальный кубик!».
Жизнь и без того полна настоящих рисков: чайник может выкипеть, кошка столкнуть с подоконника кактус, а туфля внезапно отправиться в крайний путь. Давайте не усложнять. Давайте говорить ясно. И пусть последнее, что мы сделаем сегодня, — это добровольно отправимся в лингвистический экстрим без страховки и надобности.
Ваша наблюдательница за очередями и смыслами.
