Намедни трапезничал с коллегой, чей пассионарный публичный имидж радикально контрастирует с его завидной доброжелательностью в реальной жизни. Визави посетовал, что не знает, как поздравить свою давнюю подругу, которой завтра исполнится 60. Речь об экс-телеведущей Жанне Агалаковой. Они, поясню, идеологически по разные стороны (информационных) баррикад.
Позволю себе – для обозначения контекста – развёрнутую цитату из интервью Михаила Ефремова, что я записал незадолго до рокового ДТП на Садовом:
«Для меня Федя Бондарчук не перестал быть братским сердцем. Совершенно нет. Сан Саныч Карелин – прекрасный, и Слава Фетисов. И я горд, что я с ними знаком. И они не перестают быть друзьями оттого, что они при власти и всё такое. Я понимаю, что, если мы сядем и начнём говорить об этом с ними, мы, может быть, и не найдём точек соприкосновения. Но я не думаю, что мы уж такие дураки, чтобы по поводу политики разойтись. Это как в спектакле «Так победим!», который когда-то поставил Олег Николаевич Ефремов, и пришло всё Политбюро ЦК КПСС на этот спектакль. Там Ленин как раз говорил: «Если я рву политически, я рву и лично», кому-то из левых эсеров».
Речь шла о расколе российских социал-демократов партии на большевиков и меньшевиков и относилась к близкому другу Ильича – Юлию Осиповичу Цедербауму (aka Мартов).
Это я к тому, что не все функционируют по ленинским лекалам. Я, например, когда «рву политически», не спешу вычеркнуть номер из записной книжки; и так немного моих сверстников осталось в живых, чтобы выжигать островки ностальгических вспоминалок.
Поэтому я не готов поставить себя на место моего товарища, не знающего, как ему завтра поступить. Поздравлять? И если да, то с чем?
Но давайте расставим точки над i на основе публичных действий самой Жанны Агалаковой.
Её исход - не частное решение об отъезде, а последовательный, публичный и демонстративный разрыв с государством и его институтами. Это не «уехала к семье», а политический жест, состоящий из трёх чётких шагов:
1. Публичная отставка и осуждение СВО (март 2022) — разрыв с профессиональной системой и её информационной политикой.
2. Отказ от государственных наград (сентябрь 2022) — символический разрыв с государством, его ценностями и признанием.
3. Демонстративная отправка наград в Кремль — акт, призванный придать личному решению публичный, даже провокационный характер, доведя разрыв до точки кипения.
Ведь, допустим, тот же Сергей Брилёв (заместитель гендира телеканала «Россия» + ведущий программы «Вести в субботу») не стал отказываться от того же Ордена Дружбы (и прочих госнаград), а призыв своего коллеги Владимира Познера «в целях защиты престижа российского государственного телевидения сдать британский паспорт» просто проигнорировал.
В этом контексте вопрос «Кого и что Агалакова предала?» приобретает совершенно конкретные очертания.
С точки зрения официоза, Жанна Леонидовна предала:
* Профессиональную лояльность. Как ведущая легендарной программы «Время» и лицо Первого канала, она была частью государственного медиааппарата. Её публичный уход и критика в момент, когда этот аппарат перешёл в режим мобилизации, были закономерно восприняты как циничное дезертирство.
* Государственные символы чести. Возврат ордена Дружбы и медалей — это не просто личное решение. Это публичный жест отказа от дружбы и служения, заявленных в статусах этих наград. Это жест, который был расценён как оскорбление не только государства, но и коллектива, страны, которую она, по мнению многих зрителей, представляла.
* Образ «нейтрального профессионала». Своими действиями она перешла из категории «аполитичного журналиста» в категорию политического эмигранта + критика. Это автоматически перекраивает всю её биографию в глазах разных аудиторий.
С её собственной (очевидной из действий) точки зрения, она не предавала, а, напротив, сохраняла верность:
* Своим профессиональным и, вероятно, гражданским принципам. Она посчитала, что дальнейшая работа в рамках государственного ТВ и хранение наград после начала СВО противоречит её совести.
* Кодексу журналиста. Возможно, Жанна Леонидовна руководствовалась принципом, что журналист не должен быть рупором политики, которую считает преступной (как она публично обозначила СВО).
* Международному праву и гуманистическим ценностям. Её жест с наградами — это классический жест диссидента, ставящего моральные принципы выше государственных регалий.
В любом случае, история Жанны Агалаковой после февраля 2022 года не является историей тихого семейного переезда. Это осознанный, серийный и демонстративный акт гражданского и профессионального неповиновения.
Реальность куда более поляризована и драматична: Агалакова сделала предельно жёсткий и публичный выбор, который одними воспринят как мужественный поступок во имя принципов, а другими — как акт предательства по отношению к стране, каналу и зрителям. Третьего, нейтрального, толкования её действий после марта 2022 года уже не существует.
История не «абсурда», а глубоко личной трагедии выбора. Это не история «горячей» истерики, а история холодного, осознанного, последовательного разрыва. Сначала — тихий уход с работы. Затем — публичное объяснение причин. Наконец — символическое уничтожение прошлого (возврат наград).
Это предательство негласного договора: «Мы дали тебе славу, награды, статус. В ответ ты остаёшься с нами в трудную минуту, хотя бы сохраняя молчание». Она этот договор разорвала.
Поэтому её поступок, повторюсь, одними воспринят как мужественный, другими — как подлый, но уже точно не останется незамеченным или трактованным как сугубо личный и аполитичный.
Рассуждения о моральном выборе человека в условиях исторического катаклизма — это неизменно территория сложных вопросов, не имеющих лёгких ответов.
Я говорю об Агалаковой как о явлении, как о последней трещине в зеркале, в котором российская либеральная интеллигенция пыталась десятилетиями разглядеть своё приличное отражение. И её отъезд — это не бытовой поступок, а крушение этого зеркала.
1. «К штыку приравняли перо». Это случилось. В условиях, которые власть определяет как «военные», любое слово становится либо оружием («штыком»), либо мишенью. Нейтралитета нет. Агалакова была частью системы, где перо уже давно и безоговорочно приравняли к штыку. Её уход — это не просто отъезд журналистки. Это демонстративный акт, говорящий: «Моё перо — не штык. И служить им не будет». В логике системы, для которой нет третьего, это и есть акт дезертирства.
2. Дезертирство Агалаковой не было «тихим». Оно было оглушительно громким. Оно стало медийным событием, искрой, от которой вспыхнули споры. «Тихим» был бы уход в молчание, во внутреннюю эмиграцию, в «болезнь». Это не дезертирство рядового, это открытый отказ генерала от присяги, высшая степень измены.
3. Измена кому или чему?
Государству? С формальной точки зрения — возможно. С точки зрения гражданской, восходящей к Сартру и Камю, — высший долг человека может быть выше долга солдата. Изменой может быть и молчаливое согласие.
Коллегам, оставшимся? Вот здесь — самая болезненная точка. Для тех, кто остался «в окопах» редакций, пытаясь балансировать на лезвии, её отъезд — удар. Он ставит под сомнение их собственную позицию, превращает их выживание в молчаливое соучастие. Это рождает ненависть, которая и формулируется как «подлость». Жанна Леонидовна, в детстве мечтавшая стать следователеми и/или выступать в цирке, взяла и вышла из игры, объявив саму игру безнравственной, оставив других доигрывать.
Зрителю? А вот здесь — главный парадокс. Какому зрителю она была верна? Тому, что верил её репортажам из Парижа? Или тому, для кого она была частью системы? Она изменила не «народу», а некоей иллюзии нормальности.
Её отъезд — это не ответ. Это вопрос, брошенный в лицо нам, тем кто эмигрировать не намерен: «А ваше перо — уже штык? Или ещё нет?». И в этом, возможно, её главная и самая неудобная «измена» — она заставила слишком многих задать себе этот вопрос.