Глава 9: «Уроки выживания»
Недели, последовавшие за инцидентом с книгой, тянулись медленно и однообразно, наполненные гнетущим молчанием. Изабелла больше не приходила. Ее отсутствие стало ощутимым, как еще одно звено в цепи, невидимое, но давящее на душу. Калеб превратился в безжалостную машину для тренировок. Его требования ужесточились, спарринги стали продолжительнее и беспощаднее. Казалось, он решил выжечь каленым железом малейший намек на ту самую «слабость», которую когда-то с неохотой признал.
Однажды утрой он вошел не с привычными деревянными мечами, а с двумя зазубренными, тупыми тесаками. Лезвия были старыми, покрытыми пятнами ржавчины, но от этого не менее смертоносными.
— Хватит игр, — бросил он, и один из тесаков с тяжелым лязгом упал к ногам Вольфгара. — Теперь будешь учиться чувствовать настоящий вес стали. И помни — одно неверное движение, и я отрублю тебе руку. Лорд простит. Сочтет несчастным случаем на тренировке.
Их спарринг в тот день был короткой, жестокой бойней. Сталь против дерева. Вольфгар отступал, его деревянный меч отчаянно трещал под ударами, рассыпаясь щепками. Глубокие занозы впивались в ладони, на руках и груди проступали сине-багровые синяки от плашмя нанесенных ударов. Он не мог парировать — мог только уворачиваться, отскакивать, чувствуя смертоносный ветер от лезвия у самого лица. Калеб наступал неумолимо, его обычно бесстрастное лицо было искажено странной, почти личной яростью.
— Что случилось, старик? — выдохнул Вольфгар, едва уклоняясь от очередного удара, направленного в плечо. — Грейман пригрозил заменить тебя? Боишься, что вырастил неудачника и стал не нужен?
— Я боюсь, что вырастил не воина, а слюнявого мечтателя! — рявкнул Калеб, и его клинок со свистом рассек воздух у самого виска Вольфгара. — Ты думаешь о девочке! О пыльных книжках! О сладкой мести! А должен думать о том, как выжить в следующую секунду! Как не дать этому лезвию прошить тебе глотку!
Он сделал коварное финтовое движение и плашмя, со всей силы, ударил Вольфгара тесаком по спине. Тот с глухим стоном рухнул на каменный пол, и рот мгновенно наполнился теплым, медным привкусом крови.
— Встать! — закричал Калеб, его голос гремел под низкими сводами сарая.
Вольфгар попытался подняться, зажимая рукой горящую боль в спине, но старик резко наступил ногой на его деревянный меч, намертво прижимая его к полу.
— Настоящий бой не честен, щенок! — его глаза горели холодным огнем. — Твои враги не будут играть с тобой в рыцарские турниры! Они будут бить тебя, когда ты упал! Топтать тебя ногами! Отнимать у тебя все, что ты любишь, на твоих глазах! И единственный способ выстоять — быть сильнее! Жестче! Безжалостнее! Стать хуже них!
Вольфгар, лежа на холодном камне, смотрел на него снизу вверх. И сквозь пелену боли и унижения он впервые разглядел в Калебе не просто наемного инструктора, исполняющего приказ. Он увидел в его глазах собственную, старую, незаживающую рану. Глубокую боль, которая и выковала его таким — холодным, циничным, верящим только в несгибаемость стали и предательство всего остального.
— Они отняли у тебя что-то, — произнес Вольфгар не вопросом, а тихой, но уверенной констатацией факта.
Калеб замер. Гнев на его лице схлынул, сменившись чем-то гораздо более тяжелым и старым — бездонной усталостью и горечью, проедающей душу.
— Все рано или поздно теряют что-то, щенок, — его голос внезапно осип. — Одни — честь. Другие — семью. Третьи — свою душу. Твоя задача — не избежать потери. Твоя задача — убедиться, что у тебя есть что терять. А для этого… — он медленно убрал ногу с деревянного меча. — …тебе нужно выжить. Во что бы то ни стало. Встать.
Вольфгар поднялся. Каждое движение отзывалось огненной болью в спине и ребрах, но его разум был ясен и холоден, как лезвие тесака. Он наконец понял. Урок Калеба был не о том, как убивать. Он был о том, как не сломаться под грузом боли и потерь. Как не позволить им растоптать и уничтожить тебя. Как выковать из них броню для своей души.
Он снова поднял свой потрепанный деревянный меч. Рука не дрожала.
— Я готов.
На этот раз он не просто оборонялся. Он пошел в атаку. Его удары были грубы, неотшлифованы, лишены изящной техники, но в них была дикая, отчаянная энергия зверя, загнанного в угол и решившегося на все. Он не думал о книге. Не думал об Изабелле. Он думал только о клинке в руке Калеба. О свисте стали. О следующем шаге, следующем вздохе.
Калеб парировал его атаки, но на его суровом лице вновь мелькнуло то самое, редкое уважение. Он видел, как щенок, наконец, впускает в себя необходимый холод. Как его мягкость, его «слабость», закаляется в горниле ярости и боли, превращаясь в стальную, несгибаемую волю.
В конце тренировки, когда Вольфгар, полностью вымотанный, стоял, опираясь на колени и тяжело дыша, Калеб сказал, и в его голосе не было прежней грубости, лишь усталая серьезность:
— Завтра я научу тебя, как точить сталь, чтобы она долго не тупилась. И как находить слабые точки в самых прочных доспехах. Не все в этой жизни решается грубой силой. Иногда… один тихий, точный удар в нужное место значит куда больше, чем слепая ярость целого отряда.
Он развернулся и ушел, оставив Вольфгара наедине с гулом в ушах и ноющим телом. Тот медленно подошел к ящику с инструментами, где все еще лежала книга и засохшие, побуревшие цветы. Он дотронулся до шершавой обложки пальцами, покрытыми ссадинами и кровоподтеками. Страницы больше не вызывали в нем слепой ярости или тоски по утраченному раю. Теперь они были для него компасом, напоминанием о цели, ради которой стоит терпеть боль. О том, что существует нечто большее, чем этот сарай, эта цепь и ежедневная боль.
Он был учеником. Учеником, которого учили быть идеальным оружием в чужих руках. Но он начинал понимать, что настоящее, самое опасное оружие — это не клинок в руке. Это воля, спрятанная внутри. И эту волю не мог сломать даже Калеб со всей своей сталью, яростью и горьким опытом. Он учился. Не просто драться. Он учился выживать. Чтобы однажды перестать быть оружием в руках Греймана. И стать острием, направленным в самое сердце системы, породившей его.
Глава 10: «Холодная ярость»
Лес стал для них не убежищем, а еще одной тюрьмой — бескрайней, сырой и безжалостной. Они шли три дня. Семьдесят два часа, отмерянные шатающейся походкой, пустотой в желудках и нарастающим шепотом отчаяния. Голод из неприятного ощущения превратился в постоянного, навязчивого спутника, точившего их изнутри, как тихая, неумолимая болезнь.
Они пытались охотиться. Городские оборотни, выросшие в каменных клетках и на песчаных аренах, были жалкими звероловами. Их попытки поймать кролика или белку заканчивались неуклюжими падениями в колючие кусты и насмешливым шуршанием в листве. Вольфгар, стиснув зубы, пытался вспомнить скудные знания о съедобных кореньях и грибах, почерпнутые мимоходом из уроков Калеба, но его смутных воспоминаний хватало, чтобы не умереть самому, но не чтобы насытить два десятка ртов.
На четвертый день, когда первые признаки паники начали отражаться в глазах его людей, Адальберт, шедший в голове дозора, поднял руку, сигнализируя об остановке. Он стоял, глядя на землю, его спина была напряжена.
— Следы, — бросил он через плечо, не отрывая взгляда от земли.
Вольфгар подошел. Это были не человеческие следы. Глубокие, когтистые отпечатки, явно оставленные их сородичами. Но не дикими лесными кланами, о которых ходили легенды. Следы были хаотичными, беспорядочными, они пересекали друг друга, сплетаясь в мрачный хоровод, а земля вокруг была утоптана и исполосована, будто здесь происходила не охота, не марш, а нечто иное.
Адальберт присел на корточки, проводя пальцами по краю четкого отпечатка.
— Дрались. Друг с другом. Яростно.
Вольфгар молча кивнул, его взгляд скользнул мимо следов и зацепился за темное, почти черное пятно на увядших папоротниках. Высохшая, но все еще узнаваемая кровь. Ее было много.
— Они голодали, — тихо, почти шепотом, произнес кто-то из толпы. В его голосе слышался новый, доселе незнакомый страх — не перед погоней, не перед людьми с арбалетами, а перед тем призраком, который мог подняться внутри каждого из них.
— Мы не они, — произнес Вольфгар, и его голос прозвучал громче и тверже, чем он чувствовал на самом деле. — Мы держимся вместе.
Но в глубине души что-то холодное и тяжелое сжалось в комок. Он вел их к мифическому убежищу, к Черным Холмам, о которых шептались старики. Но что, если единственное, что ждало их в этом проклятом лесу — это медленное сползание в первобытный ужас, в братоубийственную резню за глоток воды и клочок мяса?
Под вечер они нашли ответ. На опушке небольшой поляны, у подножия старого, полузасохшего дуба, лежало тело. Молодой оборотень, один из тех, кто с яростью и надеждой бежал с арены. Его горло было разорвано с такой силой, что виднелись обломки костей. И судя по характеру ран и следам на земле — это была работа не людей, не волков, и не случайного медведя.
Воздух застыл, густой и зловонный. Никто не произнес ни слова. Они стояли, вглядываясь в это немое свидетельство их возможного будущего, и в их глазах читался ужас перед самими собой.
— Вот он, твой великий поход к свободе, Вольфгар, — прошипел Адальберт, оборачиваясь. Его лицо исказила гримаса отвращения и гнева. — Мы начинаем пожирать друг друга, как стая бешеных крыс в затопленном трюме! Ты звал нас к славе, а привел к этому!
Вольфгар почувствовал, как по всему телу разливается знакомая, обжигающая волна ярости. Сладкий, простой выход — ринуться на Адальберта, заставить его замолчать кулаками, выплеснуть на него весь свой страх, всю свою неуверенность. Это было бы так легко.
Но он снова увидел перед собой Калеба. Не того, что орал на него в сарае, а того, что тихо говорил о точном ударе. «Ярость слепа, щенок. Она истощает и ослепляет. Холодная ярость — режет». Он сделал глубокий, дрожащий вдох, вбирая в себя запах разложения, пота и страха, и заставил пламя внутри себя остыть, превратиться в гладкую, тяжелую глыбу льда.
Он молча подошел к телу и опустился перед ним на колени. Он не видел в нем просто труп. Он видел свое поражение. Свой провал как лидера.
— Мы похороним его, — сказал Вольфгар, не глядя на остальных.
— Хоронить? — чей-то голос сзади сорвался на истерический, нервный смешок. — У нас нет лопат! Мы сами скоро свалимся замертво!
— Руками, — Вольфгар вонзил пальцы в мерзлую, неподатливую землю. Грязь забилась под сломанные ногти, холод обжег кожу. — Он был одним из нас. Он сражался на арене. Он бежал с нами. Он заслуживает большего, чем быть пищей для падальщиков и напоминанием о том, во что мы можем превратиться.
Сначала все стояли в оцепенении, не в силах пошевелиться. Потом, молча, к нему присоединился старый оборотень с сединой в темной шерсти, тот самый, что потерял на арене сына. Потом еще один, молодой, с перевязанной головой. Даже Адальберт, бормоча под нос несвязные, ядовитые проклятия, начал скрести землю острым обломком сухой ветки, его движения были резкими, полными злобы, но он копал.
Когда неглубокая могила была готова, и тело предано земле, Вольфгар поднялся. Его руки были изодраны в кровь, испачканы глиной и прахом того, кого они хоронили. Он обернулся к своим людям. К двадцати голодным, измученным, напуганным до полусмерти существам, в чьих глазах он искал хоть искру того огня, что горел в них на арене.
— Мы не звери! — его голос сорвался на хриплый крик, который врезался в лесную тишь, как топор в дерево. — Они… Грейман, Морвен, вся их империя… они хотят, чтобы мы ими стали! Чтобы мы забыли, кто мы! Чтобы мы дрались за кость, которую они нам бросили, и считали это победой!
Он прошелся взглядом по каждому лицу, встречая на последок взгляд Адальберта — тяжелый, испытующий.
— Они думают, что сила — в жестокости! В умении отнять! Но наша сила… — он ударил себя кулаком в грудь, — наша сила в том, что мы помним! Мы помним Германа! Мы помним тех, кто остался на арене, прикрывая наш побег! И мы будем помнить его! — он резко указал на свежий холмик. — Мы хоронили сегодня не его тело. Мы хоронили в этой земле ту часть себя, что готова была сдаться, одичать, превратиться в зверя! И мы не позволим ей воскреснуть! Никогда!
Он резко развернулся и пошел прочь от поляны, вглубь сгущавшихся лесных сумерек. На этот раз не последовало ни споров, ни возражений. Они молча, как тени, потянулись за ним. Они только что похоронили не просто сородича. Они совершили странный, болезненный обряд — похоронили часть собственного страха и отчаяния.
Адальберт шел последним, его взгляд был прикован к спине Вольфгара. И в его глазах уже не было прежней, открытой вражды. Было тяжелое, неохотное, пугающее понимание. Он видел теперь не наивного мечтателя, живущего сказками о прошлом. Он видел лидера, который был готов измазать руки в грязи и крови, буквально и метафорически, чтобы доказать свою правоту и вести их дальше. И это пугало его куда больше, чем любая слепая ярость.
Вольфгар шагал впереди, чувствуя на себе тяжесть их взглядов, их надежд, их сомнений. Он не был уверен. Он боялся провала, голода, смерти. Но он знал, что не может позволить им увидеть его слабость. Он должен был быть их скалой, их молотом, их волей. Даже если внутри он трескался по швам от этого груза. Он вел их не только через лес к Черным Холмам. Он вел их через ад их собственных душ. И этот груз оказался тяжелее любых цепей, потому что его нельзя было сбросить, не сломавшись окончательно.
Глава 11: «Черные Холмы»
Когда они наконец достигли подножия Черных Холмов, от отряда осталось пятнадцать человек. Не людей — существ, чьи лица заострил голод, а глаза выжгла безысходность. Они походили на призраков, выбравшихся из преисподней, чтобы бросить вызов каменному безмолвию. Самые молодые шли, опираясь на плечи более крепких, их дыхание было хриплым и прерывистым. Холмы вздымались перед ними мрачными, поросшими колючим кустарником громадами, их вершины терялись в низких свинцовых облаках. Воздух здесь был холоднее и тоньше, пахнул хвоей, мокрым камнем и чем-то древним, диким.
Вольфгар поднял руку, и этот простой жест потребовал от него невероятных усилий. Его тело было одной сплошной болью — старые раны от хлыста, свежие — от схваток в лесу, глубокое, изматывающее истощение. Но разум, отточенный лишениями, работал с пронзительной, почти болезненной ясностью. Он вспомнил пожелтевшую страницу из книги Изабеллы, смутные легенды о сети пещер, где укрывались последние свободные кланы, не покорившиеся Империи.
— Мы здесь, — сказал он, и его хриплый голос прозвучал неестественно громко, нарушая давящую горную тишину.
Адальберт, чье упрямство, казалось, подпитывалось самой их безнадежностью, шагнул вперед. Его глаза, горящие лихорадочным блеском, обвели мрачные скалы.
— Где же твои дикие сородичи, о великий вождь? Я вижу только камни, да вонючий кустарник. И чувствую страх наших же людей. Может, твои легенды — всего лишь сказки для утешения дураков?
— Они здесь, — Вольфгар медленно, демонстративно обвел взглядом скалистые выступы и темные расщелины. Он не видел никого, но кожей чувствовал десятки пристальных, враждебных взглядов. — И наблюдают за нами прямо сейчас. С самого начала.
Он не ошибся. Едва слова слетели с его губ, как из-за массивных валунов, из узких расщелин, словно из самой горной породы, начали появляться фигуры. Не две и не три — их было не менее тридцати. Оборотни Черных Холмов были тощими, жилистыми, их шерсть была покрыта слоем пыли и старых шрамов, а в глазах горел неприрученный, дикий огонь, которого Вольфгар не видел даже у самых яростных бойцов арены. В их руках они держали грубые, но смертоносные копья с каменными наконечниками.
Один из них, седой великан с шерстью цвета пепла и лицом, изборожденным глубокими морщинами, шагнул вперед. Его голос, когда он заговорил, звучал как скрежет камней под землей.
— Кто вы и что вам нужно в наших землях, вонючие беглые рабы? Вы принесли на своих хвостах погоню?
Адальберт издал низкий, угрожающий рык, но Вольфгар резким жестом остановил его. Он сделал шаг навстречу седому оборотню, стараясь держать спину прямо, несмотря на боль и усталость.
— Я — Вольфгар, сын Зигфрида из рода Железных Клыков. Мы пришли не как просители, вымаливающие подачку. Мы пришли как братья по оружию, у которых с вами один общий враг.
Седой оборотень — Берофф, как они позже узнали — оскалил желтые клыки в насмешке.
— Сын Зигфрида? Того старого дурака, что повел свой народ на верную гибель, поверив в честь людей? Его кровь для нас ничего не значит. Она принесла лишь смерть.
В воздухе повисло напряженное, звенящее молчание. Вольфгар почувствовал, как его люди инстинктивно сжимают свое жалкое оружие — затупленные ножи, обломки копий. Он понимал — следующий миг решит все. Слова, титулы, даже имя отца здесь ничего не значили. Нужно было действие. Жест, который они поймут.
Он медленно, чтобы его движения не были восприняты как угроза, опустил свой деревянный меч, прошедший с ним через арену и лес, на землю. Затем снял с плеча пропитанную кровью и гноем повязку и бросил ее рядом.
— Мой отец сражался и умер как воин, лицом к врагу, — сказал Вольфгар, и в его голосе не было ни вызова, ни просьбы, лишь холодная констатация. — Вы же десятилетиями прячетесь в горах, как трусливые шакалы, боящиеся собственной тени. Но знайте — Грейман и Морвен уже выслеживают вас. Они придут сюда с армией, которую вы даже не можете себе представить. И сожгут ваши пещеры, как они сожгли наши дома, и перебьют ваших детей, как они перебили наших.
Берофф зарычал, низко и глубоко, но в его глазах, пристально изучающих Вольфгара, мелькнуло быстрое, как вспышка, сомнение.
— Ты привел погоню к нашему порогу, щенок! Ты поставил под удар мой народ!
— Я привел войну, которая и так бы нашла вас! — парировал Вольфгар, не отводя взгляда. — Разница лишь в том, что теперь у вас есть выбор. Умереть в одиночку, как дикие звери, загнанные в угол. Или сражаться вместе с нами, как воины, у которых есть что терять и за что бороться.
Из толпы горных оборотней вышел другой — более молодой, с умными, пронзительными глазами, в которых читался не дикий огонь, а холодная расчетливость.
— Он говорит правду, Берофф. Наши разведчики докладывают — люди уже патрулируют восточные склоны. Их отряды стали чаще и наглее. Нас и так скоро найдут. Эти беглецы… они могут знать тактику врага.
Берофф смерил Вольфгара долгим, тяжелым взглядом, взвешивая его.
— И что? Ты, мальчишка, выросший в клетке на объедках с барского стола, хочешь вести нас? Вести мой народ?
— Я хочу научиться у вас, как выживать в этих горах, как читать их тропы и укрываться в ваших пещерах, — ответил Вольфгар. — А вы можете научиться у нас, как бить людей их же оружием, как сражаться в строю, а не ордой. У нас нет причин враждовать. Наш гнев направлен в одну сторону.
Адальберт не выдержал, его терпение лопнуло.
— Мы предлагаем вам союз, старик! Руку помощи! А вы стоите тут и тянете время, словно на совете у Греймана! Мы не будем ползать на брюхе!
Берофф медленно повернул голову к Адальберту, и его взгляд стал опасным, как лезвие ножа.
— Твой щенок слишком громко лает для гостя, сын Зигфрида. У нас в горах таких усмиряют.
Вольфгар внутренне содрогнулся. Он понимал — по их суровым обычаям честь и право на голос нужно было подтвердить силой. Другого языка они не понимали.
— Адальберт — мой воин. Его слова — это мои слова, его ярость — моя ярость. Если ты хочешь испытать нас — испытай. Но выбери достойного противника.
Берофф оскалился в короткой, беззвучной ухмылке.
— Хорошо. Пусть твой воин сразится с Громом, моим лучшим бойцом. Если победит — вы останетесь. Если нет — уйдете. Или умрете. Все. Кроме тебя. Ты же, «вождь», заплатишь за свою дерзость головой.
Адальберт взглянул на Вольфгара. В его глазах не было страха, лишь холодная, яростная готовность. Вольфгар, сердце которого сжалось в ледяной ком, коротко кивнул.
Бой был коротким, жестоким и лишенным всякого изящества. Гром — мускулистый детина, чье тело было картой старых сражений — был сильнее и тяжелее. Но Адальберт дрался с отчаянием загнанного волка. Он использовал грязные, нечестные приемы, которым научился на арене для развлечения толпы — подсечки, удары в пах, броски с использованием инерции противника. Это был не поединок воинов, а схватка на выживание. Когда он, в конце концов, прижал захлебнувшегося яростью Грома к земле, впиваясь клыками в его шею у самого края, Берофф хмуро произнес:
— Хватит. Вы доказали, что не совсем бесполезны. В вас еще есть огонь.
Адальберт поднялся, тяжело дыша, с окровавленной мордой. Его взгляд встретился с взглядом Вольфгара. И впервые в нем читалось не просто вынужденное подчинение, а нечто вроде хмурого, неохотного уважения. Они прошли испытание.
Берофф повернулся и, не оглядываясь, пошел в сторону скал.
— Идите за мной. Но помните — один неверный шаг, одна предательская мысль, и мы сбросим ваши тела в самое глубокое ущелье. Добро пожаловать в Черные Холмы.
Когда они, пятнадцать изможденных теней, шли за горными оборотнями в лабиринт пещер, Адальберт поравнялся с Вольфгарем.
— Ты рисковал там. Моей жизнью. Своей головой, — тихо сказал он, не глядя на него.
Вольфгар посмотрел на него, на его распухшую губу и свежий шрам на щеке.
— Я верил в тебя. И ты оправдал эту веру. Мы не могли уйти. Это был единственный путь.
Они вошли в пещеру. Воздух внутри был прохладным и густым, пах дымом вековых костров, сушеным мясом и немытыми телами, но также — чем-то неуловимо своим, родным. Десятки пар глаз — женщин, детей, стариков — смотрели на них из полумрака боковых тоннелей. Последние из свободных.
Берофф остановился в центре обширной пещеры, где в яме горел невысокий, но яркий костер.
— Вот они, — провозгласил он, и его голос гулко разнесся под сводами. — Дети погибшего короля. Они принесли нам войну на своих хвостах, как я и говорил. Но, возможно… — он сделал паузу, обводя взглядом своих соплеменников, — именно эту войну мы и ждали все эти долгие годы прятанья.
Вольфгар стоял перед ними, чувствуя на себе тяжесть сотен взглядов — любопытных, враждебных, полных надежды. Он нашел убежище. Но теперь ему предстояло заслужить не просто кров над головой и пищу для своих людей. Ему предстояло заслужить их доверие, их верность, их клыки и когти. Место у костра нужно было завоевать. И первый, самый опасный шаг, был сделан.
Он посмотрел на свое смутное отражение в темной луже на каменном полу. Изможденное, обветренное лицо, обрамленное спутанными волосами, и глаза, в которых горел неугасимый огонь. Он больше не был рабом. Не был гладиатором. Не был просто беглецом. Он был наследником павшего короля. И его королевство начиналось здесь, в этой сырой, дымной пещере, с этих пятнадцати оставшихся ему верными людей и тридцати диких горцев, которых еще предстояло превратить в союзников.
Путь к трону, как понял Вольфгар в тот миг, начинался не с золотой короны или резного трона. Он начинался с права стоять у общего костра, дышать одним воздухом и называть этих суровых, недоверчивых существ своими братьями. И это право, как он уже понял, приходилось завоевывать каждый день. Ценой крови, слов и непоколебимой воли.
Глава 12: «Наследие камня»
Пещеры Черных Холмов открылись перед ними не как простое укрытие, а как целый подземный мир, живший по своим древним законам. Узкие расщелины в скалах, почти невидимые глазу, вели в обширные залы, где дым костров медленными спиралями поднимался к естественным дымоходам в потолке. Воздух здесь был густым и насыщенным — пахло влажным камнем, дымом жженого можжевельника, сушеным мясом и дикими травами. Стены пещер хранили память веков — выцветшие рисунки изображали сцены охоты, символы кланов, фигуры вождей с лунарными знаками в руках. Это была не просто нора — крепость, храм и летопись, высеченная в сердце горы.
Берофф, седой вождь клана «Серых Скал», вел их через лабиринт переходов. Его мощная спина, покрытая сетью старых шрамов, была воплощением настороженности. Наконец они вышли в центральный зал — огромное подземное пространство, где свет факелов выхватывал из тьмы сталактиты, свисавшие с потолка подобно каменным кинжалам. В центре на естественном возвышении лежал грубый базальтовый блок, покрытый шкурами снежного барса — трон, не тронутый резцом человека, но обладавший незыблемой, первобытной властью.
— Добро пожаловать в Логово Предков, — провозгласил Берофф, оборачиваясь к ним. Его голос, низкий и хриплый, отражался от стен, наполняя зал грозным эхом. — Здесь заседали вожди, когда твой отец еще не покинул материнскую шкуру.
Вольфгар молча осматривал пещеру, впитывая ее атмосферу. Его люди, пятнадцать изможденных теней, стояли сзади, сжимая в руках свое жалкое оружие — отобранные у стражников клинки и самодельные копья. Они были чужаками, и каждый взгляд горных оборотней — от старейшин до детей, прятавшихся в тени, — буравил их, полный подозрения и скрытой вражды.
— Мы благодарны за кров и за возможность разделить с вами огонь, — сказал Вольфгар, тщательно подбирая слова. Вежливость как тактическое оружие, как учил Калеб.
— Огонь нужно кормить дровами, а кров — защищать сталью, — отрезал Берофф, его желтые глаза, похожие на потухшие угли, пристально изучали Вольфгара. — У нас нет лишней добычи для тех, чьи руки не знают тяжести копья. И нет места для тех, чьи спины не готовы прикрыть сородича.
Из толпы горных оборотней вышел тот самый моложавый воин с умными, пронзительными глазами.
— Я — Горим. Покажу вам грот, где можно расположиться. И где найти чистую воду.
Его голос был спокойнее, в нем звучала трезвая рассудительность, отсутствовавшая у его вождя.
Берофф фыркнул, но кивнул.
— Горим верит, что у городских щенков еще можно отыскать зубы. Я в этом не уверен. Но сегодня я разрешаю его мягкотелости.
Он повернулся к Вольфгару, и его взгляд стал жестким.
— Завтра на рассвете ты и твои люди отправитесь с нами на охоту. Покажете, чего стоят ваши громкие слова и чужая кровь на ваших когтях.
Когда Горим повел их через лабиринт пещер к небольшому сырому гроту на окраине подземного комплекса, Адальберт приблизился к Вольфгару, его шепот был полон ярости.
— Они обращаются с нами как со сворой бродячих псов! Мы — воины, пережившие арену! Мы должны быть почетными гостями, а не нищими попрошайками!
— Мы именно нищие, Адальберт, — тихо, но твердо ответил Вольфгар, глядя на капающую со свода воду. — У нас нет ничего, кроме нашей воли и нашего гнева. И мы должны обменять это на их доверие. Как я обменял свою покорность на уважение среди вас.
Он вел их не только к Черным Холмам, о которых говорил Герман. Он вел их через ад самих себя. И этот груз ответственности был тяжелее любого камня, потому что его нельзя было сбросить, не сломав хребет своей собственной, только что рожденной души вождя.
Горим остановился у входа в грот.
— Воду брать из этого ручья. Он чистый. Что касается еды... постарайтесь не опозориться завтра. Охота в горах — это не представление на арене. Здесь нет зрителей, жаждущих крови. Здесь есть только голод и холод.
Когда он ушел, Вольфгар осмотрел свое новое жилище. Сыро, холодно, тесно. Но безопасно. Впервые за многие дни и недели они могли спать, не вжимаясь спинами в стены, не прислушиваясь к каждому шороху.
Но несмотря на смертельную усталость, Вольфгар не мог уснуть. Он сидел у входа в грот, глядя на мерцающие вдалеке огни главного зала. К нему, как тень, подошел Адальберт.
— О чем думаешь, вождь? — спросил он, и в его голосе не было ни насмешки, ни вызова. Лишь усталость.
— О том, что мы бежали из клетки, где нас кормили, но били, в клетку, где нас не бьют, но и не кормят, — без эмоций ответил Вольфгар. — И что вторая, возможно, научит нас большему, чем первая.
— У этой клетки нет решеток, — заметил Адальберт.
— Нет, — согласился Вольфгар. — Ее стены сложены из традиций, подозрений и каменного безразличия гор. И сломать их будет куда сложнее.
Утром их разбудили гортанные крики, служившие горным кланам и сигналом, и речью. Берофф и десяток его лучших охотников, тощих и жилистых, как сами скалы, ждали их у выхода из пещер. Первый свет зари окрашивал снежные вершины в кроваво-розовый цвет.
— Ну что, городские щенки, — проворчал Берофф, окидывая их уничижительным взглядом. — Покажите, не разучились ли вы хоть немного ходить по земле, а не по затоптанному песку.
Охота оказалась унизительным испытанием. Горные оборотни двигались по осыпям и кручам с врожденной, почти кошачьей грацией. Их тела, не такие массивные, как у гладиаторов, были идеально приспособлены к суровому ландшафту. Люди Вольфгара, с их накачанными для зрелищ мускулами, с трудом преодолевали крутые подъемы, их ноги скользили на мокрых камнях.
Они выследили стадо диких горных козлов — стремительных, как ветер, созданий. И когда один из самых молодых оборотней Вольфгара, нервничая, наступил на сухую ветку, громкий хруст эхом разнесся по ущелью, спугнув осторожных животных.
Берофф обернулся, и его лицо исказила гримаса ярости.
— Я сказал держаться в хвосте и не шуметь, мешок с костями! Ты все испортил! Мы останемся без мяса из-за такого ублюдка, не знающего своих лап!
Вольфгар шагнул вперед, вставая между вожаком и своим дрожащим сородичем.
— Он учится, Берофф. Мы все учимся вашим путям.
— У нас нет времени нянчиться с котятами! — рыкнул старый оборотень, его шерсть на загривке встала дыбом. — Либо ты с первого дня умеешь выживать здесь, либо ты — обуза для клана! И обузу мы сбрасываем в пропасть!
Внезапно Горим, шедший на фланге в качестве разведчика, резко поднял руку. Все замерли.
— Тише. Смотрите.
Внизу, в извилистой горной долине, медленно двигался отряд. Не козлы. Люди. Солдаты в синих мундирах с серебряными пуговицами, поблескивающими в утреннем свете. Знамя с гербом Греймана развевалось на холодном ветру.
— Они уже здесь, — прошипел Адальберт, его пальцы впились в древко копья. — Черт возьми, они нашли наш след.
Берофф медленно повернулся к Вольфгару. Весь его гнев, все недоверие выплеснулось в одном взгляде, полном леденящей душу ярости.
— Ты привел их к нашему порогу! Я знал! Я чувствовал, что твоя свобода пахнет предательством и петлей!
— Нет, — Вольфгар не отводил взгляда от солдат, его разум уже анализировал их число, построение, направление движения. — Я привел к вам войну, Берофф. Войну, которая шла по нашим пятам. Та самая война, которая рано или поздно пришла бы сюда, чтобы выкурить вас, как лисиц из норы. Но теперь...
Он наконец посмотрел на вожака горного клана.
— Теперь у нас есть выбор. Мы можем бежать глубже в горы, как мы делали всегда. Или мы можем показать лорду Грейману, что Черные Холмы — не место для его солдат. Что овцы, пришедшие в логово волков, сами становятся добычей.
Берофф смотрел на него, его грудь тяжело вздымалась. Глаза метались от Вольфгара к солдатам в долине и обратно. Взвешивал. Оценивал. Затем он повернулся к своим воинам, и его голос прозвучал как обвалившаяся скала.
— Горим! Возьми пятерых лучших следопытов и следи за ними. Пусть не видят и не слышат. Остальные... со мной. Мы покажем этим людям в синих мундирах, что охота в горах может смениться охотой на охотников.
Когда они скрытными тропами возвращались в пещеры, Берофф неожиданно поравнялся с Вольфгаром. Он молчал несколько минут, и только хруст камней под ногами нарушал тишину.
— Ты прав, мальчишка, — наконец, неохотно проговорил он. — Дым их костров уже неделю виден в долинах. Они пришли бы в любом случае. Но теперь...
Он бросил на Вольфгара колючий взгляд.
— Теперь у нас есть тот, кто знает, как эти люди думают. Как они воюют. И где их слабые места.
Вольфгар кивнул. Он смотрел на удаляющийся отряд солдат и чувствовал не страх, а холодную, сосредоточенную ярость. Наконец-то он был на своей территории. Не на арене, не в городских трущобах. Здесь, в горах, каждый камень мог стать союзником. И он помнил слова Калеба: «Даже самый маленький булыжник, брошенный умелой рукой с высокой скалы, может сокрушить закованного в сталь рыцаря».
Он был свободен. Но его свобода, вымощенная телами тех, кто доверил ему свою жизнь, оказалась страшнее любой цепи. Каменный пол из тел и крови ждал его впереди, в темноте, и конца ему не было видно. Не такое зрелищное, как бой Адальберта, но куда более важное. Он не просто нашел убежище. Он нашел поле битвы, которое знал инстинктивно, всем существом оборотня. И впервые с того момента, как он перерезал горло стражнику на арене, он почувствовал не просто отчаянную решимость выжить, а твердую, ледяную уверенность в том, что победа возможна. Ценой будет кровь. Но это будет их кровь. И их земля.
Глава 13: «Дневник Лорда Морвена»
«...и потому, внеся в протокол Совета свое особое мнение, я остался в полном одиночестве. Они слушают Греймана, этого выжившего из ума романтика, который играет в опасные игры, словно мальчишка, тыкающий палкой в муравейник. Он видит в них «потенциал», «стратегический актив». Он слеп. Он не хочет видеть, что муравьи эти — ядовиты, и укус их смертелен.
Они не люди. Пусть даже некоторые из них, как этот его «Вольфгар», научились носить одежду и подражать нашим манерам. Это — мимикрия. Глубже, под тонким слоем дрессуры, бушует та же дикая, неукротимая стихия. Дух зверя, который не поддается приручению. Его можно лишь на время усыпить, запереть в клетку, но однажды он проснется и перегрызет глотку своему хозяину.
Я изучал их историю. Вернее, то, что от нее осталось. Не их детские сказки о героях и духах, а реальные, кровавые хроники первых столкновений. Они не строили городов. Не создавали искусств. Их «культура» — это культ силы, зуба и когтя. Они жили стаями, как волки, и смотрели на наши поселения как на удобную дичь. Они — пережиток дикого прошлого этого континента, ошибка природы, которую пора исправить.
Грейман говорит об «интеграции». О бессмысленной трате ресурсов! Как можно интегрировать ураган? Землетрясение? Их место — в небытии. Мой план «Санирования» — не жестокость. Это гигиена. Это необходимость. Мы должны очистить Вальмонд от этой заразы, как хирург вырезает гниющую плоть, чтобы спасти все тело.
И начинать нужно с этого «Вольфгара». Живой символ? Нет. Живой факел, который должен осветить дорогу к их полному истреблению. Его побег — подарок судьбы. Теперь даже слепые на Совете увидят, что я был прав. Нельзя договариваться с хищником. Его можно только уничтожить.
Мой «Серебряный Легион» почти готов. Не эти жалкие ополченцы Греймана, пьющие и играющие в кости на постах. Нет. Это — фанатики. Отборные воины, воспитанные на чистоте учения. Они знают, что предстоит не просто война. Это — крестовый поход. Битва за будущее человеческой расы в Вальмонде. Каждая капля их крови, пролитая в этой борьбе, будет священна.
Мы нашли след. Гонец доложил: в Черных Холмах, этом древнем притоне их диких сородичей, замечена активность. Беглецы нашли там приют. Идеально. Мы соберем их всех в одном месте, как крыс в западне, и выкурим. Очистим огнем и серебром.
Грейман... Я почти жалею его. Его амбиции ослепили его. Он вырастил змею на своей груди и теперь удивляется, что та ужалила. Когда его «питомец» будет пойман и обезглавлен на площади перед Белым дворцом, Совет наконец-то даст мне карт-бланш. И Вальмонд вздохнет свободно, избавленный от векового проклятия.
Природа не терпит полумер. Либо ты уничтожаешь угрозу, либо она уничтожает тебя. Я сделаю свой выбор. И Вальмонд будет зачищен».
Запись из дневника Лорда Эдгара Морвена. Датирована днем после побега Вольфгара с арены."