– Наташ, ну что ты упрямишься, ну честное слово?! Мои родители – не чужие люди! Теперь это и твои родители тоже! – выпалил Марк, размахивая руками так, словно отгонял надоедливых мух, и брызги слюны опасно приблизились к моей любимой кружке.
Мы сидели на кухне, словно два гладиатора перед боем. Я отодвинула от края стола кружку с жизнерадостной надписью «Мамуля-красотуля», подаренную Лизой, оберегая ее от неминуемой гибели.
Меня уже тошнило от этих разговоров. Повернувшись к плите, я принялась с остервенением шинковать овощи для ужина, стараясь не слушать этот поток сознания.
– Они же старенькие совсем, – продолжал Марк, не замечая моей глухой обороны. – Им нужна наша помощь! А твоя квартира пустая стоит, паутиной зарастает! Пусть родители поживут там, чего тебе жалко, что ли?
– Марк, дорогой, – процедила я сквозь зубы, стараясь сохранить остатки спокойствия, – квартира не паутиной зарастает, а ждет своих арендаторов. Которые, между прочим, платят двадцать пять тысяч в месяц. Это мой пассивный доход. Эти деньги идут на обучение Лизы в университете. Лизы! Моей дочери, которая учится в Москве на четвертом курсе медицинского! И, заметь, я у тебя на ее обучение ни единой копейки не попросила!
Марк презрительно фыркнул, как будто я сказала что-то непристойное.
И смех, и грех. Когда мы встретились четыре года назад, он казался воплощением понимания и сочувствия.
– Конечно, твоя дочь – это святое, – шептал он, заглядывая мне в глаза своими карими, как будто позолоченными солнцем, озерами. – Я понимаю, что ты мать-одиночка, и это настоящий героизм.
Но эта маска понимания мгновенно слетела, как только дело коснулось денег. Похоже, ему было удобно, пока моя дочь существовала где-то далеко, в другом измерении. Жила в общежитии, приезжала домой раз в полгода. Взрослая уже, чего с ней нянчиться?
Квартира, ставшая яблоком раздора, досталась мне от бабушки. Единственное, что у меня осталось от прошлой, почти счастливой жизни. Кроме Лизы, конечно.
Когда Игорь, мой бывший муж, сбежал к своей юной секретарше, двадцатитрехлетней нимфетке, эта квартира стала нашим спасательным кругом. Потом дочка выросла, улетела из гнезда в Москву. А в моей жизни появился Марк, и жизнь начала медленно, но верно налаживаться. До сегодняшнего дня.
– Лиза может взять академический отпуск, – вдруг заявил Марк, наливая себе чай с таким видом, будто он тут хозяин. – Или взять кредит на учебу. Все так делают! Сама выплатит потом. Она взрослая уже.
Я едва не выронила нож, которым резала лук.
– Ты сейчас серьезно? То есть, твоих родителей я должна поселить в эту квартиру, а родную дочь оставить без средств к существованию, пусть крутится, как белка в колесе?! Так, что ли?
– Зачем ты утрируешь? – взвился Марк. – Твоя дочь, насколько я помню, подрабатывает. А родители мои? Наташ, ну пойми ты, им по семьдесят лет! У отца недавно был инфаркт, у матери давление скачет. Им нужно быть рядом с нами!
– Хорошо, – согласилась я, стараясь сохранить ровный тон. – Я же не против. Пусть переезжают. Снимут квартиру поблизости. Хоть в нашем подъезде. Или…
Я замолчала, выдержав паузу, словно предлагала нечто немыслимое.
– Могут снять мою квартиру. По-семейному, с небольшой скидкой, двадцать тысяч вместо двадцати пяти. По сути, даром!
Марк поперхнулся, словно глотнул не воды, а уксуса, и закашлялся.
– Ты предлагаешь моим родителям платить тебе за аренду? – его взгляд был полон изумления, словно я предложила им переехать в богадельню. – Мы же семья!
– А Лиза не семья? – со звоном, как вызов, я бросила нож на деревянную доску, где крошила салат. Лезвие жалобно звякнуло о дерево. – Или семья это только Петровские? И кто тогда для тебя моя дочь? Тебе удобно делать вид, что ее не существует! Я уважаю твоих родителей! Но, извини, выбирая между ними и дочерью, я выбираю дочь!
Последовавшие два дня тишина в квартире звенела громче любых слов. Наши разговоры, сведенные к односложным «да», «нет», «передай соль», были похожи не на общение, а на хрупкое перемирие враждующих сторон. В воздухе висела напряженность, готовая взорваться от любой искры.
На третий день я вновь, с холодной решимостью, опубликовала объявление о сдаче квартиры.
На четвертый день нашлись жильцы. Симпатичная молодая пара с ребенком. Оба работающие, готовые въехать хоть завтра и заплатить за три месяца вперед.
На пятый день Марк ворвался в квартиру с бурей гнева.
– Что ты натворила?! – он влетел, как разъяренный ураган, сметая все на своем пути. Даже наш кот Барсик, обычно флегматичный, словно статуя Будды, шарахнулся под диван, выпустив коготки. – Ты сдала квартиру каким-то левым людям!
– Не левым, а вполне приличным. И, между прочим, они уже перевели деньги за три месяца. Семьдесят пять тысяч рублей.
– Отмени это немедленно! – Марк грубо схватил меня за руку, сжимая запястье.
Все, теперь точно – война.
– Что я скажу родителям? Я им уже пообещал!
– Марк, – я выпрямилась во весь рост, высвободила руку из его хватки и посмотрела прямо ему в глаза, – это моя квартира. Как ты мог давать им какие-то обещания, зная, что я против? Она досталась мне от моей бабушки. И я буду распоряжаться ею так, как считаю нужным. Твои родители могут снять любую другую квартиру в Москве. Их тысячи!
— Они мои родители! — Марк заорал, словно раненый зверь, так что в ушах у меня зазвенело назойливым комариным писком. — Неужели до тебя не доходит? Капля сострадания, проблеск человечности! Или у тебя вместо сердца — холодный, бездушный калькулятор, начисто лишенный эмпатии?
— Человечность в твоём понимании избирательна, — процедила я сквозь зубы. — Распространяется исключительно на твоих драгоценных родителей. А предложить моей дочери академ или кабальный кредит — это, по-твоему, верх человеколюбия?
— Ты упрямая, как проклятая ослица! — выплюнул он слова, словно яд.
Знаете, в жизни каждой женщины наступает точка кипения, момент, когда чаша терпения переполняется до краев. Когда понимаешь — хватит, больше ни единого дня, ни единой секунды так жить нельзя. Для меня этой точкой стал этот скандал.
Десять лет я одна тянула дочь, работала как проклятая на двух работах, переводила ночами чертежи и техническую тарабарщину, чтобы Лизка могла посещать танцы и английский. Я урезала себя во всем, экономила на каждой мелочи, на одежде, на косметике, на самой необходимой еде. Помню, как неделями питалась одной гречкой, чтобы купить Лизе новые зимние сапоги, потому что у старых прохудилась подошва.
И этот напомаженный франт в рубашке от кутюр за пятнадцать тысяч рискует рассуждать о человечности? К слову, Марк неплохо зарабатывал и любил швыряться деньгами на ветер, словно он наследник нефтяного магната. Так что он вполне мог бы оплатить родителям квартиру, если бы захотел.
— Уходи, — прошептала я, с трудом сдерживая дрожь в голосе. — Ты, кажется, забыл, на чьей территории ты обретаешься. Мог бы не транжирить деньги на свои дурацкие игрушки для «взрослых мальчиков» и бессмысленные, дорогостоящие хобби. Мог бы копить, откладывать. Продал бы родительскую лачугу в Богом забытой дыре. Добавил бы немного, взял бы ипотеку. Глядишь, и на скромную квартирку бы хватило!
— Что? — выдохнул Марк, словно пойманный с поличным. В его глазах мелькнуло замешательство, как рябь на поверхности пруда, потревоженного брошенным камнем.
— Уходи, — мой голос, несмотря на внутренний шторм, звучал ровно и отстраненно, словно эхо в пустой комнате. — Уходи из моей квартиры. Сейчас же. Собирай вещи и проваливай.
— Наташа, не неси чепуху, — попытался он отмахнуться от моих слов, словно от назойливой мухи.
— Это не чепуха, Марк, — отрезала я, сохраняя ледяное спокойствие. — Это мое решение. У тебя час, чтобы исчезнуть из моей жизни. Я больше не позволю тебе ставить ультиматумы и выбирать между моей любимой дочерью и твоими ненасытными родителями.
Сначала он разразился смехом, истеричным и каким-то жалким. Потом перешел к угрозам, сыпал их как проклятия. Затем принялся умолять, цепляясь за мою руку, словно утопающий за соломинку. И, наконец, снова угрозы, от которых веяло холодом и безысходностью. В конце концов, он ушел, хлопнув дверью так, что задрожали стекла в окнах, оставив после себя лишь гулкое эхо обиды и разочарования.
Через неделю раздался звонок. Марк сообщил, что родители благополучно прибыли, и он снял им квартиру в соседнем доме за непомерные тридцать пять тысяч в месяц. Сам же переехал к ним, поскольку позволить себе снимать две квартиры оказалось непосильной ношей. Он поведал о выставленном на продажу загородном доме, о планах взять ипотеку, о перспективе погрязнуть в долгах.
— Наташа, может, начнем все сначала? — молил он, его голос звучал уставшим и надломленным. — Мы же взрослые люди. Все можно решить, нужно только захотеть.
— Мы уже все решили, Марк, — оборвала я его, не дав надежде даже шанса на вспышку, и повесила трубку. Решение было принято, мосты сожжены.
А вчера ко мне приехала Лиза на выходные. Мы сидели на кухне, окруженные ароматом свежеиспеченной пиццы с ананасами, этого кулинарного кошмара Марка. Болтали обо всем и ни о чем, наслаждаясь тишиной и покоем.
— Мам, а ты не жалеешь? — вдруг спросила она, нарушив идиллию момента.
— О чем? — хотя я прекрасно понимала, что кроется за этим вопросом.
— Ну, о Марке. Вам же было хорошо вместе.
Я посмотрела на свою дочь, такую красивую, умную, такую взрослую. На Барсика, нашего толстого кота, который мирно дремал на диване, не вздрагивая от громких голосов и хлопков дверью.
— Знаешь, Лизонька, — сказала я, откусывая сочный кусок пиццы, — хорошо — это когда тебя ценят и уважают. Когда твои решения имеют значение. А то, что было у нас с Марком, — это была лишь жалкая имитация семьи, фальшивая декорация. И я рада, что вовремя сумела разглядеть эту подделку и сойти со сцены. Просто рада.