— Давыд? Что ты не спишь? — голос бабушки дрогнул.
— Бабушка? Кто это? Я всё слышал…
— Иди сюда, сынок, — Анна Игнатьевна протянула к нему руку. В её глазах плескалось столько горечи и тоски, что Давыд впервые испугался, видя её такой. — Мальчик мой, прости меня… — прошептала она, прижимая его к себе и целуя в макушку.
— Ну, будет тебе, Аннушка, — мягко проговорила одна из гостей.
Мужчина с благородной сединой, видневшейся из-под капюшона, шагнул к Давыду.
— Здравствуй, Давыд. Я — Вечеслав, — он протянул мальчику тёплую, сильную руку. Его пожатие было крепким и обнадёживающим.
— Я Велемира, — улыбнулась женщина с волосами цвета спелой пшеницы.
— Я Всеслава, — кивнула вторая, с пронзительными, как у совы, глазами.
— А я Кондратий, — басом прогудел самый крупный из гостей. — Мы преподаватели школы Ведика.
— Ведики? — переспросил Давыд, вытирая слёзы.
— Да, Ведики. А тебе разве бабушка не рассказывала про нашу школу? Про Белозерье?
— Нет… Я ему ничего не говорила, — глухо ответила Анна Игнатьевна. — Я сказала, что его родители — геологи. Что они в далёкой экспедиции…
— Аннушка! Андрей и Галина — геологи? О, боги! — всплеснула руками Велемира.
— А что я должна была ему сказать? Что его родители пропали в битве с мифическим злом? Что они погибли?!
Слова ударили Давыда, как молния.
— Ба… Как погибли? Мои мама и папа… погибли?
— Да, Давыд, — твёрдо сказал Вечеслав. — Великие ведуны Андрей и Галина Ведовы пали в схватке с…
— Вечеслав! — остановила его Всеслава. — Думаю, мальчику нужно обо всём узнавать постепенно.
Но было поздно. Мир Давыда рухнул. Он зарыдал, уткнувшись в бабушкин передник.
— Тише, мой хороший, тише… Прости меня… — Анна Игнатьевна гладила его по спине, и её слёзы капали ему на волосы.
— А как же письма… подарки?
— Это я… я сама писала тебе и покупала подарки… От их имени…
— Анна! Время! — строго сказала Всеслава. Она обратилась к Давыду, и её голос обрёл силу. — Давыд! Мы — ведуны и ведьмы школ Ведика и Белозерье. Тебе исполнилось двенадцать лет. Скоро у тебя обряд имянаречения, и нам нужно успеть подготовить тебя к учёбе.
Кондратий достал из складок плаща небольшой гладкий камень, похожий на речную гальку. Он прошептал что-то, и камень вспыхнул мягким зелёным светом, разрастаясь и превращаясь в мерцающую арку прямо посреди комнаты. За ней виднелось не звёздное небо, а густой, туманный лес.
— Нам пора, — сказал Вечеслав. — Прощайся, Давыд.
Бабушка обняла его так крепко, как никогда прежде.
— Помни, внучек, ты — Ведунов. Будь сильным. Я буду ждать тебя.
Давыд, всё ещё ошеломлённый, шагнул вслед за ведунами в зелёное сияние. Его ноги коснулись не паркета, а мягкой, пружинящей травы. Воздух был наполнен ароматами хвои, мёда и чего-то ещё, незнакомого и волнующего. Они стояли на лесной поляне, залитой светом двух лун — одной серебряной, другой — золотой. Вокруг них, словно живые, переплетались стволы вековых деревьев, в листве которых мерцали огоньки, похожие на светлячков, но светившие ровным, тёплым светом.
— Это Завеса, — пояснила Велемира. — Граница между вашим миром и нашим. А впереди — Белозерье.
Они пошли по тропе, вымощенной светящимся мхом. Вскоре лес расступился, и взору Давыда открылся город, подобного которому он не мог и вообразить. Он раскинулся на берегу огромного озера, чья водная гладь была так спокойна, что отражала обе луны и мириады звёзд, словно второе небо. Город не имел прямых улиц и углов. Дома, похожие на изящные терема, были вырезаны из цельных стволов гигантских деревьев или сложены из белого камня, который светился изнутри. Крыши были покрыты не черепицей, а живыми цветами и мхом, переливавшимися в лунном свете. Между домами висели лёгкие мостики из плетёных ветвей, по которым бесшумно скользили жители в длинных одеждах. В воздухе парили крошечные фонарики, внутри которых порхали мотыльки с радужными крыльями, освещая всё вокруг мягким, волшебным светом.
По улицам ходили не только люди. Давыд увидел маленьких, бородатых существ в остроконечных колпаках, которые деловито катили тележки с сияющими кристаллами. Высокие, стройные создания с заострёнными ушами и волосами, похожими на лунный свет, играли на флейтах, и их музыка, казалось, заставляла цветы на крышах раскрываться ещё шире. Из озера на берег выходили русалки, их хвосты блестели, как драгоценные камни, и они смеялись, разговаривая с горожанами.
— Не зевай, Давыд, а то Домовой за пятку ущипнёт! — добродушно пробасил Кондратий, приобнимая мальчика за плечи.
Они шли по главной улице Светлоярска, которую местные звали Кудесным Рядом. Давыд едва успевал вертеть головой. Дома здесь были живые: резные наличники на окнах шевелились, словно перешёптываясь, а на крышах вместо флюгеров сидели настоящие птицы Гамаюн и Сирин, чьё тихое пение заставляло сердце замирать от восторга.
— Это что, настоящий Леший? — прошептал Давыд, указывая на невысокое существо, всё покрытое мягким зелёным мхом, которое вежливо приподняло перед ними шляпу-гриб.
— Маленький ещё, лесовичок-помощник, — усмехнулся Кондратий. — Нам в «Лавку Живых Вещей» надобно. Тебе для Ведики нужен посох из заветной берёзы и чернильница, что сама мысли записывает.
Они зашли в лавку, где пахло сушёной травой и старой кожей. На полках стояли сапоги-скороходы, аккуратно завязанные шнурками, и лежали гусли-самогуды, тихонько наигрывавшие весёлый мотив. Хозяин лавки, седой старик с глазами-угольками, выложил перед Давыдом свёрток.
— Вот твоё первое сокровище, Ведунов, — сказал Кондратий, разворачивая ткань. Внутри лежал гладкий прут, мерцающий изнутри тёплым светом. — Это Живая Ветвь. Она будет твоим проводником в мире чар.
Давыд взял ветвь в руки и почувствовал, как по пальцам пробежало приятное тепло. Страх перед неизвестным начал таять, сменяясь жгучим любопытством. Впереди их ждала «Кузня Сварога», где ковали обереги, и «Медовая Река» — место, где продавали лучшие в мире эликсиры из росы и солнечного света.
Светлоярск ошеломил Давыда. Это не был город в обычном понимании — это был живой, дышащий организм. Дома здесь не просто стояли, они казались участниками великого разговора: одни важно выпятили резные крыльца, украшенные ликами львов и русалок, другие, поменьше, прятались в тени исполинских дубов, чьи листья звенели на ветру, точно серебряные монеты.
— Не робей, Давыдка! — Кондратий с грохотом опустил свою тяжёлую ладонь на плечо мальчика. — Здесь каждый камень тебя признаёт. Чуешь, как земля под сапогами радуется? Это потому, что кровь Ведуновых в тебе течёт, а она для Светлоярска — как ключ для замка.
Они вышли на Кудесный Ряд — главную торговую артерию города. Здесь воздух был густым от ароматов: пахло свежевыпеченным калачом, сушёной медуницей, старым пергаментом и... грозой.
— Гляди, — Кондратий указал на вывеску, где золотыми буквами на дубовой доске было вырезано: «Лавка Нестора: Слово и Образ». — Перво-наперво нам надобно справить тебе грамоту и письменные приборы. В Ведике без этого — как без рук.
Внутри лавки Давыд замер. Полки уходили высоко под сводчатый потолок, и на них теснились не книги, а берестяные свитки, которые время от времени сами собой перекатывались с места на место. Хозяин лавки, крохотный старичок с бородой до самого пола, в которой запутались живые светлячки, внимательно посмотрел на Давыда через огромные очки.
— Ведунов? — проскрипел он. — Похож на отца, ох похож... Глаза те же — ищущие. Ну, держи, соколик.
Он протянул Давыду перо, вырванное, казалось, из крыла самой ночи — иссиня-чёрное, с фиолетовым отливом.
— Это перо вещей птицы Гамаюн, — пояснил Кондратий. — Оно не просто пишет, оно правду от лжи отделяет. Коль захочешь кривду написать — рука одеревенеет.
Давыд осторожно коснулся пера, и по его телу пробежал ток. Ему было и страшно, и радостно одновременно. Боль от потери родителей не исчезла, но она притупилась, сменившись чувством причастности к чему-то огромному и важному.
— А теперь — к «Сварожьим Кузнецам»! — скомандовал Кондратий. — Тебе нужен оберег. В Ведике учат разному, и не все уроки будут мягкими, как бабушкины оладьи.
Они миновали группу Полевиков — маленьких существ в соломенных шляпах, которые весело спорили о погоде, и подошли к кузнице, откуда вырывались снопы разноцветных искр. Там, у наковальни, стоял великан с голым торсом, и каждый его удар по раскалённому металлу отзывался громом в небесах.
— Дядя Кондратий, — тихо спросил Давыд, — а правда, что я смогу... ну, как они? Творить чудеса?
Кондратий остановился и серьёзно посмотрел на мальчика:
— Чудеса, Давыд, это не фокусы. Это воля, соединённая с любовью к миру. Ты не просто будешь их творить, ты станешь их частью. Но помни: сила без мудрости — что огонь в сухом лесу. Пойдём, нас ждёт «Узорчатый Ларец», пора подобрать тебе кафтан ученика.
Они подошли к высокому терему, чьи стены казались сплетёнными из живых ивовых прутьев. Над входом висела вывеска: «Узорчатый Ларец: Платье для Духа и Тела». Как только Давыд переступил порог, колокольчик над дверью не просто звякнул, а пропел его имя. Внутри было прохладно, пахло свежескошенным сеном и грозовым небом. За прилавком, паря в паре вершков над полом, суетилась женщина необычайной красоты — её кожа отливала жемчугом, а вместо волос по плечам струился настоящий речной туман.
— Тётушка Аграфена, — поклонился Кондратий, — прими гостя. Давыд Ведунов, к школе Ведике готовится.
Женщина-Вила замерла, её туманные волосы на миг стали золотистыми. Она подплыла к Давыду, и мальчик почувствовал запах озона.
— Ведунов... — прошептала она. — Помню твою матушку, Галину. Она заказывала у меня плащ-невидимку из паутины лунного паука перед тем последним походом... Ну что ж, соколик, давай подберём тебе облачение.
Она взмахнула рукой, и из сундуков, стоявших вдоль стен, вылетели рулоны ткани. Они сами собой разворачивались в воздухе: здесь была и «медная чешуя» для защиты от сглаза, и «небесный лён», который никогда не пачкается. Аграфена выбрала тёмно-синий кафтан, расшитый серебряными нитями, которые складывались в защитные руны — коловраты и знаки Перуна.
— Надень, — велела она.
Давыд накинул кафтан, и тот мгновенно сжался, идеально облегая его фигуру. Мальчик почувствовал, как по спине разливается уверенность, а страх, терзавший его с момента исчезновения бабушки, отступает.
— Этот кафтан не только греет, — пояснил Кондратий, пока они выходили из лавки. — Он чувствует опасность. Если нити на рукавах начнут краснеть — значит, рядом недобрый глаз или чары тёмные.
Они направились к «Сытному Двору», где над открытыми очагами жарились кабаньи бока, а в огромных чанах бурлил сбитень на двенадцати травах. За столами сидели Полевики в своих соломенных шляпах, громко споря с Болотниками, чьи бороды были полны тины и мелких лягушек.
— Дядя Кондратий, — Давыд жадно вдыхал ароматы, — а почему бабушка так боялась Ведики? Если здесь так... чудесно?
Кондратий присел на тяжёлую дубовую скамью и подозвал разносчика — маленького, юркого Домового в чистом фартуке.
— Видишь ли, Давыд... — великан помрачнел. — Мир наш не только из пряников да гуслей состоит. За пределами Светлоярска, в Тёмных Чащах, спят силы, что ненавидят свет и порядок. Твои родители были Хранителями Границы. Они не просто изучали камни, они удерживали то, что не должно проникать в мир людей. Твоя бабушка потеряла дочь и зятя в этой войне. Она хотела уберечь тебя от той же доли. Но кровь — не вода. В тебе спит сила Андрея и мудрость Галины. Если её не обуздать в Ведике, она сожжёт тебя изнутри.
Давыд замолчал, глядя на то, как в небе над городом пролетает стая огненных птиц, оставляя за собой искрящиеся шлейфы. Он понял, что его прежняя жизнь в маленькой квартире с Пашкой и роботами закончилась навсегда. Здесь, в Светлоярске, среди духов и древних богов, начинался его настоящий путь.
— Ешь, — Кондратий пододвинул к нему тарелку с золотистым пирогом. — Это кудесный курник. Силы придаст. Нам ещё в «Зверинец» заглянуть надо. Ученику Ведики положен спутник. И выберешь ты его не сам — он тебя выберет.
Они вышли на просторную площадь, зажатую между покосившимися складами и высокими стенами старых амбаров. Это место не пряталось под землю — оно было выставлено напоказ, но при этом оставалось чужим для тех, кто привык к тишине библиотек Ведики. В центре площади возвышался огромный помост, сколоченный из толстых сосновых брёвен, от которых ещё пахло смолой. Вокруг него полукругом стояли телеги, гружённые сеном — на них, как на трибунах, расположились зрители попроще.
Но Давыд заметил и другое: на балконах окрестных постоялых дворов, за резными ширмами и густыми занавесями, угадывались силуэты в дорогих одеждах. Там, потягивая заморские вина, за боями наблюдали те самые волхвы и советники, что днём читали нравоучения о смирении.
На помосте, освещённом дюжиной огромных костров, стоял Громобой. В руках он держал свой знаменитый «Медный Зев» — артефакт, напоминающий огромную воронку, исписанную рунами. Когда он заговорил, звук не просто разнёсся по площади — он завибрировал в самых костях Давыда, перекрывая ржание коней и гул толпы. Никакая техника будущего не дала бы такой чистоты и мощи.
— Слушайте, люди вольные! — гремел Громобой. — Правила «Щей» неизменны со времён первых князей! Бойцы встают к столу дубовому. Ноги — в колодки, чтоб не было соблазна отступить. Руки — за пояс, чтоб не было искушения закрыться. Бить только ладонью открытой, без зажима пальцев. Кто первый за стол ухватится или наземь падёт — тот проиграл. Магия здесь — под запретом, только плоть, кость и воля!
Кондратий, уже успевший пробраться к самому краю помоста, азартно махал рукой.
— Гляди, Давыд! Сейчас выйдет Медведь-Потапыч! Он три года кряду щи свои раздаёт, ещё никто не устоял! — Кондратий обернулся к парню, глаза его горели. — Это тебе не палочкой махать. Тут надо уметь принять боль и не поморщиться. Видишь тех судей в красных кафтанах? Это «Слухачи». Они следят, чтобы удар был честным, без хитрости. Если кто-то из бойцов хоть слово заговорённое шепнёт — его тут же с позором вон погонят.
На помост вышли двое великанов. Один — гора мышц в кожаном фартуке, другой — сухой и жилистый, с глазами, похожими на угли. Они встали друг против друга, разделяемые лишь узким дубовым столом. Толпа замерла. Громобой поднял свой рог, и над площадью повисла такая тишина, что было слышно, как трещат дрова в кострах.
— Начинай! — выдохнул «Медный Зев», и первый удар обрушился на щёку противника, словно гром среди ясного неба.
Медведь-Потапыч, чьи плечи едва умещались в свете костров, медленно поднял свою десницу. Воздух вокруг него, казалось, загустел. Он не просто замахнулся — он вложил в этот жест всю тяжесть вековых дубрав. Хлёсткий звук удара разорвал ночную тишину, словно молния ударила в сухое дерево. Жилистый боец, которого Громобой представил как «Тень», даже не шелохнулся, лишь голова его резко дёрнулась, а по подбородку потекла тонкая струйка пота.
— Стоит! — взревел Громобой в свой магический рог, и этот крик отозвался эхом в самых дальних переулках Посада. — Тень стоит, как утёс в бурю! Ставки растут, господа хорошие! Кто верит в ответный удар?
Кондратий в этот миг был похож на одержимого. Он вскочил на колесо стоявшей рядом телеги, размахивая шапкой.
— Бей его, Тень! — орал он, забыв о всяком приличии. — Я на тебя заложил дедовский самовар! Не подведи, ирод!
Давыд заметил, как на одном из закрытых балконов постоялого двора «Золотой Петушок» шевельнулась тяжёлая бархатная штора. На мгновение в свете факелов блеснул золотой наперсный крест. Тот, кто днём проклинал «бесовские игрища» с амвона, сейчас сжимал перила, не сводя глаз с помоста.
Тень медленно вытер тыльной стороной ладони пот и белую пыль похожую на муку, участники ей натирали руки . Его глаза, холодные и пустые, впились в лицо Медведя. Он не обладал такой массой, но в его стойке чувствовалась пружинистая, хищная сила. По правилам «Щей», теперь был его черёд. Он примерился, коснувшись пальцами щеки гиганта, словно лаская её, а затем...
Удар был настолько быстрым, что глаз Давыда едва уловил движение. Это не был просто хлопок — это был направленный взрыв. Медведь-Потапыч, этот сказочный богатырь, охнул, и его ноги, закованные в дубовые колодки, жалобно хрустнули. Он ухватился за край стола так сильно, что дерево затрещало, но устоял.
— Чисто! — провозгласил судья-Слухач, выходя на середину. — Никакого шепотка, никакой ворожбы! Только живая сила!
Толпа не просто кричала — она бесновалась. В воздухе летали монеты, шапки и пустые кружки. Кондратий спрыгнул с телеги и схватил Давыда за плечи:
— Видишь? Видишь, парень? Это и есть жизнь! Здесь нет места лжи. Либо ты стоишь, либо ты в щах! — Он внезапно понизил голос и кивнул в сторону балконов. — Вон там, наверху, сидит сам казначей Ведики. Думаешь, он пришёл на грех посмотреть? Нет, он выставил Тень под секретным именем, чтобы поправить свои дела после неудачной закупки драконьей чешуи. В этом мире, Давыдка, у каждого своя игра.
Состязания закончились так же внезапно, как и начались. Толпа редела, унося с собой гул голосов и запах костров. Кондратий, позвякивая потяжелевшим кошелем, повёл Давыда по узким улочкам, где туман уже стелился по мостовой. Наконец, они остановились перед домом необычайной красоты. Его резные наличники казались тончайшим кружевом, застывшим в дереве, а над массивными воротами сияла надпись: «Гостиный двор». Буквы не были нарисованы — они переливались всеми цветами радуги, словно северное сияние, пойманное в дубовую доску.
Едва они ступили во двор, как Давыд ахнул. По дорожкам сама собой летала пушистая щётка, тщательно выметая невидимые пылинки. В углу у колодца ведро само наполнялось водой и чинно шествовало к кухне, не пролив ни капли. Внутри дома пахло сушёными травами и свежим хлебом. На ресепшене их встретил невысокий старичок в расшитом жилете — Тихон. Он не спеша записывал что-то в огромную книгу, а перо в его руке выводило каллиграфические узоры.
— Поздновато вы, Кондратий свет-Иванович, — проскрипел Тихон, не поднимая глаз. — Опять на «Щах» пропадали? Вот ваш ключ, комната на втором этаже, окнами на сад.
Давыд поднялся по скрипучей лестнице и отворил тяжёлую дверь. Комната была уютной: широкая кровать с горой пуховых подушек, на столе — кувшин с молоком, который сам собой наполнялся, стоило отпить хоть глоток. Свеча в подсвечнике вспыхнула сама, едва парень переступил порог, и запела тихую, едва слышную колыбельную. Давыд только успел скинуть кроссовки и коснуться головой мягкого изножья, как веки его налились свинцом. Весь мир — с его криками, ударами и магией — мгновенно растворился в глубоком, безмятежном сне.
Продолжение следует...
ВашБелозер! 😉