Там, где ты есть

Глава 1. Игра в правду

Все началось с дурацкой, банальной, как этот выцветший дачный занавес, игры. «Правда или действие». Классика жанра для большой компании, где выпитое пиво липкими кольцами покрывает стол, а смех становится слишком громким, чтобы быть по-настоящему веселым. Я сидел в углу дивана, вжавшись в подушки, и наблюдал. Со стороны, наверное, это выглядело как задумчивость, но внутри была лишь знакомая, тягучая пустота. Чувство, что ты везде чужой, даже среди тех, кого знаешь годами.

Компания была нашей, проверенной: Денис, мой лучший друг, чья дача стала эпицентром всех наших вылазок; его девушка, Катя, с ее заразительным хохотом; вечно философствующий Артем с гитарой; болтливая Ира и ее молчаливый парень Сережа. И я. Максим. Наполовину здесь, наполовину где-то в своих мыслях.

Пока мой взгляд не нашел ее.

Аня. Сестра Дениса.

Она сидела, поджав под себя ноги, в большом потрепанном кресле у камина. Ей было восемнадцать, на пять лет младше нас, и потому она всегда существовала на периферии моего внимания — милый, немного застенчивый ребенок, вечно крутящийся под ногами. Но этот «ребенок» куда-то бесследно исчез. Исчез еще прошлым летом, а я, видимо, был слишком слеп, чтобы заметить.

Пламя камина отбрасывало золотистые блики на ее каштановые волосы, делая их живыми и теплыми. Она что-то тихо говорила на ухо своей подружке Лизке, и от ее сдержанного смеха по моей спине пробежали мурашки. У меня в груди что-то екнуло, сжалось, а потом сорвалось в свободное падение. Это было необъяснимо и внезапно, как удар током. Я знал ее пять лет. Пять лет! И всегда видел лишь смешную девчонку. А теперь смотрел на женщину, от которой у меня перехватило дыхание.

«Соберись, приятель, — сурово сказал я сам себе. — Это сестра твоего друга. Абсолютное, железобетонное табу. Ты что, с ума сошел?»

— Максим! Эй, земля вызывается! Твоя очередь! — Голос Дениса, густой и раскатистый, выдернул меня из оцепенения. Он хлопнул меня по плечу, едва не опрокинув мое пиво. — Ну что, герой? Правда или действие?

Я оторвал взгляд от Ани, чувствуя, как горит лицо. Комната замолкла, ожидая. В глазах у всех блестел азарт и легкое пьяное веселье.

— Действие, — хрипло выдавил я, надеясь, что меня пошлют налить всем выпить или спеть частушку. Что угодно, лишь бы отвлечь внимание.

— Отлично! — глаза Дениса блеснули неподдельным озорством. Он обвел взглядом компанию, явно наслаждаясь властью. — Задание серьезное! Иди… и поцелуй самого красивого человека в этой комнате!

В компании взрыв смеха и одобрительных криков. Катя фыркнула: «Денис, себя любимого имеешь в виду?» Артем скептически хмыкнул, поправляя струны на гитаре.

А я застыл. Сердце заколотилось с такой силой, что я почти слышал его стук. Весь шум вокруг ушел в какое-то подводное измерение. Я снова посмотрел на Аню. Она смотрела на меня, ее большие серые глаза были широко распахнуты. В них читалось не просто любопытство — там была целая буря: испуг, смущение, и какая-то затаенная, вопрошающая надежда.

Все смотрели на меня. Денис, ухмыляясь, уже подставил щеку, готовясь к братскому, товарищескому поцелую. Я медленно поднялся с дивана. Ноги были ватными, будто кто-то выкачал из них все кости. Я сделал шаг. Еще один. Прошел мимо Дениса, который замер с глупой улыбкой, мимо удивленной Кати, мимо подмигивающей Иры.

Я остановился перед ее креслом. Весь мир сузился до нее одной: до ее широко раскрытых глаз, до легкой дрожи в ее пальцах, сжимавших край подушки.

— Прости, — прошептал я так тихо, что эти слова были предназначены только для нее.

Я наклонился. Пахло клубникой от ее шампуня и чем-то неуловимо летним — может, полем, может, солнцем, может, молодостью. Мои губы коснулись ее щеки. Она была горячей, бархатистой, и это прикосновение обожгло меня сильнее любого пламени.

В комнате повисла гробовая тишина, которую через секунду разорвал оглушительный гогот. Кто-то свистнул.

— Сестру мою целуешь! Ну ты даешь, Макс! — засмеялся Денис, но в его смехе я отчетливо услышал нотку недоумения и настороженности. Он этого не ожидал. Никто не ожидал.

Аня не отводила взгляда. Ее щеки пылали румянцем, но она не отшатнулась. Она приподняла голову, и ее губы дрогнули в едва заметной улыбке.

— Самый красивый, — прошептала она так, что услышал только я. Ее дыхание коснулось моего уха, и по телу пробежала новая волна жара.

И в тот самый момент, стоя на коленях перед ее креслом под взглядами онемевших друзей, я с абсолютной, обескураживающей ясностью понял — я пропал. Окончательно и бесповоротно. Игра только началась, а правда была в том, что я уже был пойман.

Глава 2. Игра в действие

Я всегда немного не любила эти взрослые посиделки брата. Вернее, не сами посиделки, а то, как я на них себя чувствовала. Вечно я была тут «сестренкой», «малышкой», которая сидит в углу и не мешает. В восемнадцать лет это уже окончательно перестало быть милым, а начало злить.

— Смотри-смотри, — тихо прошипела Лиза, моя подруга, впиваясь пальцами мне в локоть. — Опять твой засматривается.

Я оторвалась от книги, которую делала вид, что читаю, и украдкой глянула через комнату. Максим. Он сидел на диване, откинув голову на спинку, и смотрел в окно на темнеющий сад. Высокий, чуть угрюмый, с таким знакомым и таким недосягаемым профилем. Он всегда казался другим — не таким шумным, как Денис и его друзья. Более тихим, закрытым. И от этого еще более притягательным.

— Не засматривается он, — отмахнулась я, чувствуя, как по щекам разливается предательский жар. — Ему с нами скучно. Мы же дети.

— Да какой же ты ребенок? — фыркнула Лиза. — Посмотри на себя. А вот Артем… — она мечтательно вздохнула, переводя взгляд на гитариста. — Он вон вообще сегодня ни разу не посмотрел в мою сторону. Целый вечер играет на этих струнах и на Катю любуется. Какая несправедливость.

Я улыбнулась. Лиза была влюблена в Артема, друга брата, уже больше года, и это была настоящая драма в трех актах с ее слезами, нашим поеданием мороженого и составлением хитрых планов «случайных» встреч.

— Может, он просто стесняется? — предложила я. — Ты сегодня очень красивая.

Лизка покрутилась, разглядывая свое отражение в темном экране телевизора. На ней было новое платье, и она потратила час, чтобы сделать такие будто небрежные, а на самом деле идеальные локоны.

— Да? Ты правда так думаешь? А вдруг он думает, что я слишком нарядная? Слишком стараюсь?

В этот момент Денис громко крикнул: «Максим! Твоя очередь! Правда или действие?»

Мое сердце замерло. Игра была в самом разгаре, и я молилась, чтобы меня не втянули в этот балаган. Но когда Максим повернул голову, его взгляд скользнул по мне. Быстро, почти невольно. И снова ушел. Но этого мгновения хватило, чтобы у меня внутри все перевернулось.

— Действие, — сказал он хрипло.

Денис, сияя от предвкушения, выпалил задание: «Иди и поцелуй самого красивого человека в этой комнате!»

Комната взорвалась смехом. Все сразу начали подначивать Дениса, что он имел в виду себя. А я… я сидела, не дыша. Я видела, как Максим медленно поднимается. Его лицо было серьезным, почти напряженным. И он не смотрел на Дениса. Его взгляд был прикован ко мне.

— Лиза, — прошептала я в панике, — он что, ко мне?..

— О боже, — выдохнула она, схватив меня за руку. — Аня, он точно к тебе идет!

Я почувствовала, как горит все лицо. Ноги стали ватными, хотя я сидела. Он шел через всю комнату, и мир сузился до него одного. До его шагов, до его взгляда, от которого стало нечем дышать. Он прошел мимо брата, который смотрел на него с нарастающим недоумением.

И вот он стоит передо мной. Высокий, такой взрослый и такой серьезный. Все замолкли. Я видела только его глаза.

— Прости, — тихо сказал он, и это «прости» прозвучало как что-то другое. Как признание. Как что-то очень важное.

Он наклонился. Я зажмурилась. Его губы коснулись моей щеки. Прикосновение было легким, быстрым, но от него по всему телу разлилось пекло. Он пахнул лесом, ночным воздухом и чем-то еще, сугубо своим, мужским. Пахнул так близко, что голова пошла кругом.

В комнате взорвался гогот. Кто-то крикнул: «Сестру мою целуешь!» Но все это было где-то далеко, за плотной стеной моего стыда, восторга и полнейшей растерянности.

Он выпрямился. Я открыла глаза и посмотрела на него. Не думая, почти не осознавая, что говорю, я прошептала то, что вертелось у меня в голове с той самой секунды, как он встал и пошел именно ко мне:
— Самый красивый.

Его глаза расширились. В них мелькнуло что-то удивленное, смущенное, и… теплое. Очень теплое.

Он отошел, а я снова вжалась в кресло, пытаясь перевести дыхание.

— Ну что, — прошептала Лиза, придвигаясь ко мне, ее глаза сияли от восторга. — Еще будешь говорить, что ты «ребенок»? Максим Королев только что на глазах у всех выбрал тебя! Самую красивую! Я в обмороке. Забудь про моего Артема, твоя история в миллиард раз интереснее!

Я не отвечала. Я прикоснулась пальцами к тому месту на щеке, где еще горел след от его губ. И поняла, что все — игра, правила, статус «сестренки» — только что рухнуло. И я совсем не была готова к тому, что будет дальше.

Глава 3. Трещина

После той ночи на даче мир дал трещину. Не раскололся, нет — но тонкая, почти невидимая паутинка прошла по всему, что я считал прочным и незыблемым: по дружбе с Денисом, по моему собственному спокойствию, по образу Ани в моей голове.

Я стал ловить себя на странных, почти навязчивых вещах. Встречаясь с друзьями, я первым делом скользил взглядом по комнате в поисках ее силуэта. Слыша общий гомон, я вычленял из него один-единственный смех — звонкий, но не резкий, словно перезвон маленьких колокольчиков. Мы начали общаться. Сначала в общем чате, куда она изредка бросала смешные стикеры, а я, преодолевая странное стеснение, ставил лайки. Потом — личными сообщениями.

Это началось с невинного мема про кота, который смотрел на огонь с философским видом. Она отправила его мне с подписью: «Напоминает тебя на последнем сборище». Я ответил: «Тоже сидел и думал о вечном?» И понеслось. Глупые картинки сменились обсуждением книг — оказалось, мы оба любим одного малопопулярного фантаста. Потом пошли жалобы на работу и учебу. Я рассказывал о безумных клиентах в IT-конторе, а она — о своих мучениях с проектом по дизайну.

Она могла часами, с упоением, объяснять мне разницу между гарнитурами с засечками и без, о том, как цвет влияет на восприятие, и я слушал, завороженный. Не столько темой, сколько ее голосом — живым, наполненным страстью. Я видел в этих сообщениях другую Аню — не сестру друга, а умную, талантливую, остроумную девушку. И с каждым днем трещина в моей защитной скорлупе становилась все шире.

Однажды вечером мы засиделись в гостиной у них дома. Денис, посмотрев футбол и зевнув на всю квартиру, похлопал меня по плечу со словами «Не задерживайся, старик» и ушел к себе. Дверь в его комнату закрылась тихим щелчком, и мы остались одни. Тишина в квартире стала вдруг громкой, насыщенной.

Аня сидела, поджав ноги, в большом кресле, а я — на диване напротив. Между нами на столе стояли две кружки с почти остывшим чаем.

— Знаешь, я никогда не видела тебя таким, Макс, — нарушила она молчание, обхватывая ладонями теплую керамику. Ее голос был тихим, будто она боялась спугнуть наступившую хрупкую идиллию.

— Каким? — спросил я, хотя догадывался.

— Ну… С другими ты всегда такой громкий. Весельчак, балагур, душа компании. А со мной… — она задумалась, подбирая слова. — Ты задумчивый. Почти молчаливый. Словно ходишь по минному полю.

«Потому что так оно и есть», — пронеслось у меня в голове.

— Со мной неинтересно, — попытался я отшутиться, криво улыбнувшись.

Она покачала головой, и прядь каштановых волос упала ей на лицо. Она не стала ее отбрасывать.

— Не ври. Ты просто боишься сказать что-то не то.

Она подняла на меня взгляд, и ее зеленые глаза, казалось, видели меня насквозь — все мои глупые страхи, запретные мысли и то упрямое влечение, которое я тщетно пытался задавить. Под этим взглядом было невозможно лгать.

— Может, я просто не знаю, как с тобой себя вести, — честно признался я, отводя глаза в сторону, на книжную полку, заставленную ее альбомами по искусству.

— Почему? — ее вопрос прозвучал как выдох.

Я глубоко вдохнул, собираясь с мыслями. Воздух в комнате казался густым и тяжелым.

— Потому что ты… другая, — наконец выдохнул я, чувствуя, насколько это звучит банально и в то же время — насколько это правда.

Она медленно поставила кружку на стол, не отрывая от меня взгляда. В ее глазах плясали отсветы лампы, и в них читалось что-то неуловимое — вызов? Любопытство? Надежда?

— Это хорошо или плохо? — «другая»?

Ее голос был тише шепота, но каждое слово отдавалось в мне громким эхом. Я чувствовал, как по спине бегут мурашки. В доме стояла абсолютная тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем старых настенных часов и нашим неровным дыханием. Воздух между нами сгустился, стал тягучим и сладким, как мед. Он будто вибрировал от невысказанного.

Я не нашел слов. Я просто смотрел на нее, на ее слегка приоткрытые губы, на румянец, выступивший на скулах, на доверчивый и в то же время испытующий взгляд. В этом молчании был и страх, и невероятное, дурманящее предвкушение. Я понимал, что один неверный шаг, одно слово — и все рухнет. Но и оставаться на месте было уже невозможно.

Трещина превращалась в пропасть. И я стоял на самом краю.

Глава 4. Предупреждение

Артем позвал меня на обед в наше обычное кафе — то самое, с дурацкими коваными стульями и кофе, от которого сердце выпрыгивает из грусти. Я был почти уверен, что речь пойдет о новом проекте — мы с ним иногда пересекались по работе, он делал звуковое оформление для некоторых наших приложений.

И сначала так и было. Обсуждали дедлайны, вредных заказчиков, посмеялись над очередным абсурдным ТЗ.

— Слушай, а помнишь того типа с бородой, который хотел, чтобы кнопка «купить» не только меняла цвет, но и издавала звук падающей монетки? — я отхлебнул своего американо, с наслаждением чувствуя, как кофеин бьет в голову.

— Еще бы, — Артем хмыкнул, отодвигая тарелку с доеденным сэндвичем. — Я ему тогда нашел звук лопнувшего воздушного шарика. Сказал, что это символ лопнувших надежд на халяву. Он чуть не подавился.

Мы помолчали. Артем вдруг стал рассматривать узор на салфетке, его пальцы нервно постукивали по столу. В воздухе повисло нечто невысказанное, знакомая тяжесть, от которой у меня внутри все съежилось. Я почувствовал, что сейчас будет не про работу.

— Макс, — он наконец поднял на меня взгляд. В его глазах не было привычного веселья, только непроницаемая серьезность. — Я к тебе как друг.

«Вот и началось», — пронеслось у меня в голове ледяной иглой. Я медленно поставил кружку.

«— Я всегда ценю твою дружбу, Тем», — сказал я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — В чем дело?

— Дело в Ане.

От этого имени по спине пробежал разряд. Я сделал вид, что поправляю салфетку, лишь бы не встречаться с ним глазами.

— Что с Аней? — спросил я как можно нейтральнее.

— Я не слепой, старик. Я вижу, как ты на нее смотришь. И она на тебя. После того случая на даче... между вами что-то изменилось. Это заметно.

Внутри все сжалось в тугой, болезненный комок. Мысленно я выругал себя за то, что не смог скрыть своих чувств. Артем всегда был самым проницательным из нашей компании.

— Ты преувеличиваешь, — попытался я отмахнуться. — Она сестра Дениса, я к ней хорошо отношусь. И все.

— Не ври мне, — его голос стал тверже. — Я видел, как вы переписываетесь, когда все вместе. Видел эти ваши «случайные» встречи на кухне, когда все расходятся. Это уже не просто «хорошо отношусь». И это... — он запнулся, подбирая слова, — ...неправильно, Макс.

В груди что-то екнуло, загорелось обидой и злостью. «Неправильно». Какое удобное, удушающее слово.

— Что именно неправильно? — спросил я, и в моем голосе послышалась сталь. — В чем мое преступление?

— Да брось, не прикидывайся! — Артем повысил голос, но тут же осекся и понизил его до шепота, наклонившись через стол. — Она еще ребенок, Макс! Ей восемнадцать! А тебе двадцать три. Это, во-первых. А во-вторых, она сестра нашего лучшего друга! Ты представляешь, что будет, если Денис что-то заподозрит? Ты готов разрушить все из-за... из-за чего? Мимолетного увлечения?

Каждое его слово било точно в цель, вскрывая все мои страхи и сомнения, которые я тщательно пытался загнать в самый дальний угол сознания.

«Она не ребенок», — яростно подумал я, вспоминая ее взрослый, осознанный взгляд, ее умные шутки, ее рассуждения о жизни. Но вслух не сказал ничего. Потому что вторая часть его аргумента была неоспорима. Денис. Мой друг, который доверял мне. Который впустил меня в свой дом.

— Я ничего не собираюсь разрушать, — тихо, но четко произнес я. — И мое увлечение, как ты это назвал, не такое уж и мимолетное.

Артем смотрел на меня с жалостью и разочарованием, от которого стало муторно.

— Тем, ты мой друг. И я ценю твою заботу. Но это моя жизнь. И мои чувства.

— Чувства? — он покачал головой. — Макс, очнись. Это ловушка. Для тебя, для нее, для всех. Прекрати это, пока не стало поздно. Ради всех нас.

Он откинулся на спинку стула, закончив разговор. А я сидел и смотрел в оставшийся кофе, в котором отражалось мое искаженное лицо. Предупреждение было получено. И я понимал, что Артем по-своему прав. Но он был прав в своей логике, в логике здравого смысла и мужской дружбы. А я уже падал в пропасть, где никакая логика не работала. Осталось только понять, упаду ли я один или увлеку за собой всех.

Глава 5. Девчачьи секреты

— Нет, ну ты видела его лицо? — заливалась я смехом, выходя из института и поправляя сумку на плече. Осенний ветер гонял по асфальту рыжие листья, а у меня на душе было легко и беззаботно. — Когда он показал тот слайд с рождественским оленем в стиле «готический хоррор» и с таким видом, как будто это новый «Черный квадрат»!

— Ви-и-дела! — протянула Лиза, закатывая глаза. Она шла рядом, закутавшись в длинный шарф. — Я думала, Марья Ивановна сейчас плакать будет. От горя или от смеха — непонятно. А он такой: «Это метафора одиночества в эпоху цифрового потребления!»

Мы обе фыркнули, и наше веселое эхо понеслось по улице, заставляя прохожих оборачиваться. Эти походы по магазинам после пар стали нашим священным ритуалом. Не то чтобы мы что-то постоянно покупали — скорее, это был повод поболтать без лишних ушей.

Забежав в кофейню за капучино с корицей, мы двинулись по главной торговой улице, лениво разглядывая витрины. Говорили обо всем на свете: о новой коллекции у любимого бренда, о дурацких требованиях по цветоведению, о том, куда бы сходить в выходные.

И вот, когда мы стояли перед стеллажом со свитерами, и я перебирала мягкую ангорскую пряжу нежно-песочного цвета, Лиза, не глядя на меня, спросила:

— Ну, а как твой Максим?

Сердце привычно екнуло и ушло в пятки. Я сделала вид, что пристально изучаю бирку.

— Он не «мой» Максим. И что «как»? Никак.

— Аня, не ведись! — Лиза фыркнула и вытащила из моих рук свитер. — Я же не слепая. Вы в прошлую субботу у вас дома на кухне просидели полтора часа, пока Денис с Катей кино смотрели. И ты потом весь вечер ходила с таким лицом, будто тебе сообщили, что сессия отменена и объявили вечную зиму.

Я не смогла сдержать улыбку. «Лицо» у меня и правда было глупое и счастливое.

— Мы просто... разговаривали. Он рассказывал про какого-то сложного клиента, а я — про палитру для своего проекта. И смеялись.

— Просто разговаривали, — скептически передразнила меня Лиза. — А глаза у вас при этом не «просто» горели, а полыхали, как тот самый готический олень? Слушай, я все понимаю, он красивый, загадочный, в стиле «грустный вампир». Но... — она отложила свитер и посмотрела на меня прямо. — Аня, он друг твоего брата. Ему двадцать три. Ты не боишься?

Я глубоко вздохнула, отвернувшись к витрине. За стеклом манекены застыли в изящных позах, их жизнь была простой и лишенной сложных выборов.

— Боюсь, — призналась я тихо. — Каждый раз, когда он пишет, у меня внутри что-то замирает. И когда мы встречаемся, я продумываю каждую фразу, чтобы не показаться глупой. Но в этом и есть кайф, понимаешь? Этот легкий страх, эта дрожь... От других парней мне никогда не было так... интересно.

— Интересно или страшно? — уточнила Лиза, смягчаясь.

— Это одно и то же, — выдохнула я. — С ним я чувствую себя не сестренкой Дениса, которой все меня все привыкли видеть, а собой. Настоящей. Он слушает меня. По-настоящему слушает, а не делает вид. И в его глазах, когда он на меня смотрит... там нет снисхождения. Там есть... замешательство. Такой же внутренний конфликт, как у меня.

Лиза молча взяла меня под руку, и мы пошли дальше.

— Просто будь осторожна, ладно? — наконец сказала она. — Территория опасная. Если Денис что-то заподозрит...

— Я знаю, — кивнула я, сжимая ее руку. — Я знаю. Но когда он рядом, все эти «опасно» и «нельзя» куда-то испаряются. Остается только это невероятное чувство, что вот он, тот самый человек. И плевать на разницу в возрасте и на то, что он друг брата.

Лиза покачала головой, но в ее глазах читалось не осуждение, а скорее тревожное восхищение.

— Ну, смотри... Если вам суждено быть вместе , пусть Денис смирится. А если нет... обещай, что мы пойдем есть мороженое горками, и ты будешь рассказывать мне, какой он козел, а я буду с тобой соглашаться.

— Обещаю, — рассмеялась я.

Но внутри я знала, что не сдержу этого обещания. Потому что даже мысль о том, что Максим может оказаться козлом, казалась совершенно невозможной. В моем мире, расколовшемся на «до» и «после» того поцелуя в щеку, он был единственной постоянной. И пусть это было опасно — жить без этого страха я уже не хотела.

Глава 6. Точка невозврата

Я ждал ее у входа в институт, припарковавшись чуть поодаль, чтобы не привлекать лишнего внимания. Руки нервно барабанили по рулю. Идея пригласить ее погулять в парке родилась спонтанно, в одном из наших ночных чатов, и сейчас казалась мне то ли гениальной, то ли безумной. «Просто погулять, — убеждал я себя. — Ничего такого».

Вот она. Вышла из главных дверей с той самой Лизой. Они о чем-то смеялись, и ее смех, чистый и звонкий, долетел до меня даже сквозь закрытые стекла. Сердце сжалось. Она была такая… живая. Ветер играл прядями ее каштановых волос, и она отбрасывала их назад легким движением головы.

Аня что-то сказала подруге, та с ухмылкой что-то ответила, и тогда Аня, рассмеявшись, чмокнула Лизу в щеку и побежала к машине. Каждый ее шаг отзывался во мне глухим стуком. Она помахала Лизе на прощание и открыла дверь.

— Привет, — выдохнула она, запрыгивая на пассажирское сиденье и пристегиваясь. От нее пахло осенью, свежестью и чем-то сладким, возможно, ее помадой.

— Привет, — мой голос прозвучал хриплее, чем я хотел. — Как учеба?

— Обычный бардак. Один одногруппник презентовал проект в стиле «апокалипсис в стиле барокко». Все плакали. От смеха.

Я завел машину, и мы поехали. Сначала было небольшое напряжение, но оно быстро растаяло в потоке легких разговоров, шуток и музыки, тихо звучавшей из колонок. В парке было прохладно и пустынно. Мы бродили по аллеям, усыпанным золотом и багрянцем, говорили обо всем и ни о чем. О том, как изменился город, о новых фильмах, о ее учебе.

В какой-то момент я заговорил о родителях. Странно, я редко это делал. Но с ней хотелось. Я рассказывал, как отец учил меня чинить велосипед, а мама всегда оставляла на плите тарелку супа, если я задерживался. Она слушала, внимательно глядя на меня, хотя все эти истории знала — не раз бывала у нас дома вместе с Денисом. Но сейчас это было иначе. Это было не «в гостях у родителей друга», а что-то более личное, как будто я впускал ее в часть своего мира, который существовал до нее.

Мы гуляли уже больше часа, когда ветер стал по-настоящему холодным.

— Может, пойдем в кафе? Перекусим и погреемся, — предложил я.

Она лишь кивнула, сжавшись в комочек. Потом подняла руки к лицу и начала дуть на свои пальцы, пытаясь согреть их теплом дыхания. Они были красными от холода.

Что-то во мне дрогнуло. Какая-то внутренняя преграда, все те рациональные доводы Артема, рухнула в одно мгновение. Я не думал. Я просто подошел, взял ее маленькие, ледяные руки в свои.

— Замерзла? — тихо спросил я.

Она не ответила. Она просто смотрела на меня. Ее широко раскрытые зеленые глаза были так близко. В них я видел свое отражение, доверчивость, страх и то самое ожидание, которое висело между нами с того самого дня на даче. Воздух перестал существовать. Шум города, шелест листьев — все исчезло.

Я медленно, давая ей время отстраниться, наклонился и коснулся ее губ своими.

Это был не поцелуй страсти или отчаяния. Это было тихое, нежное прикосновение. Вопрос и ответ одновременно. Ее губы были мягкими и холодными, но почти сразу же согрелись. Она ответила мне, легким, едва заметным движением. Мир сузился до точки соприкосновения наших губ, до биения сердца, которое стучало где-то в висках, не понимая, чье оно — мое или ее.

Мы разомкнулись почти одновременно. Она смотрела на меня, тяжело дыша, ее щеки пылали. Я боялся увидеть в ее глазах сожаление, испуг. Но увидел только ошеломленное, бездонное счастье.

Я не сказал ни слова. Просто молча, крепче сжал ее руку в своей. И мы пошли по аллее к выходу из парка, к светящимся окнам кафе. Мы не разговаривали, но это молчание было громче любых слов. Оно было наполнено пониманием.

В кафе мы говорили о пустяках, но каждый наш взгляд, каждое случайное прикосновение были продолжением того поцелуя. Потом я отвез ее домой. Остановился у знакомого подъезда.

— Спасибо за сегодня, — прошептала она, развязывая ремень безопасности.

— Аня, подожди.

Она обернулась. Я снова поцеловал ее. Уже увереннее, глубже. И снова почувствовал ее ответ.

«— Это было идеально», — сказала она, прикоснувшись пальцами к моим губам, прежде чем выйти из машины.

Я смотрел, как она скрывается в подъезде, и понимал: все, что было до этого, — детские игры, томление, ожидание. А то, что началось сейчас, с того простого поцелуя в холодном парке, — это и есть самое настоящее. И пути назад нет.

Глава 7. Первая ложь

Я летела домой на крыльях, не чувствуя под ногами асфальта. Губы еще горели от его поцелуев — того, нежного в парке, и другого, у машины, такого желанного и уверенного. Внутри все пело и трепетало. Мир перевернулся, заиграл новыми, такими яркими красками. Я повторяла про себя каждую секунду, каждую его улыбку, каждое прикосновение. Он держал меня за руку. Он поцеловал меня.

Я так была поглощена этими воспоминаниями, что, влетая в квартиру, чуть не столкнулась с Денисом в прихожей. Он стоял, прислонившись к косяку, и что-то листал в телефоне.

Эйфория мгновенно схлынула, уступив место ледяной волне паники. Я почувствовала, как по щекам разливается предательский румянец. Надеюсь, в полумраке прихожей это не так заметно.

— Привет, — выдохнула я, стараясь дышать ровнее и отводя взгляд в сторону, пока снимала куртку. Казалось, на мне написано огромными буквами: «Я ЦЕЛОВАЛАСЬ С ТВОИМ ЛУЧШИМ ДРУГОМ».

— Привет, — ответил Денис, не отрывая глаз от экрана. Потом медленно поднял на меня взгляд. Его глаза, такие же, как у меня, но всегда такие разные — более насмешливые, более колючие, — сузились. — Где была? Уже поздно.

Голос у него был ровный, но в нем прозвучала та самая старшая братская нотка, которую я знала с детства. Нотка подозрения.

— Гуляли с Лизой, — выдавила я, вешая куртку и делая вид, что тщательно расправляю рукава. Господи, как же невыносимо врать. — В парке. Просто... поболтали.

Я повернулась к нему, пытаясь изобразить беззаботную улыбку. Но Денис смотрел на меня так, будто видел насквозь.

— И что, одна Лиза тебя привезла? На метле? — спросил он, и его взгляд стал тяжелым, изучающим. — Я из окна видел. Тебя Максим высадил.

Внутри у меня все упало. Земля ушла из-под ног. Он видел. Конечно, он видел. Почему я не попросила Макса остановиться за углом? Глупая, наивная...

— А... да, — залепетала я, чувствуя, как горит лицо. — Мы... мы случайно встретили его в кафе, когда уже собирались по домам. Он предложил подвезти. Лизу сначала отвез, а потом меня. Вежливо же.

Слова звучали фальшиво даже для моих собственных ушей. Я видела, как мышцы на его скулах напряглись. Он не верил мне. Он молча смотрел на меня, и в его взгляде было столько всего — недоумение, разочарование, зарождающаяся догадка. Воздух в прихожей стал густым и тяжелым, им было трудно дышать.

Прошла вечность. Он что-то хотел сказать. Я видела, как слова застревают у него в горле. Спросить прямо? Обвинить? Но он лишь тяжело вздохнул, снова опустил взгляд на телефон и бросил через плечо, уже отходя в гостиную:

— Ладно. Иди спать. Спокойной ночи.

Он ушел. А я осталась стоять в прихожей, прислонившись лбом к прохладной поверхности двери. Сердце колотилось где-то в горле, выстукивая ритм паники. Крылья счастья были безнадежно подбиты. Первая ложь. Первая трещина. И тихий, но такой отчетливый голос внутри шептал: это только начало.

Глава 8. Первое предательство

Денис позвал меня на баскетбол, на нашу старую коробку за школой. Место нашего детства, где мы когда-то гоняли мяч до темноты, делясь самыми несбыточными мечтами. Тогда все было просто. Теперь же каждый удар мяча об асфальт отдавался в висках тяжелым, тревожным стуком.

Он играл с какой-то не свойственной ему злостью. Резкие рывки, почти грубые блоки, броски с такой силой, будто мяч был ему личным врагом. Пот лился с нас ручьями, но это была не просто усталость — это было напряжение, копившееся неделями и нашедшее, наконец, выход.

— Слушай, Макс, — выдохнул он, остановившись и упираясь руками в колени. Голос его был хриплым, не от одышки, а от сдерживаемых эмоций. — Я к тебе по-дружески. По-братски. Отвянь от Ани.

Словно по мне ударили током. Мяч, который я только что уверенно вел, выскользнул из ослабевших пальцев и с глухим, обидным стуком укатился к ржавому забору. Я не стал его догонять. Просто стоял и смотрел на него, на своего лучшего друга, пытаясь перевести дух и найти хоть каплю спокойствия в этом внезапном шторме.

— В каком смысле? — спросил я, и мой собственный голос прозвучал глухо и отдаленно.

— В самом прямом, не прикидывайся идиотом! — Денис выпрямился, его лицо было искажено гримасой гнева и боли. — Я не слепой, блин! Вы там в моей же квартире, за моим же столом, глазами друг друга чуть ли не раздеваете! Она — моя сестра. Ей восемнадцать, Макс! Во-семь-над-цать! А ты — мой друг. Мой лучший друг. И это… это не должно случиться. Ты меня понял?

Он шагнул ко мне, напряженный, как струна, сжав кулаки. В этот момент передо мной стоял не тот весельчак Денис, с которым мы пропустили не одну пару пива. Это был брат. Защитник. Готовый разорвать любого, кто посмеет подойти слишком близко к его сестре. Даже меня.

В горле встал ком. Предательство. Вот как оно пахнет — пылью и потом на раскаленном асфальте.

— Мы просто общаемся, Ден, — попытался я отгородиться этой жалкой, ничего не значащей фразой. — Говорим об учебе, о книгах…

— Прекрати! — он резко взмахнул рукой, словно отсекая мою ложь. — Просто прекрати это общение. Она не для тебя. Она молодая, впечатлительная, у нее вся жизнь впереди. А ты… — он запнулся, и в его глазах мелькнуло что-то, отчего мне стало по-настоящему больно, — …ты не тот, кто ей нужен. Ты не ее история. Понял?

«Не тот». Эти два слова врезались в самое сердце острее любого ножа. Я всегда знал свои недостатки, свои тараканы и шрамы. Но чтобы он, человек, который знал меня лучше всех, сказал это вот так, в лицо… Это было похоже на приговор.

Я молча кивнул, не в силах выдержать его взгляд. Развернулся и пошел поднимать мяч. Воздух казался густым и ядовитым.

— Я понял, — тихо сказал я, уже от него, глядя на потрескавшийся асфальт под ногами. — Не волнуйся.

Я понял. Понял, что только что потерял своего лучшего друга, даже не успев ничего по-настоящему начать. И самое ужасное было в том, что в глубине души я знал — он по-своему прав. Но это знание не делало боль менее острой. Оно лишь заливало ее горьким осадком предательства. Не его по отношению ко мне. Моего — по отношению к нему.

Глава 9. Пограничная территория

Я сидела на полу в гостиной, прислонившись к дивану, и пыталась поймать последние лучи заходящего солнца. Передо мной на мольберте стоял акварельный пейзаж — вид из нашего панорамного окна. Я пыталась передать ту самую осеннюю хрупкость, когда небо становится перламутровым, а воздух звенит от прохлады. Это было моим убежищем, местом, где можно было спрятаться от нарастающей тревоги.

Дверь резко распахнулась, и в квартиру влетел Денис. Он швырнул ключи на тумбу с таким грохотом, что я вздрогнула.
— Всем привет, — буркнул он, не глядя ни на кого, и прошел в сторону душа, тяжело ступая ботинками по паркету.

Мама, сидевшая на диване с журналом, подняла на меня встревоженный взгляд.
— Анечка, ты не в курсе, что с ним? С Катей опять поссорились?

Я пожала плечами, стараясь, чтобы лицо выражало полное неведение.
— Не знаю, наверное.

Но внутри у меня все похолодело. Я знала. Я знала с того самого дня, когда он увидел, как меня высаживает Максим. С того дня в нашей квартире что-то сломалось. И самое ужасное — мои худшие подозрения начали сбываться.

Максим исчез. Не физически, конечно. Но он словно растворился в воздухе. Его сообщения, которые раньше приходили десятками, теперь приходили раз в два дня и состояли из сухих «привет» и «норм». Он перестал звонить. Отвечал на мои звонки с какой-то легкостью, словно между нами ничего не было. «Просто занят, проект горит», — говорил он, но в его голосе я слышала не работу, а стену. Стену, которую он возвел по приказу моего брата.

Однажды я вернулась домой после долгой прогулки с Лизой, с которой я могла говорить только о нем, о его внезапной перемене. В квартире было тихо, папа был в командировке, мама — на работе. Или так мне показалось.

Я прошла в свою комнату, и ледяная волна ужаса накрыла меня с головой. Денис сидел на моей кровати. В его руках был мой альбом для скетчей. Тот самый, что я прятала в самом дальнем ящике стола.

— Денис... — выдохнула я, и ноги у меня подкосились.

Он медленно поднял на меня взгляд. В его глазах не было ни злости, ни удивления. Только холодная, обжигающая ярость.
— Объясни, — его голос был тихим и страшным. — Объясни это.

Он начал листать страницы. Вот Артем с гитарой, вот веселая Лиза, вот Денис с Катей в обнимку, Ира с Сергеем, наши родители... а потом пошли они. Максим. Десятки зарисовок. Карандашных, акварельных, быстрых набросков и проработанных портретов. Максим, смеющийся, с морщинками у глаз. Максим задумчивый, смотрящий в окно. Максим за рулем своей машины, его профиль на фоне мелькающих огней.

— Денис, отдай, — попыталась я выхватить альбом, но он грубо оттолкнул мою руку.

— Ты с ума сошла? — он уже не сдерживался, его голос гремел, заполняя всю комнату. — Ты вообще понимаешь, что творишь? Тебе восемнадцать лет! ВОСЕМНАДЦАТЬ! Он взрослый мужик, у него своя жизнь! Ты для него что? Мимолетное увлечение? Забавная девочка, сестренка его друга, которая повесилась ему на шею?

— Ты ничего не понимаешь! — крикнула я, и слезы сами потекли по моим щекам. — Он не такой!

— О, я все прекрасно понимаю! — он вскочил с кровати, заслоняя от меня весь свет. — У него таких, как ты, целый вагон и маленькая тележка! Он тебя поиграет и бросит! А ты что? Ты ему всю жизнь будешь рисовать в своем дурацком альбоме?

Каждое его слово било по мне, как плеть. Оно ранило не потому, что я в это верила, а потому, что это был мой самый главный, тайный страх.

— Он тебе не пара, Аня! Поняла? Не пара! Он друг. Мой. Друг. И это ненормально!

— Я его люблю! — вырвалось у меня сквозь рыдания. Это было впервые я произнесла это вслух.

Денис замер. На его лице появилось что-то похожее на отвращение.
— Это не любовь. Это болезнь. И я ее вылечу.

Он швырнул альбом на кровать, и он с грохотом упал на пол, рассыпая листы.
— Чтобы я больше не видел вас вместе. И чтобы ты выбросила его из головы. Навсегда. Поняла?

Он вышел, хлопнув дверью так, что задрожали стены. Я осталась одна посреди своей комнаты, на коленях перед разбросанными рисунками. Я собирала их, стараясь не смазать слезами карандашные линии его лица. Это было все, что у меня осталось. И я понимала, что брат объявил мне войну. Войну за мое сердце. И я не знала, хватит ли у меня сил в ней победить.

Глава 10. Начало

Я пытался отступить. Сделать все так, как просил Денис. Как диктовал здравый смысл. Я перестал писать первым, игнорировал ее сообщения до тех пор, пока совесть не начинала глодать меня изнутри. Я отказался от пары посиделок у них дома, сославшись на аврал на работе. Я строил стену, кирпичик за кирпичиком, и каждый давался мне с мучительным трудом. Каждый пропущенный звонок от нее был похож на предательство. Предательство не Дениса, а нас самих, того хрупкого, настоящего, что зародилось между нами.

Но она сама нашла меня. Объявила войну моему малодушию.

Звонок в дверь прозвучал как выстрел. Я открыл, не глядя в глазок, думая о курьере или соседе, и застыл на пороге.

Аня. Стояла под проливным дождем, в промокших насквозь джинсах и простой белой футболке, которая прилипла к телу, очерчивая каждый изгиб. Вода стекала с ее волос по лицу, но она не пыталась вытереться. Она была прекрасней и страшней, чем когда-либо. Как видение. Как приговор.

— Ты меня избегаешь, — заявила она без всяких предисловий. Голос ее был ровным, но в глубине глаз бушевала буря.

— Аня... — мое сердце упало куда-то в ботинки. — Зайди, ты вся мокрая...

— Почему? — она не двинулась с места, впиваясь в меня взглядом. — Потому что Денис сказал тебе? Он пришёл ко мне с таким же «отеческим» разговором. — Она исказила губы в гримасе, передразнивая брата. — «Он тебе не пара, Ань. У него куча баб, он несерьёзный. Он тебя бросит».

Внутри у меня все сжалось в тугой, болезненный комок. Денис был прав в чем-то. В моем прошлом действительно был «вагон и маленькая тележка» мимолетных романов. Я не был святым. И от этого его слова, пересказанные ею, жгли еще сильнее.

— Аня, послушай... — я провел рукой по лицу, чувствуя, как трещит по швам моя решимость. — Твой брат... он для меня как брат. Я не хочу тебя подвести. Не хочу, чтобы он...

— Я тебя спрашиваю, Максим, — перебила она, сделав шаг вперед, через порог. Капли дождя с нее падали на пол моей прихожей. — Ты сам. Что ты хочешь? Отбрось Дениса, отбрось всех. Ты хочешь меня видеть? Хочешь со мной говорить?

Ее глаза блестели в полумраке прихожей. От дождя или от слез — я не мог разобрать. Но в них была такая прямота, такая обнаженная правда, что все мои защитные барьеры рухнули в одно мгновение. Я больше не мог лгать. Ни ей, ни себе.

— Боже, конечно, хочу, — сорвалось у меня, голос сломался от нахлынувших чувств. — Я с ума схожу от того, что хочу тебя видеть. Каждый день. Слышать твой смех. Видеть, как ты хмуришься, когда рисуешь. Я пытался... Я пытался отойти, но это бессмысленно.

Она выдохнула, и ее плечи, бывшие до этого напряженными, опустились. Словно она сбросила тяжелый груз.

— Тогда хватит слушать других. Слушай себя.

И тогда она сама закрыла последнее расстояние между нами. Она подошла вплотную, подняла лицо к моему и поцеловала. Это был не тот нежный, вопрошающий поцелуй в парке. Это был поцелуй-заявление. Поцелуй-обетование. Страстный, влажный, безграничный. В нем была вся ее боль от моего избегания, вся тоска, вся надежда и вся любовь, о которой она мне тогда, в машине, прошептала. Я ответил ей с той же яростью, впиваясь губами в ее губы, сжимая ее мокрые волосы в пальцах, прижимая ее холодное, дрожащее тело к себе, пытаясь согреть, впитать в себя, сделать частью себя.

И в тот миг все полетело к чертям. Все договоренности с Денисом, все обещания, вся осторожность. Мы перешли черту, за которой не было пути назад. Я чувствовал это каждой клеткой.

Я оторвался, чтобы перевести дух, прижав лоб к ее мокрому лбу.
— Ты понимаешь, что теперь мы уже не остановимся? — прошептал я, глядя в ее расширенные зрачки. — Это точка невозврата. Для всех.

— Я знаю, — ее дыхание было прерывистым.

— Ты готова? Ты не пожалеешь? — это был мой последний, отчаянный попытка быть честным, дать ей шанс отступить.

Она посмотрела на меня с такой безоговорочной верой, что у меня перехватило дыхание.
— Я была готова с того дня, когда ты поцеловал меня в щеку. Я давно готова.

Я поднял ее на руки — она была такой легкой — и понес в спальню. Эта ночь стерла все границы между нами. Это была не просто страсть, это было посвящение. Слияние. Я открывал ее для себя, а она, доверчивая и смелая, открывалась мне в ответ. И когда в полумраке, приглушенно, она прошептала мое имя, я понял, что у нее никого не было до меня. Этот осознание обрушилось на меня с новой силой — не грузом ответственности, а щемящим, пронзительным чувством, что мне доверили самое ценное. Ее хрупкий, новый мир.

Позже, под утро, я лежал без сна и смотрел на нее. Она спала, прижавшись ко мне, положив голову мне на грудь. Ее волосы, уже высохшие, пахли дождем и шампунем. Ресницы отбрасывали тени на щеки. Любимая девочка была в моей постели. И я был у нее первым.

Я не мог поверить, что это происходит наяву. За окном начинался новый день, а мой мир перевернулся окончательно. Было страшно. Было больно от осознания грядущих бурь. Но глядя на ее спокойное, безмятежное лицо, я знал — ни за что на свете я не откажусь от этого. От нее. Это была война, которую мы объявили всему миру. И наш первый бой мы только что выиграли.

Глава 11. Укрощение строптивого брата

Утро было идеальным. Солнечные зайчики плясали на стене, а я уткнулась носом в теплую грудь Макса, вдыхая его запах — кофе, мыло и что-то неуловимо родное. Я никогда не чувствовала себя так безопасно, так… на своем месте. Мир сузился до этой комнаты, до этой кровати, до его спокойного дыхания над моей головой.

Идиллию разорвал оглушительный звонок мобильного. Моего мобильного. Я проваливалась обратно в сон, но Макс осторожно потряс меня за плечо.

— Твое, — прошептал он хрипло от сна.

Я с затуманенным сознанием потянулась к тумбочке. На экране пылало имя «Брат». Ледяная волна адреналина пронзила меня, смывая все остатки сна. Я провела пальцем по экрану, поднося трубку к уху.

— Ты где?! — в ухо мне ударил такой оглушительный крик, что я вздрогнула и чуть не уронила телефон.

Сердце провалилось в пятки, а потом выпрыгнуло в горло. Я села на кровати, сжимая простыню в кулаках. Мозг, отчаянно пытаясь сообразить, выдал единственную более-менее правдоподобную версию.

— Я… я у Лизы! — выдавила я, стараясь, чтобы голос звучал сонно и раздраженно. — Родители в курсе, что я ночую у нее. Что ты орешь, как ненормальный?

— У Лизы? — его голос стал тише, но в нем зазвенела опасная, стальная нотка. — Сиди и не двигайся. Через пятнадцать минут буду.

Щелчок в трубке. Я сидела, не в силах пошевелиться, глядя на погасший экран. Потом рука разжалась, и телефон с глухим стуком упал на ковер.

— Денис? — Макс уже сидел рядом, его лицо было серьезным. Он все понял.

— Он едет к Лизе! — прошептала я в панике. — Что делать?

Макс взял меня за руки. Его ладони были теплыми и твердыми.
— Аня, давай я поговорю с ним. Прямо сейчас. Скажу все как есть.

— Нет! — это было почти истерично. Я представила себе эту сцену: Макс открывает дверь разъяренному Денису. Драка? Скандал? Все это закончится катастрофой. — Не сейчас. Только не сейчас. Я не готова.

Он видел мой ужас. Вздохнул, но не стал настаивать.
— Тогда бегом собираться. Мы успеем.

Следующие десять минут были сплошным адреналиновым кошмаром. Мы неслись по утреннему городу на его машине, и он гнал так, будто от этого зависела наша жизнь. Возможно, так оно и было. Я, трясясь, набрала Лизу.

— Лиза, спасай! — почти крикнула я в трубку, как только она ответила. — Денис просек, что я не у тебя! Едет за мною, я сказала, что у тебя! Мы уже в пути, ты дома?

— Боже, Ань… Да, дома! — Лиза тут же вошла в роль. — Несись сюда, я все устрою!

Я вихрем влетели в ее подъезд. Лиза уже ждала у двери своей квартиры, держа в руках свою запасную пижаму. Я ворвались внутрь. Я срывала с себя одежду.

— Быстрее, быстрее! — подгоняла Лиза, помогая мне надеть пижамный топ.

Я только успела впрыгнуть в штаны и растрепать волосы, как в дверь раздался резкий, требовательный звонок. Мы с Лизой переглянулись. В ее глазах был тот же испуг, что и у меня. Мы успели. Буквально на пять минут.

Лиза, сделав вид, что зевает, открыла дверь. На пороге стоял Денис. Его лицо было бледным от гнева, глаза впились в меня.

— Что это за спектакль? — пробормотал он, окидывая нас с Лизой подозрительным взглядом.

— Какой спектакль? — надула губы Лиза. — Мы спали. Ты чего, Ден, вломился как шторм?

Он внимательно посмотрел на меня: растрепанные волосы, помятая пижама, никакого макияжа. Картина была правдоподобной.

— Быстро собирайся. Домой, — бросил он мне и развернулся, спускаясь по лестнице.

В машине царила ледяная тишина. Я смотрела в окно, чувствуя, как напряжение медленно спадает, сменяясь обидой и злостью.

— И долго ты будешь устраивать мне такие сцены? — не выдержала я. — Долго будешь нянчиться со мной, как с маленькой?

— Пока не начнешь вести себя как взрослая, — сквозь зубы процедил он, не глядя на меня. — А твое поведение оставляет желать лучшего.

— Мое поведение — это только мое дело!

— Пока ты живешь в нашем доме и носишь нашу фамилию — это и мое дело тоже! — рявкнул он в ответ.

Больше мы не разговаривали. Дома я захлопнула за собой дверь комнаты, плюхнулась на кровать и зарылась лицом в подушку. От всего тела еще дрожали колени, а в висках стучало. Но сквозь страх и усталость пробивалось другое чувство. Я провела пальцами по губам, вспоминая его поцелуи, его прикосновения, его шепот в полумраке.

Я счастливая. У меня есть любимый парень, который ради меня готов был мчаться сквозь город на рассвете и противостоять целому миру. А все остальное… Все ссоры, подозрения, скандалы с братом… Мы это переживем. Мы должны пережить. Потому что то, что между нами, стоит любой войны.

Глава 12. Тайна

Мы начали встречаться тайно. Это было похоже на жизнь в параллельной вселенной, существующей в щелях и промежутках обычной жизни. Мучительно-сладкое двоемирие, где каждый миг вместе был украден у остального мира и потому ценился втройне.

Наши свидания были нашими маленькими, священными тайнами. Ранние утренние кофе в крошечной забегаловке, куда мы пробирались на рассвете, когда город только просыпался, залитый розоватым светом, и пахло свежей выпечкой и прохладой. Мы сидели в углу, пили слишком крепкий кофе, и ее босые ноги в кедах лежали поверх моих. Мы говорили обо всем на свете, и в эти часы не было ни Дениса, ни чувства вины, ни тревоги — только мы.

Или долгие прогулки в удаленных, почти заброшенных парках на окраинах, где нас не мог никто узнать. Она собирала опавшие листья причудливой формы и вкладывала их мне в ладонь, как драгоценности. «На, сокровище», — говорила она, и ее глаза смеялись. Я хранил эти высохшие листья в кармане пиджака, как талисман.

А вечерами — кино в полупустых залах . Мы брали места сзади, прячась в темноте, и смотрели не на экран, а друг на друга. Ее рука лежала в моей, наши пальцы были переплетены, и казалось, что я чувствую биение ее сердца через кожу. Мы целовались под звуки саундтрека, и ее губы были слаще любой попкорновой карамели.

В эти украденные часы я открывал ее для себя заново, слой за слоем, и каждый раз поражался. Она была не просто «сестрой Дениса», милой девочкой, повзрослевшей на моих глазах. Она была Аня. Умная, с острым, язвительным чувством юмора, способная одним метким словом описать любого нашего общего знакомого так, что я хохотал до слез. И в следующую секунду она могла сказать что-то настолько глубокое и зрелое о искусстве, о жизни, о природе чувств, что я замолкал, пораженный, и слушал, затаив дыхание, понимая, что передо мной не девчонка, а удивительная, сложившаяся личность.

Она показывала мне свои новые эскизы — уже не только мои портреты, а целые графические новеллы, полные метафор и тонких чувств. Ее талант вызывал у меня благоговейный трепет.

Как-то раз мы сидели в темноте кинотеатра, и ее голова лежала у меня на плече. На экране что-то мелькало, но мы оба давно перестали следить за сюжетом.

— Знаешь, что я больше всего люблю в наших встречах? — тихо спросила она, ее пальцы бессознательно рисовали круги на моей ладони.

— Что? — я прошептал, прижимаясь губами к ее виску.

— То, что здесь, в этой нашей тайной жизни, ты не Максим-для-всех. Не тот весельчак и балагур для друзей. Не тот успешный айтишник для коллег. И даже не друг моего брата. Ты просто... мой Макс.

Она назвала меня «своим». Простое, бытовое слово. Но в ее устах, в полумраке кинозала, наполненное таким безоговорочным доверием и нежностью, оно обожгло меня сильнее любого поцелуя. В нем был весь смысл этого риска, всей этой лжи и напряжения. Оно было тем якорем, который удерживал меня в шторме чувства вины перед Денисом.

Я не нашел слов в ответ. Я просто повернул ее лицо к себе и поцеловал. Медленно, нежно, вкладывая в этот поцелуй все, что не мог выразить словами. Все свое «прости», все свое «спасибо» и все свое «я твой». Все до последней капли.

И в тот момент, с ее вкусом на губах и ее доверчивой улыбкой в темноте, я понял, что никакая тайна не вечна. Но пока она длится, это самый прекрасный, самый настоящий роман в моей жизни. И я готов был платить любую цену, чтобы он продолжался.

Глава 13. Ревность

День рождения Сергея. Очередная тусовка в стиле «все свои». Я приехал один, с каменным лицом и свинцом на душе. Еще в прихожей, слыша ее смех из гостиной, я понял, что это будет пытка.

Зал был полон народа. И конечно, я заметил их сразу. Денис, Аня и Катя стояли рядом со столом. Аня была в каком-то простом, но чертовски сексуальном черном платье, которое делало ее старше. Ее волосы были убраны в небрежный пучок, открывая шею. Мою шею, которую я целовал всего пару дней назад.

Я старался держаться подальше, забившись в угол с пивом, делая вид, что внимательно слушаю Артема, который что-то увлеченно доказывал про новый музыкальный жанр. Но все мое внимание было приковано к ней.

И тут я его увидел. Этот… идеальный парень. Один из друзей семьи Сергея, я его мельком видел пару раз. Высокий, спортивный, в дорогом прикиде. Ухоженный. Успешный юрист или финансист, я был уверен. Тот самый тип, о котором Денис говорил: «тот, кто ей нужен».

Он подошел к их группе, легко влился в разговор, улыбнулся Денису, что-то сказал Кате. А потом его взгляд упал на Аню. И задержался. Мое сердце сжалось в камень. Он начал с ней говорить, наклонившись с той снисходительной галантностью, которую взрослые мужчины используют с симпатичными девчонками. Она вежливо улыбалась, кивала, но я, знавший каждую ее эмоцию, видел — ее улыбка была напряженной, глаза бегали по залу.

Они искали меня.

И нашли. Наши взгляды встретились через всю комнату, полную чужих людей и громкой музыки. В ее глазах не было ни паники, ни смущения. Только глубокая, бездонная тоска и полное, абсолютное понимание. Она словно говорила: «Видишь этого придурка? Видишь, какая это все ерунда? Я здесь только ради тебя».

Внутри у меня все перевернулось. Горячая, слепая волна ревности поднялась от самого желудка и ударила в голову. Мне захотелось, нет, мне потребовалось подойти, встать между ними, отодвинуть этого ухоженного идиота плечом и заявить на весь зал, на Дениса, на всех: «Отойди от нее. Она моя. Ты даже не представляешь, какая она, как она смеется, когда щекочу ее за талию, как шепчет мое имя по утрам. Она МОЯ!»

Мои пальцы так сильно сжали банку с пивом, что алюминий затрещал. Я сделал шаг вперед. И в этот момент мой взгляд наткнулся на Дениса.

Он стоял в другом конце комнаты, прислонившись к косяку, и смотрел прямо на меня. Он не злился. Он не угрожал. Его взгляд был тяжелым, спокойным и… предупреждающим. Как страж у ворот. Он молча напоминал мне о нашем разговоре на баскетбольной площадке. О том, что я «не тот». О том, что я дал слово.

Я замер. Адреналин медленно отступил, оставив после себя горький, ядовитый осадок бессилия. Я не мог. Я не мог сделать ни шага. Я был скован невидимыми цепями собственного слова и дружбы, которая когда-то значила для меня все.

Я видел, как тот парень что-то говорит, и Аня, поймав мой взгляд и поняв, что я не приду, отвечает ему что-то односложное и отворачивается, делая вид, что ищет что-то в сумочке. Ее плечи были напряжены. Она тоже проиграла этот маленький бой.

В ту ночь я впервые по-настоящему ревновал. Это было не то мимолетное чувство неуверенности, что бывало раньше с другими. Это была физическая боль. Глухая, ноющая, разъедающая изнутри. Это было ужасно. Не потому что я не доверял ей. А потому что я не мог защитить то, что было моим. Не мог даже открыто посмотреть в ее сторону, не вызвав бурю. Я был заключен в клетку из приличий и обещаний, а снаружи, в двух шагах, гулял тот, кто мог свободно говорить с ней, улыбаться ей, и все считали бы это нормальным.

Я ушел с дня рождения самым первым, даже не попрощавшись. И всю дорогу домой мне казалось, что я чувствую на своих губах привкус ее помады и собственного бессилия. И оба были одинаково горькими.

Глава 14. Случайная встреча

Иногда вселенная обходится с тобой с какой-то изощренной жестокостью. Она дает тебе кусочек рая, а потом устраивает так, что ты теряешь его на пике счастья самым банальным, самым идиотским образом.

Тем субботним утром был идеальный момент из того самого рая. Аня стояла на моей кухне, залитой мягким солнечным светом. На ней была моя простая серая футболка, доходившая ей до середины бедер. Она была босиком, ее волосы были спутаны после сна, а в руках она держала кружку с моим кофе. Она только что что-то сказала смешное, и я смотрел на нее, завороженный, думая, что нет в мире ничего прекраснее этого утра, этой девушки в моей футболке, этого чувства абсолютного, пусть и украденного, счастья.

Идиот. Наивный, слепой идиот.

Резкий, настойчивый звонок в дверь прорезал уютную атмосферу, как нож. Мы переглянулись. Обычно в это время никто не приходил.

— Курьер, наверное, — предположил я, целуя ее в макушку. — Сейчас.

Я лениво подошел к двери, даже не взглянув в глазок, и распахнул ее.

И застыл. Вся кровь отхлынула от лица, сердце замерло, а потом рванулось в бешеной галоп.

На пороге стоял Денис.

Его лицо, вначале спокойное, за долю секунды прошло путь от удивления до полного, леденящего душу непонимания, а затем — до смертельной бледности. Его взгляд скользнул по мне, а потом ушел за мою спину, на кухню. Я почувствовал, как все мое существо кричит «НЕТ!», но было уже поздно.

— Аня? — произнес он тихо, почти беззвучно. Голос его был пустым, словно он не верил картинке, которую видели его глаза.

Она вышла из-за моего плеча. Ее счастливая, сияющая улыбка, которую я видел секунду назад, исчезла, испарилась, оставив после себя маску ужаса и вины. Она выглядела пойманной, растерянной и до невозможности прекрасной в моей футболке, что делало ситуацию в тысячу раз хуже.

— Денис... я.… — она попыталась что-то сказать, но слова застряли у нее в горле.

Он медленно перевел взгляд на меня. И я увидел в его глазах не просто гнев. Я увидел настоящее, неподдельное презрение. Оно было таким острым и тяжелым, что я физически отшатнулся, будто получил удар.

— Ты... здесь? У него? — он говорил все так же тихо, но каждый звук был отточен, как лезвие. Его взгляд впивался в меня. — Я тебе доверял. Как брату. Больше, чем брату.

В этих словах была вся боль преданного человека. Вся история нашей дружбы — совместные победы, ночные разговоры, обещания «дружить семьями» — все это было вывернуто наизнанку и растоптано в его глазах.

Он не стал кричать. Не стал устраивать сцен. Он просто посмотрел на нас с таким леденящим душу отвращением, что мне стало физически плохо, развернулся и ушел. Дверь захлопнулась с таким оглушительным, финальным звуком, что, казалось, задрожали не только стены, но и сама земля под ногами. Этот звук поставил жирную, безобразную точку.

В квартире повисла гробовая тишина. Аня стояла неподвижно, глядя в пустоту, а потом по ее лицу медленно потекли слезы. Не рыдания, а тихие, отчаянные слезы полного краха.

— Все кончено, — прошептала она. — Теперь все кончено.

Я подошел и обнял ее, прижимая к себе, чувствуя, как ее тело сотрясается от беззвучных рыданий. Я целовал ее волосы, ее мокрые от слез щеки, бормоча какие-то бессмысленные слова утешения. Но внутри у меня был такой же хаос и такое же опустошение.

Мир, который мы так тщательно выстраивали втайне, только что рухнул с оглушительным грохотом. И мы остались стоять среди обломков, понимая, что самое страшное еще впереди. Война, которой мы так боялись, только что началась. И первый залп был нанесен с самой разрушительной силой — силой предательства и разбитой веры.

Глава 15. Разбор полетов

Я шла домой очень долго. Пешком. Максим умолял меня сесть в машину, его лицо было искажено болью и чувством вины. Он хотел сразу поехать со мной, поговорить с Денисом, все объяснить.

— Дай мне сделать это как мужчина, Ань. Я не могу позволить тебе одной идти на эту войну, — он сжал мои руки в своих, и они дрожали.

— Нет, — мой голос прозвучал глухо и отчужденно. — Сейчас будет только хуже. Ты его сейчас не видел. Это... это ненависть. Мне нужно одной. Мне нужно подумать.

Я вырвала руку и побрела по улице, не разбирая дороги. В ушах стоял оглушительный звон, а перед глазами стояло лицо брата — бледное, искаженное презрением. «Я тебе доверял. Как брату». Эти слова жгли сильнее любого обвинения.

Что теперь будет? Наша тайная, хрупкая вселенная, наш прекрасный побег, был разрушен в одно мгновение. Теперь нас ждал суд. Суд Дениса. Суд родителей. Суд здравого смысла и всех тех «правильных» вещей, против которых мы так отчаянно восстали.

Я почти час бродила по улицам, пока ноги сами не принесли меня к знакомому подъезду. Рука дрожала, когда я вставляла ключ в замок. Я переступила порог, и на меня сразу обрушился громкий, разгневанный голос Дениса. Он доносился из гостиной.

— ...и я тебе говорю, он ее просто использует! Он видел, что девочка молодая, наивная, влюбчивая, и воспользовался этим! А она... она ничего не понимает! Она верит ему!

Я замерла в прихожей, прислонившись к стене, не в силах пошевелиться.

— Денис, успокойся, — это был голос отца, спокойный, но напряженный. — Мы еще ничего не знаем. Нужно поговорить с Аней.

— Что тут можно говорить? Что я видел своими глазами! Она была у него дома! В семь утра! В одной его футболке! Вы понимаете?

В его голосе была такая боль и горечь, что у меня сжалось сердце. Я глубоко вздохнула, собрала все свое мужество в кулак и вошла в гостиную.

— Привет, — тихо сказала я, останавливаясь посреди комнаты.

Три пары глаз уставились на меня. Отец сидел в своем кресле, его лицо было суровым и озабоченным. Денис стоял у камина, скрестив руки на груди, его взгляд был ледяным и обвиняющим. И только мама... мама смотрела на меня с другого конца дивана. В ее глазах не было осуждения. Только бесконечная тревога, усталость и капля той самой доброты, которая заставила мое горло сжаться от слез.

— Ну что, «гуляла у Лизы»? — первым нарушил молчание Денис, и его слова прозвучали как пощечина.

— Денис, хватит, — строго сказал отец, но потом взглянул на меня. — Аня, садись. Объясни, что все это значит. Правда ли то, что говорит брат?

Я медленно опустилась на край дивана, напротив мамы.

— Мы... мы встречаемся, — тихо, но четко сказала я. — Уже два месяца.

В комнате повисла гнетущая тишина.

— Встречаетесь, — с издевкой повторил Денис. — Это ты как называешь то, что он тебя, извините, трахает по субботам?

— ДЕНИС! — вскрикнула мама, а отец грозно нахмурился.

— Он меня не «трахает»! — вспылила я, чувствуя, как горит лицо. — Мы любим друг друга!

— Любит? — Денис горько рассмеялся. — Аня, он тебе не пара! Ты это должна понимать! Ему двадцать три, у него за плечами... Да ты знаешь, сколько у него было таких, как ты? Он тебя поиграет и бросит! Он другого круга, других интересов!

— Ты ничего о нем не знаешь! — крикнула я, вскакивая. — Ты знаешь только того своего приятеля для попойки! А я знаю другого! Я знаю, как он ко мне относится!

— Относится? Да он над тобой смеется! Пока ты тут рисуешь его в своем альбоме, он хвастается перед своими друзьями, как круто подкатил к сестренке своего кореша!

— Он так не делает! — слезы наконец хлынули из моих глаз. — Он не такой!

— Аня, дочка, — вмешался отец, его голос был усталым. — Послушайся разума. Ты еще так молода. У тебя вся жизнь впереди. А Максим... он взрослый мужчина. У него уже своя жизнь, свои проблемы. Вы в разных весовых категориях. Это никогда не бывает равноценно. Он... он не для тебя.

Эти слова, сказанные спокойным, убежденным тоном, ранили больнее, чем крики Дениса.

— Но я его люблю, — прошептала я, чувствуя, как почва уходит из-под ног. — И он любит меня.

— Ты думаешь, — покачал головой Денис. — А я тебе говорю — это иллюзия. Прекрати это, пока не стало слишком поздно. Пока он тебе сердце не разбил вдребезги.

Я смотрела на них — на разгневанного брата, на озабоченного отца, на печальную маму. Они были против. Весь мой мир был против. И впервые за все эти два месяца счастливого вранья и тайных встреч я почувствовала всю тяжесть этой стены, в которую мы с Максимом уперлись. И страх, холодный и липкий, закрался в душу. А вдруг... вдруг они правы?

Глава 16. Баррикады

Началась война. Не та, что ведется на полях сражений с оружием в руках, а та, что тише, холоднее и ранит, пожалуй, глубже. Холодная война, где фронт проходил через некогда общий дом, через общих друзей, через мое сердце.

Денис объявил мне бойкот. Полный, тотальный, без права на переписку. Мои звонки уходили в пустоту, сообщения в вотсапе оставались с серыми галочками. В один день я просто обнаружил, что меня нет ни в одном общем чате, а его страница в соцсетях стала для меня недоступна. Он просто стер меня. Вычеркнул из своей жизни.

Его родители, Ирина и Сергей, которые всегда встречали меня с распростертыми объятиями, называли «вторым сыном» и закармливали домашними пельменями, теперь отвечали на мои робкие попытки позвонить сухими, вежливыми фразами. «Спасибо, Максим, все хорошо. Извини, мы сейчас заняты». Приглашения на воскресные ужины, конечно, прекратились. Я стал прокаженным в их глазах. Человеком, перешедшим черту.

А Аня… Моя хрупкая, моя мужественная Аня держала удар на передовой. Она была той самой линией обороны, что стояла между мной и полным уничтожением. Каждый день для нее превращался в битву.

Она влетала ко мне, с красными от слез глазами, но с поднятой головой.
— Он опять! — начинала она, срывая куртку и швыряя ее на стул. — Целый вечер читал мне лекции! «Он тебя бросит, он несерьезный, он тебе изменяет уже наверняка»! Как он может так говорить? Как он может о тебе ТАК думать?

Я молча брал ее за руки — они были ледяными и дрожали — и вел на кухню, готовить чай. Мое молчание было тяжелее ее слов. Потому что в каждом ее слове была боль, которую причинял ей мой же лучший друг. Из-за меня.

— Он просто не понимает! — рыдала она позже, уже у меня на груди, вцепившись пальцами в мою футболку, как в спасательный круг. — Он думает, ты какой-то маньяк-совратитель, который только и ждал, чтобы воспользоваться его глупой сестренкой! Он не видит, какой ты на самом деле! Не видит, как ты ко мне относишься!

Я гладил ее по волосам, по спине, чувствуя, как каждый ее вздох отдается во мне виноватой болью. В комнате стоял только тихий звук ее рыданий и тиканье часов, отсчитывающих время до следующего сражения.

— Аня, — тихо сказал я, когда она немного успокоилась. Голос мой был хриплым. — А ты уверена, что он не прав?

Она замерла у меня на груди.

— В чем? — ее вопрос прозвучал испуганно.

— Во всем. — Я закрыл глаза, чувствуя всю тяжесть этого признания. — Я принес в твою жизнь только проблемы. Одни проблемы. Ты ссоришься с семьей, плачешь, живешь в постоянном стрессе… Может, он и прав? Может, я эгоист? Может, я должен был… отступить. Еще тогда. Чтобы у тебя все было хорошо.

Она резко оторвалась от меня, откинулась назад и взяла мое лицо в свои ладони. Ее пальцы были влажными от слез, но жест был твердым. Ее глаза, еще блестящие от слез, горели такой яростной, безоговорочной уверенностью, что все мои сомнения попросту испарились, сожженные этим внутренним огнем.

«— Ты слушай меня, и слушай внимательно», — сказала она, и в ее голосе не было ни капли сомнения. — Ты принес в мою жизнь не проблемы. Ты принес в мою жизнь любовь. Настоящую. Ты принес чувство, что я живу, а не существую. Что я нужна не как «сестренка», не как «дочка», а как я. Ты показал мне, что я могу быть сильной. И я ни на что не променяю это. Ни на какие спокойные, правильные, удобные для всех «хорошо». Понял?

Она смотрела на меня, и в ее взгляде было все будущее, вся вера, вся наша общая правда, против которой был бессилен любой довод рассудка.

Я не нашел слов. Я просто притянул ее к себе и крепко обнял, чувствуя, как ее сердце бьется в унисон с моим. Мы стояли так среди руин нашей старой жизни, за баррикадами из непонимания и обид. У нас не было тыла. У нас не было союзников. Но у нас было это. Эта любовь. И пока она горела в ее глазах, я знал — мы выстоим. Мы будем сражаться. До конца.

Глава 17. Испытание

Наш тайный роман перестал быть тайной. Он стал публичным достоянием, предметом перешептываний за спиной и осуждающих взглядов. Правда, для семьи Дениса мы по-прежнему были грязным пятном, которое старались не замечать, но весь наш общий круг теперь знал. И каждый считал своим долгом высказаться.

Давление росло, как вода в затопленной шахте, медленно, но неотвратимо сжимая грудь. Я стал изгоем в том самом мире, который когда-то считал своим. И самым тяжелым было то, что люди подходили не с ненавистью, а с сожалением. С этим «мы же желаем тебе добра».

Как-то раз, выходя из магазина у дома, я столкнулся с Ириной Викторовной, мамой Дениса. Она делала вид, что не замечает меня последние недели, но сейчас пути пересеклись. Она выглядела уставшей, под глазами были темные круги.

— Максим, — тихо окликнула она, и я остановился, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — Можно тебя на минуту?

Мы отошли подальше от входа. Она сжала в руках сумку, не глядя на меня.

— Ты для нас всегда был как сын, — начала она, и ее голос дрогнул. — Мы тебе доверяли. И я.… я верю, что ты не хотел зла.

У меня в горле встал ком. Ее тихий, лишенный обвинений тон был в тысячу раз хуже крика.

— Ирина Викторовна, я...

— Я знаю, что вы с Анечкой... что у вас серьезно, — она перебила меня, наконец подняв глаза. В них была бездонная печаль. — Но, милый, пойми. Денис... он чувствует себя преданным. Вдвойне. И как брат, и как друг. Для него это удар ниже пояса. Дай ему время. Остыть. Осмыслить.

Она помолчала, глотая слезы.

— И.… побереги Анечку, — выдохнула она. — Она у нас хрупкая. Искренняя. Она вся горит этой... этой вашей историей. Я вижу. Но мир жесток, Максим. И если вы не справитесь... ее сломает первая. Побереги ее.

Ее слова, полные материнской боли и заботы, ранили больнее, чем любой гнев Дениса. Они не оставляли шанса на оправдание. Они просто констатировали факт: я причинил боль людям, которые мне дороги. И я должен нести за это ответственность.

— Я ее люблю, — тихо сказал я, и это прозвучало как самое жалкое оправдание на свете.

— Я знаю, — кивнула она. — Потому и разговариваю. Но одной любви иногда мало, сынок. Нужно еще и мужество. И мудрость.

Она повернулась и ушла, оставив меня стоять с этой неподъемной тяжестью на душе.

Друзья тоже не оставались в стороне. Артем, как и обещал, пытался быть голосом разума.

— Ну, старик, я же тебя предупреждал, — он вздохнул, заказав нам по пиву в баре. — Денис в ярости. Он сейчас всех, кто с тобой общается, считает предателями. Тебе бы с ним поговорить нормально.

— Он трубку не берет! — раздраженно буркнул я. — Что мне делать? Штурмом брать его квартиру?

— Может, и не надо? — осторожно сказал Артем. — Может, правда остыть? Аня-то девочка классная, не спорю. Но он прав: вы в разных весовых категориях. У нее институт, вся жизнь впереди, а у тебя... У тебя серьезные отношения, ответственность. Ты готов к этому?

Я не ответил. Я сам не знал ответа.

Другие, вроде Сергея, занимали нейтралитет, стараясь не лезть в чужую драму. А кто-то, как Ира, вдруг резко осудила меня.

— Я на стороне Дениса, — холодно заявила она при случайной встрече. — Подкатывать к сестре лучшего друга — это низко, Макс. Я бы на его месте тоже тебе не простила.

Каждое такое слово, каждая встреча были очередным кирпичом в стене, которая вырастала между мной и моей прежней жизнью. Я ходил по городу и видел призраков нашего общего прошлого на каждом углу — вот лавочка, где мы с Денисом болтали ночами, вот бар, где отмечали его крайний день рождения. И теперь все это было отравлено.

Я возвращался домой к Ане, к ее объятиям, к ее вере, которая казалась единственным маяком в этом шторме. Но даже в ее глазах я иногда ловил тень той же усталости и неуверенности, что глодала меня. Испытание только начиналось. И я все чаще задавал себе вопрос: хватит ли у нас сил его выдержать? Или любовь, такая яркая и всепобеждающая в тайне, окажется слишком хрупкой для суровой правды дня?

Глава 18. Разрыв

Я жила как на раскаленной сковороде. Каждый день — это балансирование на острие ножа. Дом превратился в поле битвы, где каждый взгляд брата был обвинением, каждый вздох родителей — укором. А у Макса... у Макса я пыталась найти спасение, но приносила туда только свое напряжение и усталость.

Я стала замкнутой, как раковина. Нервной. Каждое его невинное предложение — «Пошли в кино?», «Давай съездим за город?» — натыкалось на стену моего страха. «А вдруг нас увидит кто-то из знакомых? А вдруг Денис узнает?» Я боялась лишний раз позвонить ему днем, боялась задерживаться у него допоздна. Моя любовь превратилась в постоянный расчет и маневры.

Мы начали ссориться. Сначала из-за мелочей — из-за разбросанных носков, из-за невымытой чашки. Но за этими мелочами скрывалось главное — неподъемное давление, которое давило на нас обоих.

И вот однажды это случилось. Я снова отказалась от его предложения поехать на два дня на базу отдыха. «Не могу, Денис будет спрашивать, родители забеспокоятся...» Я стояла посреди его гостиной, вся сжавшись, и оправдывалась, как провинившийся ребенок.

Он слушал, молча глядя в окно. А потом резко обернулся. Его лицо, обычно такое спокойное и сдержанное, было искажено гримасой боли и гнева.

— Может, твой брат прав! — крикнул он, и его голос, громовый и резкий, заставил меня вздрогнуть. — Может, мы совершаем ошибку! Может, вся эта наша тайная любовь — просто одна большая, дурацкая ошибка!

Воздух вылетел из моих легких. Словно меня ударили в грудь. Я смотрела на него, не веря своим ушам. Эти слова... эти слова были моим самым страшным кошмаром, тем, в чем я боялась признаться даже самой себе.

— Ты... так думаешь? — прошептала я, и собственный голос показался мне чужим, тонким и надтреснутым.

— Я не знаю, что думать! — он провел рукой по волосам, срываясь. — Я устал, Аня! Я устал прятаться, как вор! Устал от этих взглядов, от шепота за спиной! Я люблю тебя, боже, я люблю тебя больше всего на свете, но я теряю в этой войне самого себя! Я не узнаю себя в зеркале!

Каждое его слово было как нож. Потому что я чувствовала то же самое. Та же усталость, тот же страх, то же ощущение, что мы зашли в тупик, из которого нет выхода. Но я боролась. Я цеплялась за нашу любовь из последних сил, а он... он, казалось, готов был сдаться.

Вдруг вся ярость, весь страх, все накопленные обиды вырвались наружу.
— А я не теряю? — мой голос сорвался на крик. — Я теряю брата! Я теряю семью! Я живу в аду, потому что выбрала тебя! А ты говоришь мне, что устал прятаться?!

Мы стояли, тяжело дыша, глядя друг на друга заплаканными глазами. В его взгляде я увидела не отречение, а отчаяние. Такое же, как у меня. Но в этот момент это не имело значения. Слишком больно было видеть, как рушится наша общая крепость, стена, за которой мы были так счастливы.

Внезапно вся злость ушла, оставив после леденящую, мертвую пустоту. Я больше не могла. Не могла ни спорить, ни убеждать, ни просить.

— Мне нужно время, Макс, — тихо сказала я, и голос мой был безжизненным.

Я не стала дожидаться ответа. Я повернулась и пошла в спальню, к шкафу. Руки сами начали складывали мои вещи — ту самую футболку, в которой он любил меня видеть, книгу, которую я читала у него в постели, зарядку от телефона. Я чувствовала его взгляд на своей спине, тяжелый и полный боли, но не обернулась. Если я обернусь, я сломаюсь. Я останусь. И мы будем мучить друг друга дальше.

Я вышла в прихожую с сумкой в руке. Он стоял там, прислонившись к стене, и смотрел на меня. В его глазах было столько тоски, что я едва не бросилась к нему.

— Аня... — его голос сорвался.
— Просто... время, — повторила я, не в силах сказать больше.

Я открыла дверь и вышла. Дверь закрылась за мной с тихим, но безжалостно-финальным щелчком. В тишине подъезда он прозвучал громче любого хлопка, любого скандала. Это был звук конца.

Я спустилась по лестнице, вышла на улицу и пошла, не зная куда. Слезы текли по лицу, но я почти не замечала их. Внутри была только одна мысль, одно осознание, от которого замирало сердце: все кончено. Наша прекрасная, мучительная, запретная сказка закончилась. И виноваты в этом были не Денис, не родители, не общественное мнение. Виноваты были мы сами. Мы не смогли выдержать груз реального мира, который обрушился на наши хрупкие плечи.

Глава 19. Пустота

Первые сутки были самыми странными. Я ходил по квартире, и она оглушала меня своей тишиной. Ни ее смеха, доносящегося с кухни, ни шелеста карандаша по бумаге, когда она рисовала, устроившись на диване. Ни ее запаха — сладковатого, как клубника и акварель. Только гул холодильника и тиканье часов, отсчитывающих время, которое вдруг стало тягучим и бессмысленным.

Неделя без нее показалась вечностью. Мир вокруг поблек, потерял краски и объем, стал плоским, как неудачная фотография. Я механически ходил на работу, отвечал на письма, участвовал в совещаниях, но был пустой оболочкой, за которой изнутри за пультом сидел кто-то другой. Друзья, видя мое состояние, пытались вытащить меня.

— Пошли в бар, развеешься, — предлагал Артем, кладя руку мне на плечо. Мы сидели в нашем привычном пабе, но даже пиво казалось мне горьким и безвкусным.
— Не хочу развеиваться, Тем, — отмахивался я, глядя на кружащиеся в стакане пузырьки. — Я хочу… я не знаю, чего я хочу.
— Она позвонит, — уверенно говорила Катя, которая, несмотря на все, тайно нас поддерживала. — Дай ей остыть. Вы оба на взводе были.
— А если не позвонит? — спрашивал я, и в голосе слышалась неприкрытая паника.
— Тогда ты поймешь, что это была не твоя судьба, — философски заключал Артем.

Но я уже все понял. Я совершил чудовищную, непростительную ошибку. Я позволил страху, усталости и собственной глупой гордости взять верх над самой настоящей, самой светлой любовью в моей жизни. Я кричал на нее, когда должен был обнять. Я сомневался в нас, когда должен был быть ее опорой. Я стал тем, против кого ее брат так яростно предостерегал, — ненадежным, слабым мужчиной, который ломается под первым же серьезным давлением.

Мысль о Денисе вызывала отдельную, особую боль. Я узнал от Кати, что он в курсе нашей ссоры. Я ждал злорадства, торжествующего «я же говорил». Но его не было. Он просто молчал. Полное, абсолютное игнорирование. И это было в тысячу раз хуже. Его молчание было красноречивее любых слов. Оно говорило: «Ты для меня больше не существуешь. Даже как объект для ненависти». И в этом молчании была смерть нашей дружбы. Окончательная и бесповоротная.

Я ловил себя на том, что постоянно думал о ней. На улице видя девушку с похожей прической, я вздрагивал. Заказывая кофе, я автоматически вспоминал, как она морщится от горечи моего американо и просит добавить сироп. По вечерам я брал в руки телефон, чтобы отправить ей смешной мем, и лишь потом осознавал, что не могу. Что между нами теперь — непробиваемая стена моего же малодушия.

Однажды ночью я не выдержал. Я стоял на балконе, глядя на спящий город, и в голове прокручивал тот роковой вечер. Ее испуганное лицо, ее шепот: «Ты... так думаешь?» И мой собственный идиотский, полный отчаяния крик. Я сжал перила так, что кости затрещали.

«Что я наделал? — пронеслось в голове. — Я потерял ее. Настоящую, единственную. Из-за чего? Из-за страха перед сплетнями? Из-за усталости?»

Пустота внутри была настолько физической, что я чувствовал ее тяжесть в груди, под ложечкой. Это была не просто тоска. Это было ощущение, что из меня вынули самый главный стержень, и теперь все рушится, не находя опоры.

Я вернулся в комнату, сел на край кровати и уткнулся лицом в ее подушку. От нее еще f пахло ее шампунем. И в этот момент до меня дошла простая, ужасающая истина: я не просто совершил ошибку. Я добровольно отказался от своего счастья. И теперь мне предстояло жить с этой пустотой. Очень, очень долго.

Глава 20. Тишина

Первые дни были самыми тяжелыми. Я будто жила в вакууме, где все звуки доносились приглушенно, а краски стали серыми. Наше расставание висело в воздухе тяжелым, липким облаком, которым было нечем дышать.

Я почти не выходила из комнаты. Лежала на кровати и смотрела в потолок, прокручивая в голове тот вечер снова и снова. Его глаза, полные боли и гнева. Его слова: «Может, мы совершаем ошибку!» Они отдавались в висках глухим эхом, больнее любого оскорбления. Я злилась на него за эту слабость, за то, что он сломался, но еще больше — на себя. Потому что в глубине души я боялась того же самого.

Мама заходила ко мне, стараясь быть незаметной. Она приносила чай с медом и бутерброды, которые оставались нетронутыми.

— Анечка, нужно кушать, — тихо говорила она, садясь на край кровати и гладя меня по волосам. Ее прикосновения были такими же нежными, как в детстве, когда я болела.
— Не хочу, — утыкалась я лицом в подушку.
— Я знаю, что тебе тяжело, — она вздыхала. — Сердце не часы, его не починишь за пять минут. Но оно лечит само. Поверь маме.

Она не говорила «я же предупреждала» или «он тебе не пара». В ее молчаливой поддержке была вся ее материнская мудрость и любовь. Иногда она просто сидела рядом, и ее присутствие было единственным, что не давало мне полностью распасться.

Лиза ворвалась в мой затворнический мир на третий день, как ураган. Она распахнула дверь без стука, в руках у нее была огромная коробка с эклерами и два стакана кофе с собой.

— Все, хватит киснуть! — заявила она, ставя угощение на стол и руками распахивая шторы. Солнечный свет ударил мне в глаза, и я зажмурилась. — Подъем! Анечка, слышишь? Вставай, умывайся, и мы будем есть эти эклеры, ругать всех мужиков к чертям собачьим, а потом решать, как тебе жить дальше.

— Я не хочу жить дальше, — пробормотала я, натягивая одеяло на голову.

— Вранье! — Лиза решительно стащила одеяло. — Хочешь. Просто сейчас кажется, что нет. Давай, рассказывай. Что случилось?

И я рассказала. Сбивчиво, с паузами и слезами, я выложила ей все — наш последний скандал, его слова, мое бегство.

Лиза слушала, не перебивая, хмуря брови.
— Ну, он, конечно, сволочь, — заключила она, когда я закончила. — Кричать на тебя — это не по-мужски. Ты и так между молотом и наковальней металась. Но, Ань… — она отломила кусочек эклера. — Ты же сама говорила, как он на взводе был. Все эти бойкоты, взгляды… Он, наверное, просто сорвался.

— Так что, мне теперь его жалеть? — с вызовом спросила я.
— Нет. Тебе нужно пожалеть себя. И решить — он для тебя стоит этой войны или нет. Потому что если да, то одна ссора — это не конец света. А если нет… — она пожала плечами. — Тогда и рыдать не о чем.

Ее прагматизм действовал на меня лучше любого успокоительного. Она не романтизировала и не демонизировала. Она смотрела на ситуацию трезво.

Ночи были самыми страшными. Днем я могла отвлекаться на разговоры с Лизой или на попытки рисовать. Но ночью, в тишине, меня накрывало с головой. Я вспоминала его руки. Его смех. То, как он смотрел на меня, когда я засыпала у него на груди. Как он шептал: «Ты моя». В квартире стояла та самая гробовая тишина, которую он так ненавидел. И я понимала, что он был прав — в этой войне мы теряли себя. Но, может быть, потерять себя вместе было лучше, чем остаться в одиночестве в этой звенящей, невыносимой тишине?

Как-то раз мама, укладывая меня спать, как в детстве, поцеловала в лоб и сказала:
— Никто не может сказать тебе, что правильно, а что нет, доченька. Ни я, ни папа, ни Денис. Сердце — единственный компас в таких делах. Спроси его. И будь готова услышать ответ.

Я осталась одна в темноте и прислушалась к себе. Сквозь боль, обиду и страх пробивался один-единственный, но такой ясный ответ. Я скучала по нему. Безумно. Отчаянно. И никакая логика, никакие доводы рассудка не могли это изменить.

Тишина вокруг все так же давила. Но теперь в ней появилась новая нота — не покорность, а решимость. Решимость дождаться, когда боль утихнет. Решимость понять, есть ли у нас шанс. Или наша любовь действительно была ошибкой, прекрасной и обреченной, как бабочка, вылетевшая на зимний мороз.

Глава 21. Прорыв

Я погряз в самосожалении и тоске, как в трясине. Дни сливались в одно серое, безрадостное пятно. Работа, дом, бесцельное блуждание по интернету и навязчивые мысли о ней. Я почти смирился с тем, что это — моя новая реальность. Меня спасла Катя.

Она вломилась ко мне вечером без предупреждения. В одной руке у нее дымилась коробка с пиццей, в другой — шестилитровая бутылка колы. Ее лицо выражало такую решимость, что я по инерции отступил от двери.

— Привет, страдалец, — бросила она, проходя в гостиную и ставя провизию на стол. — Мы сейчас будем есть это, а ты будешь слушать.

— Кать, я не в настроении... — начал я, но она резко обернулась и ткнула в меня пальцем.

— А у кого оно есть, это настроение? У Ани, которая за неделю превратилась в тень? У Дениса, который ходит по квартире, как привидение, и молчит, как рыба? У меня, которая смотрю на вас всех и схожу с ума? Сиди и не рыпайся.

Я беспомощно опустился на диван. Катя разложила пиццу, налила колу в стаканы и уселась напротив, уставившись на меня.

— Так, — начала она. — Первый и главный вопрос. Ты ее любишь?

Вопрос был настолько простым и прямым, что не требовал ни секунды на раздумья.
— Безумно, — выдохнул я. — Это не прошло. Стало только хуже.

— Отлично. Потому что она тебя тоже любит. Не смотри на меня такими глазами, я с ней говорю каждый день. Она не ест, не спит, рисует одни черные квадраты. Она, блин, худая, как тростинка!

От ее слов у меня сжалось сердце. Я представлял ее такой — бледной, с грустными глазами. И винил в этом только себя.

— Я... я не хотел...
— Никто не спрашивает, чего ты хотел! — отрезала Катя. — Слушай дальше. Денис... Денис все это видит. И знаешь, что? Он не злорадствует. Он в полной растерянности. Он думал, что, убрав тебя из уравнения, он вернет все как было. А получил полумертвую сестру, которая с ним почти не разговаривает.

Она отхлебнула колы и посмотрела на меня прямо.
— Он не монстр, Макс. Он упрямый осёл, да. Он вспыльчивый и категоричный. Но он любит Аню больше жизни. И он просто боится за нее. Боится, что ты ее сломаешь, бросишь, не сбережешь. Его страх был сильнее его доверия к тебе. И, возможно... — она сделала паузу, — ...возможно, он понял, что совершил ошибку, так яростно вам мешая.

В ее словах была новая, незнакомая нота. Надежда.
— Ты это серьезно? — тихо спросил я.

— Я не телепат, — пожала плечами Катя. — Но я вижу, как он на нее смотрит. В его глазах не злость, а боль и растерянность. Он не знает, как это починить.

— И что мне делать? — спросил я, и в голосе прозвучала вся моя беспомощность. — Я звонил, писал... Она не отвечает.

— Потому что ты делаешь это из позиции слабости! — Катя снова ткнула в меня пальцем. — Ты извиняешься, ты молишь о прощении. Перестань прятаться, Макс! Будь мужчиной, в конце концов! Не того, кто ноет о своей потере, а того, кто готов бороться за свое счастье. И не втихаря, а открыто!

— Как? — это был единственный вопрос, который вертелся у меня в голове.

— Как? — она подняла бровь. — Пойди и поговори с Денисом. Смотри ему в глаза. Скажи все, что ты мне сейчас сказал. Что ты любишь его сестру. Что ты совершил ошибку, но готов ее исправить. Что ты не идеален, но будешь стараться. Покажи ему, что тебе можно доверять. Не словами, а поступком. Стойкостью.

Иди и исправляй. Пока не стало слишком поздно.

Ее слова, резкие и бескомпромиссные, врезались в самое сердце. Они были как удар током, который вывел меня из ступора. Она была права. Абсолютно права. Я все это время пытался либо спрятаться от проблемы, либо умолять о прощении. Но я не боролся. Не боролся за нее, за нас.

Я сидел, сжимая в руке стакан, и чувствовал, как внутри что-то переворачивается. Страх никуда не делся. Но его затмила новая, ясная решимость. Решимость идти до конца. Даже если меня ждет новый отказ, новый скандал. Я должен был попытаться.

Я поднял взгляд на Катю.
— Спасибо, — сказал я, и в голосе впервые за долгое время прозвучала не апатия, а сила.

— Не за что, — она хмыкнула и откусила кусок пиццы. — Теперь ешь. Завтра тебе понадобятся силы.

Глава 22. Объяснение

Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь глухим стуком в висках. Я стоял у знакомой двери, за которой решалась моя судьба. В руке сжимал коробку дорогого виски — не как взятку, а как жест. Как попытку вернуться в то время, когда мы с ним могли разделить бутылку, разговаривая обо всем на свете.

Дверь открылась. В проеме стоял Денис. Он выглядел усталым. Темные круги под глазами, плечи опущены. Он не удивился, увидев меня. Словно ждал.

— Тебе чего? — его голос был ровным, безразличным. Это было хуже крика.

— Поговорить, — сказал я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Как мужчина с мужчиной.

Он молча оценил меня взглядом, потом тяжело вздохнул и отступил, пропуская внутрь. Я переступил порог, и на меня пахнуло воспоминаниями. Вот этот паркет, по которому Аня бегала босиком. Вот эта ваза, которую мы с Денисом чуть не разбили, когда дурачились.

Мы прошли в гостиную. Ту самую, где когда-то началась наша тайна, у камина. Теперь здесь витала тень ее конца. Он сел в кресло, я — на диван, напротив. Положил виски на стол.

— Я не за этим, — сказал я, видя, как он скользнул по бутылке взглядом.

— Тогда зачем? — устало спросил он.

Я глубоко вдохнул, собираясь с мыслями. Пританцовывать вокруг да около не имело смысла.

— Я люблю твою сестру, — выдохнул я, глядя ему прямо в глаза. — Сильно. Безумно. И я не играю с ней. Никогда не играл. Я понимаю твой гнев. Честно. Если бы у меня была сестра, и мой лучший друг… мой брат… завел бы с ней тайный роман, я бы, наверное, тоже пришел в ярость. Возможно, я бы тебя прибил на месте.

Уголок его губ дрогнул, но он промолчал.

— Ты имел полное право быть в бешенстве. Но я прошу тебя взглянуть на это, с другой стороны. За все это время, все годы, что ты меня знаешь… Разве я когда-нибудь, хоть раз, причинил ей зло? Разве я не тот самый человек, которого ты сам называл братом? Кому доверял?

Он отвел взгляд, уставившись в окно. Его пальцы сжали подлокотник кресла.

— Я изменился, Ден, — продолжал я тише. — Из-за нее. Она заставила меня посмотреть на себя по-другому. Я стал… лучше. Спокойнее. Ответственнее. Я бросил всю ту дурацкую беготню, все эти мимолетные романы. Она… она мое всё. Понимаешь? Всё, что имеет для меня значение.

Он долго молчал. Тишина в комнате была оглушительной. Потом он медленно повернул ко мне голову. И в его глазах я увидел не ненависть, не гнев. Я увидел усталость. И страх.

— Я боюсь, Макс, — тихо признался он. Голос его сорвался. — Боюсь, что вы оба, такие идеалисты, такие… горящие, получите по сердцу. И ей будет больнее всего. Она… она вся в это окунулась с головой. А мир… он не такой, как в ее рисунках.

«— Мы уже получили по сердцу, Ден», — сказал я, и голос мой дрогнул. — От этой разлуки. И поверь мне, эта боль в тысячу раз хуже, чем любой другой риск, любая возможная боль в будущем. Без нее… я просто не могу. Я пустой.

Он смотрел на меня, и я видел, как в его глазах идет борьба. Борьба между желанием защитить сестру от всех бед на свете и осознанием, что, возможно, главную боль он причинил ей сам, разлучив нас.

Он тяжело вздохнул, словно поднимая неподъемный груз, и провел рукой по лицу.
— Ладно, — прошептал он. — Пошёл ты. Делай что хочешь.

Это не было прощением. Не было одобрением. В его голосе не было тепла. Это было капитуляцией. Перемирием, достигнутым не потому, что он нас понял, а потому, что он увидел, что наше страдание от разлуки сильнее его страха за наше будущее. Он любил сестру слишком сильно, чтобы видеть ее такой несчастной.

— Спасибо, — хрипло сказал я, вставая.

— Не благодари, — он мрачно усмехнулся. — Если ты ее хоть раз обидишь, я тебя просто убью. Без разговоров.

— По рукам, — кивнул я.

Я вышел из их дома, и первый глоток холодного осеннего воздуха показался мне вкусом свободы. Битва была не выиграна, но война, самая тяжелая ее часть, наконец-то закончилась. У меня был шанс. Шанс все исправить. И я был готов сделать для этого все.

Глава 23. Признание на рассвете

Я не поехал домой. Я сел в машину и поехал к ней. Катя скинула мне адрес — ту самую маленькую студию, которую их родители купили Денису, когда ему исполнилось восемнадцать. Теперь там жила она. Потому что не могла оставаться в том доме, где каждый уголок напоминал о нас и о брате, с которым она теперь едва разговаривала.

Стояло глухое ночное время, предрассветное. Город спал, улицы были пустынны. Я мчался по ним, не думая о правилах, с одной лишь мыслью в голове: увидеть ее. Сейчас. Немедленно.

Я припарковался у незнакомого подъезда, поднялся на нужный этаж и замер перед дверью. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди. Я поднял руку и постучал. Сначала тихо, потом настойчивее.

Из-за двери послышались шаги. Щелчок замка. Дверь приоткрылась на цепочке. В щели я увидел ее. Заспанную, с растрепанными волосами, в старом, мятом халате. Она щурилась от света в коридоре.

— Максим? — ее голос был хриплым от сна. В ее глазах мелькнула тревога. — Что случилось? Ты в порядке?

— Я был полным, законченным идиотом, — выпалил я, не в силах сдержать поток слов. — Я творил чушь, несуразную, малодушную чушь. Я позволил страху и давлению затмить все. Я не хочу жить без тебя, Аня. Ни одного дня. Ни одной секунды. Прости меня,. Пожалуйста.

Она молча смотрела на меня, и я видел, как в ее сонных, испуганных глазах происходят изменения. Тревога таяла, уступая место изумлению, а затем — той самой боли, которую я причинил. По ее бледным щекам медленно потекли слезы. Она молча задвинула цепочку и открыла дверь.

— Я тоже была не права, — прошептала она, оставаясь стоять в проеме. — Я так боялась их реакции, Дениса, скандалов... что начала давить на тебя. Требовала невозможного — чтобы ты был идеальной скалой, когда я сама была готова рассыпаться в любой момент. Я загнала нас обоих в угол.

— Мы оба были дураками, — шагнул я вперед, сокращая расстояние между нами. Воздух вокруг сгустился, стал сладким и густым. — Но мы можем это исправить. Давай перестанем бояться. Давай будем бояться вместе. Вдвоем это не так страшно.

Я не стал ждать ответа. Я не мог. Я протянул руку и коснулся ее щеки, смахивая пальцем мокрую дорожку от слезы. Она прикрыла глаза и прижалась щекой к моей ладони.

И тогда я обнял ее. Крепко-крепко, прижимая к себе, чувствуя, как ее худенькое, почти невесомое тело впивается в меня. Она обвила меня руками за спиной и спрятала лицо у меня на шее. Ее плечи вздрагивали от тихих, счастливых рыданий.

Мы стояли так в дверном проеме, в свете одинокой лампочки в коридоре. Не двигаясь. Просто дыша друг другом, сливаясь в одно целое после долгой, мучительной разлуки. Я гладил ее по спине, по волосам, шепча ей на ухо самые нежные, самые глупые и самые искренние слова, которые только приходили в голову.

За окном ночь начала отступать. Черный бархат неба на востоке стал разбавляться синевой, затем розовыми и персиковыми полосками. Светало. Новый день начинался. Не украдкой, не в тайне, а открыто. Со всеми нашими ошибками, страхами и шишками, но зато — вместе.

Она наконец подняла голову. Ее глаза, промытые слезами, сияли в предрассветных сумерках.

— Заходи, — прошептала она, улыбаясь сквозь слезы. — Похоже, тебе есть что рассказать.

Я зашел, и она закрыла за нами дверь. Уже не как вор, крадущийся в ночи, а как человек, который пришел домой.

Глава 24. Новая реальность

Мы снова были вместе. Но на этот раз все было иначе. Не было больше тайн, украдкой отправленных сообщений и свиданий в глухих парках. Мы были вместе открыто, и в этой открытости была своя, новая, хрупкая свобода.

Денис сдержал слово. Он не вмешивался. На семейных ужинах он кивал мне, коротко здоровался с Максом, но глубокого разговора между ними пока не получалось. Между ними висела стена, сложенная из обид и предательства, и разбирать ее предстояло медленно, кирпичик за кирпичиком. Он держался на расстоянии, и это было больно, но уже не так мучительно, как полное отчуждение.

Мы с Максом жили на два дома. То у него, то в моей студии. Его квартира пахла кофе и его одеколоном, моя — красками и свечами. Мы учились быть парой не в побегах, а в быту. В совместных походах в магазин, в мытье посуды, в том, чтобы засыпать и просыпаться вместе. И это было прекрасно.

Я снова стала… собой. Той, что смеется громко и заразительно, что может болтать без умолку о ерунде, что снова рисует не черные квадраты, а яркие, сочные акварели. Я вернула себе свои краски.

И это, конечно, заметили дома. Как-то раз мне понадобились старые книги по искусству, которые остались в моей комнате у родителей. Я заскочила к ним, не предупредив. Дверь была открыта, и, проходя по коридору, я услышала приглушенные голоса из гостиной — мама и Денис.

Я уже хотела крикнуть «Привет, я дома!», но фраза мамы заставила меня замереть.

— Ты видишь, как она сейчас выглядит? — тихо говорила мама. — Она снова светится. Как фонарик. Я давно не видела ее такой.

Я застыла за стеной, прислушиваясь. В груди что-то екнуло.

Раздалось сердитое ворчание Дениса:
— Вижу. Не слепой.

— Денис, я не оправдываю тот способ, как все началось, — голос мамы стал мягким, убеждающим. — Но, может, мы были не правы? Смотри на нее. Она счастлива. По-настоящему. Разве не этого мы хотели для нее? Чтобы она была счастлива?

Последовала пауза. Я почти физически чувствовала, как брат переваривает эти слова.

— Я просто… я боялся, что он ее сломает, — наконец прорычал Денис, и в его голосе не было злости, только усталая обреченность. — Что она будет плакать из-за него. А сейчас… сейчас она сияет. И он… он смотрит на нее так, будто она его личное солнце. Даже я, дурак упрямый, это вижу.

— Любовь — штука сложная, сынок, — вздохнула мама. — Она редко приходит удобно и вовремя. Главное, что в ней есть уважение и забота. А они, кажется, есть.

— Ладно, хватит об этом, — буркнул Денис, и я услышала, как он встает. — Просто… пусть он ее никогда не обижает. И все.

Я отступила от стены, чувствуя, как по щекам текут слезы. Но на этот раз это были слезы облегчения. Они видели. Они видели, что мы не просто «ошибаемся», что мы не играем. Они видели наше счастье.

Я громко, чтобы меня услышали, прошлепала по коридору.
— Привет, я дома! Мам, Ден, вы где?

Вошла в гостиную. Мама сидела на диване с вязанием, улыбаясь своей обычной, спокойной улыбкой. Денис стоял у окна, делая вид, что разглядывает что-то на улице. Он обернулся, и наш взгляд встретился. И в его глазах я не увидела ни гнева, ни раздражения. Увидела что-то вроде… усталого принятия. И может быть, каплю надежды.

— За книгами пришла, — объяснила я, показывая на полку в своей комнате.
— Конечно, родная, — кивнула мама. — Оставайся ужинать? Максима зови.

— Он на работе, но спасибо, — улыбнулась я. — В другой раз обязательно.

Собрав книги, я на прощание обняла маму и, сделав над собой усилие, подошла к Денису. Я быстро, почти неловко, обняла его за талию.

— Пока, братик, — прошептала я.

Он на секунду замер, а потом похлопал меня по спине.
— Пока, сестренка.

Это было не «я тебя простил». Это было «я стараюсь». И для нас с Максом, стоявших на руинах нашей старой жизни, этого было достаточно. Более чем достаточно. Мы строили новую реальность. И, кажется, у нас получалось.

Глава 25. Семейный обед

Прошло полгода. Шесть месяцев нашей новой, открытой жизни. Мы с Аней научились быть парой не в тайне, а в свете дня, со всеми вытекающими — с легким осуждением одних и теплой поддержкой других. Но главное изменение произошло, когда на мой телефон пришло сообщение от Дениса. Короткое и без эмоций: «Родители зовут на ужин в воскресенье. Ты и Аня».

Это был жест. Робкий, вымученный, но жест. Мост, протянутый через пропасть нашего с ним прошлого.

Вечер в их доме был самым напряженным за последние полгода. За столом сидели не только родители Ани, Ирина Викторовна и Сергей Николаевич, но и мои мама с отцом, которых, видимо, пригласили для создания видимости «нормальной» семейной обстановки. Воздух был густым, словно перед грозой.

Разговор, как водится, вел в основном Сергей Николаевич. Он расспрашивал меня о работе, о новых проектах, кивал, делая вид, что слушает с интересом. Мои родители старательно поддерживали беседу, рассказывая о своих делах. Мама Ани перекладывала салат из тарелки в тарелку, украдкой поглядывая то на меня, то на Дениса.

А Денис... Денис молчал. Он сидел напротив меня, упорно изучая узор на скатерти, и лишь изредка вставлял односложные реплики. Он был похож на заряженную пружину.

Аня сидела рядом со мной. Ее рука нашла мою под столом и сжала его так крепко, что кости хрустнули. Ее ладонь была влажной. Я переплел наши пальцы, пытаясь передать ей хоть каплю спокойствия, которого сам не чувствовал. Она была нашим щитом, нашей опорой в этом доме, и я видел, как ей тяжело.

Ближе к концу ужина, когда напряжение достигло пика, Денис вдруг отодвинул стул.
— Макс, — произнес он, глядя куда-то мне в переносицу. — Поможешь мне вынести мусор?

Вопрос повис в воздухе. Все замолчали. Ирина Викторовна замерла с салфеткой у губ. Это был не просто вынос мусора. Это был вызов.

— Конечно, — кивнул я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Мы вышли в прохладный вечерний воздух. Денис молча прошел к мусорным контейнерам, выбросил пакет, затем достал пачку сигарет. Он давно бросил, но сейчас руки его слегка дрожали, когда он прикуривал.
— Не начинай снова, — предупредил я его тихо.

Он лишь хмыкнул, выпуская струйку дыма, и посмотрел на темное, усыпанное звездами небо.
— Я вижу, она счастлива, — произнес он на выдохе. Слова дались ему с трудом, будто он вытаскивал их клещами. — Это... главное. Я не хочу признавать это, но это так.

В груди у меня что-то дрогнуло, сжалось от надежды.
— Я сделаю все, что в моих силах, Ден, чтобы она всегда была счастлива. Я даю тебе слово.

Он наконец перевел на меня взгляд, суровый, испытующий.
— Смотри у меня, — его голос был низким и серьезным. Но потом, в углах его глаз, дрогнули едва заметные морщинки. Намек на улыбку. Призрак той, что бывала на его лице раньше. — И.… — он затянулся, отводя взгляд, и бросил окурок, притоптав его. — Прости. Я был ослом. Упертым, самодовольным ослом.

Эти слова — не «я тебя прощаю», а «прости меня» — стали тем самым кирпичом, который мы так долго ждали. Мост через пропасть был построен. Он еще шаткий, ненадежный, но он был.

— Я тоже был не подарок, — хрипло сказал я. — И я тебя прощаю. Если ты простишь меня.

Он кивнул, коротко и деловито.
— Ладно. Пошли назад, а то наши мамы там, наверное, уже поседели от волнения.

Когда мы вернулись за стол, Аня посмотрела на меня с немым вопросом в глазах. Я тихо ей подмигнул. Она выдохнула, и ее плечи наконец расслабились.

В тот вечер мы с Денисом не стали снова лучшими друзьями. Не стали хлопать друг друга по плечу и вспоминать старые времена. Но мы сделали первый, самый трудный шаг. Мы начали заново. И глядя на сияющие глаза Ани, я понимал — ради этого стоило бороться. Ради этого стоило прощать и просить прощения.