В отделе его звали просто по имени, без уменьшительных. Не потому что сурово, а потому что так получалось: он как будто сам обрезал всё лишнее вокруг себя, включая нежности. Приходил вовремя, уходил чаще всего позже, всегда с той же самой кружкой, у которой давно стерлась надпись. Когда кто то говорил о нём: "Да он нормальный", это звучало как печать спокойствия. Никаких скандалов, истерик, громких увольнений. Рабочий человек, всё держится.
Только со временем стало непонятно, кто на ком держится: он на работе или работа на нём.
С утра его можно было узнать по одному жесту. Остальные ещё перекидывались шутками, обсуждали вчерашний фильм, спорили, у кого дома холоднее. Он просто тихо ставил сумку под стол, открывал ноутбук и первым делом заходил в почту. Чай наливал потом, если вспоминал. Иногда кружка так и стояла пустой до обеда, сразу видно было по роющемуся в письмах лицу: день начался не с воды, а с пожара.
Он не жаловался. Если начальник давал ещё одну задачу, говорил привычное "сделаем". Если кто то просил "подсказать по отчёту", раскрывал файл и разжёвывал шаг за шагом. На планёрках мог подкинуть пару разумных идей, но без лишнего азарта. Всё, что он делал, выглядело как "так надо". Без героизма, без драм.
Выгорание вообще редко похоже на драму. Чаще это похоже на то, как тухнет лампочка: не одним щелчком, а через серию мелких миганий, которые никто не хочет замечать.
Сначала исчез смех. Не тот, громкий, с которым кидаются анекдотами, а маленький, рабочий. Раньше он мог усмехнуться, когда кто то в третий раз за неделю терял флешку, или когда принтер устраивал традиционную истерику перед отчётным днём. Теперь на те же сцены он просто смотрел, молча решая проблему. Ничего страшного, просто стал серьёзнее, говорили коллеги. Ну, возраст, нагрузки.
Потом начал путаться в мелочах. Тот, кто раньше помнил, где лежит любой файл и когда у какого клиента дедлайн, стал чаще спрашивать: "А мы это когда сдаём?" или "Кто вообще этим занимается?" В комнате посмеивались: "Раньше ты всё держал в голове, а сейчас, видимо, уже пора блокнот заводить". Он и завёл. Только от блокнота не уходило чувство, что внутри всё время что то проваливается.
Дома, судя по обрывкам разговоров, было не легче. Кому то он однажды сказал в курилке: "Вчера опять не успел забрать сына, отдали бабушке. Мне проще всех разочаровать сразу, чем по очереди". Сказал с той же сухой интонацией, будто обсуждал сломанный стул. Шутка ли это была, или констатация, никто так и не понял. Никто и не переспросил. У всех свои дети, свои сорванные обещания, свои "в другой раз обязательно".
Характерный момент наступил ближе к концу года. В отделе решили устроить небольшую фотосессию: кому то для внутреннего портала понадобились "живые кадры команды". Всех фотографировали за рабочими столами, за беседами, кто то даже пытался изображать бурное обсуждение. Когда дошла очередь до него, фотограф, не зная всей истории, попросил:
"Можешь чуть улыбнуться?"
Он попробовал. На секунду уголки губ дёрнулись, но глаза остались такими же уставшими, как в восемь утра понедельника. Получился не портрет сотрудника, а снимок человека, который давно перестал понимать, зачем он здесь, но продолжает сидеть, потому что куда ещё.
Фотограф потом тихо сказал: "Возьмём кадр, где ты просто смотришь в экран. Там честнее".
Он почти перестал брать отпуск. Формально у него было несколько неиспользованных недель, но каждый раз находилась причина перенести. "В проекте завязано на мне, неудобно уходить". "Новый человек ещё не въехал, подстрахую". "Сейчас дотянем до квартального отчёта, а там видно будет". Руководству эта самоотверженность нравилась. "Надёжный человек", говорили про него в коридоре. Никто не замечал, что надёжность в его случае стала синонимом слова "застрял".
Выгорание редко выглядит как вспышка. Чаще всего это день, когда человек приходит на работу и внезапно понимает: не существует ни одной разумной причины подниматься по лестнице, кроме привычки. Не трагедия, не катастрофа, просто пустота, в которой раньше была хотя бы какая то цель.
У него этот день начался с обычной мелочи. Утром он сел за стол, включил экран и поймал себя на том, что уже несколько минут смотрит на рабочий стол, не понимая, с чего начать. Писем было много, задач ещё больше. Он знал, что нужно сделать: ответить, отфильтровать, расставить по срокам. Но тело сидело, а руки лежали на столе без движения. Мысль была одна: "Я устал". Не "надо отдохнуть", не "скоро отпуск", а просто сухое "устал", за которым ничего не следовало.
К обеду он перепутал цифры в отчёте. Ошибка была заметная, но исправляемая. Его поправили, он не стал оправдываться. Только устало кивнул. После обеда он забыл о созвоне с важным клиентом. Это уже было серьёзно. Начальник вызвал к себе, спросил, что происходит. Он впервые не нашёл в себе сил сказать дежурное "всё нормально". Вместо этого выдохнул:
"Я больше не успеваю. Ни тут, ни дома. Я как будто живу на ускоренной перемотке и не помню, что в середине".
Это был тот самый момент, когда из человека вываливается правда, которую он годами держал внутри, занятой чужими задачами.
Что сделал начальник? Как это часто бывает, попытался быть разумным. "Тебе нужен отпуск", "давай перераспределим нагрузку", "мы ценим твой вклад". Всё верно, только сказано это было слишком поздно, как таблетка, выпитая через три дня после того, как температура уже свалила.
Коллеги, узнав краем уха, отреагировали привычно. Кто то сказал: "Вот, даже он не вывез, а я что хочу". Кто то отмахнулся: "Перегорает, бывает, отдохнёт и вернётся". Кому то стало тревожно, потому что в его спокойствии всем было удобно. Пока человек делает свою работу, не задаёт лишних вопросов и не конфликтует, его усталость незаметна. Она не мешает процессу.
Выгорание редко выглядит как человек, который кричит или ломает стул. Гораздо чаще это тот самый "нормальный" коллега, который перестал спорить, перестал предлагать идеи, перестал вечером объяснять новичкам, как у них тут что устроено. Он всё ещё приходит, всё ещё сидит за своим столом, всё ещё отвечает на письма. Просто в каждом "сделаю" становится чуть меньше живого.
Самое неприятное в этой истории то, что его можно было увидеть раньше. В мелочах: в пустой кружке на столе до обеда, в застывшем взгляде на экран, в том, как он стал избегать общих разговоров о планах на выходные, потому что ему нечего было туда поставить, кроме "выспаться бы". В его фразе про "разочаровать всех сразу". В том, как он перестал спорить, хотя раньше мог отстаивать своё решение до конца.
Но мы привыкли считать, что проблемы начинаются там, где человек громко заявляет: "Мне плохо". Если тихо, значит, терпит. Если приходит, значит, справляется. Если не конфликтует, значит, всё нормально.
Иногда "нормальный" коллега это просто человек, который слишком долго верил, что его усталость никого не касается. Ни начальника, ни семьи, ни команды. Что пока он "держит лицо", у него нет права на срыв, отдых, снижение темпа. Что он должен оставаться опорой, даже когда внутри уже всё трещит.
Выгорание не делает из человека чудовище. Оно делает из него тень. И если в какой то момент эта тень вдруг решит исчезнуть из офиса, для многих это будет неожиданностью. Они искренне скажут: "Странно, такой нормальный был".