Возле реки Варварка, на остановке, в посёлке Коммунарка, в машину сел мужик. Он был грустным и держал в руке спортивную сумку. Лет шестьдесят жил мужик, а маршрут наш был до Серпухова.
Вначале мужик заговорил про погоду, про московские пробки, а потом опечалился и сказал:
— Я вчера друга похоронил. Лёшку. Эх, какой был Лёшка — золотой человек. Столько лет с ним не виделись. Последний раз три года назад встречались. Я тогда прилетал мать хоронить. Вот и вчера свиделись с Лёшкой в последний раз, только с ним уже не поговорить. А когда-то он был лучшим комбайнёром! Все любили Лёшку.
Мы быстро миновали пробки и вышли на пустую трассу до Серпухова.
— Я сам родом из-под Серпухова и Лёшка тоже. В начале двухтысячных я перебрался жить в Уфу, а Лёшка своими руками дом под Москвой себе построил. Золотые руки были у Лёшки, а сердце какое было! Он за могилами моих родителей ухаживал годами. Я сейчас и еду на кладбище к родителям, а потом сразу на самолёт в Уфу. Родители Лёшки тоже на этом кладбище. Мы все родом из одной деревни.
Мы мчались по пустой трассе, в приоткрытое окошко влетал свежий сентябрьский воздух. В шахматном порядке на поле стояли стоги сена, у реки — стадо пятнистых коров. Мужик смотрел в окно. Наверное, вспоминал друга Лёшку, юность и родительский дом.
Мы подъехали к кладбищу.
— Если хочешь, можешь меня подождать, — сказал мне мужик. — Я ненадолго. Поздороваюсь только с родителями, а потом в аэропорт Домодедово.
Через двадцать минут мужик вернулся с лёгким перегаром.
— Теперь можно ехать, с родителями поговорил.
Был вечер, когда мы из глуши приехали в аэропорт.
— Меня ждёт Уфа! — пожал руку мужик и ушёл.
Нет больше комбайнёра Лёшки, и родителей больше нет, когда-то нас тоже больше не будет.
Кругом кружились машины, взлетал самолёт, люди бегали с сумками, а инспектора проверяли таксистов в надежде зафиксировать нарушение, чтобы конфисковать автомобиль. Было шумно. Жизнь идёт своим чередом...