СЕЛЁДКА, МАТ И МЕХА: как хитрый указ императрицы 15 декабря 1749 года прописал Вас в контрабандисты.
Стоя на набережной Дона, можно поймать себя на мысли, что здесь, прямо под ногами, три века назад кипела совсем иная жизнь. Не было ни набережной, ни театра, ни даже намёка на этот южный размах. Была лишь пограничная застава в устье речки Темерник.
Место, продуваемое всеми ветрами, где солёный воздух Азовского моря смешивался с пылью дикой степи. И именно это неудобное, стратегически уязвимое место императрица Елизавета Петровна велела в 1749 году превратить в таможню. Не город. Именно таможню.
15 декабря 1749 года императрица Елизавета Петровна подписала указ, который звучал сухо: «Учредить в устье реки Темерник государственную таможню».
Никто не думал, что это начало города Ростова-на-Дону. Все думали, что это просто попытка остановить контрабанду на южной границе.
В этих строчках нет ни намёка на величие. Ни слова о будущем городе-миллионнике Ростове-на-Дону.
Речь идёт лишь о пограничном шлагбауме, амбаре для досмотра и горстке солдат. Но именно этот бюрократический акт стал взломом старой экономической системы и, возможно, подарил нам одно из самых живучих бытовых явлений — культуру «менял» и неформальных договорённостей.
А вы знали, что у Ростова-на-Дону изначально было совсем другое предназначение? И что, возможно, его рождение кардинально изменило русскую кухню, моду на шубы и даже наш мат?
Как таможенный пост подарил России селёдку под шубой и шапки-ушанки.
И вот с этой таможни и началось всё самое интересное. Потому что она, как магнит, стала притягивать к себе не столько честных купцов, сколько отчаянных дельцов, беглых крестьян, искателей приключений и всех тех, кому было тесно в рамках закона.
Ростов рождался не как благообразный административный центр, а как дикое, пахнущее кожей, рыбой и дымным деревом, торговое племя. И именно этот дух навсегда определил его характер.
Солёная революция.
Азовское море в XVIII веке было одним из самых рыбных в Европе. И главным его богатством была простая сельдь. Дешёвая, солёная, отлично хранящаяся в бочках.
Ростовский порт стал конвейером по производству национальной закуски. Сотни тысяч пудов рыбы ежегодно отправлялись на север.
Что это изменило? До этого сельдь была скорее региональным продуктом. Теперь она стала общерусским явлением, едой простолюдина и аристократа. Она дала основу для десятков блюд, которые позже стали считаться исконными.
Наш знаменитый «селёдочный» вкус, культ солёной рыбы на столе — это во многом результат того, что ростовский насос триста лет качал её во все уголки империи.
И вот где рождается гипотеза, которая меня завораживает: а что если прообраз той самой “ селёдки под шубой”- родился именно здесь, в Ростове?
Твёрдая валюта с мягким ворсом.
А что носили? Меха.
Через Ростов шёл гигантский поток пушнины с Севера и Востока. Но в тёплом Ростове в шубе из соболя не походишь. И здесь произошла гениальная адаптация. Мех стал не основой шубы, а её отделкой. Воротники, опушка, манжеты.
А ещё — шапки. Ушанка, которую мы считаем символом русской зимы, в своём классическом виде — продукт синтеза. Тулья могла быть из сукна или драпа, а вот отвороты — из меха, часто того самого, что прошёл через ростовские склады.
Возможно, Ростов не изобрёл ушанку, но он точно был одним из главных её дистрибьюторов и модификаторов, сделавших эту шапку массовой и практичной.
Что это изменило?
Мех перестал быть просто тёплой необходимостью жителя Севера. Он стал предметом роскоши и торговли.
Ушанка с меховым отворотом, женская шубка с меховой опушкой — это ведь не просто дань климату. Это демонстрация: у меня есть доступ к ценному ресурсу.
Наша культурная тяга к меху как к символу достатка и «настоящести» — родом из тех самых складов ростовской таможни, где шкурки считали, сортировали и отправляли дальше.
Мат, базар и искусство договора- всё оттуда.
Язык, который построил Ростов
Но самое глубокое влияние — на нашу речь. Ростов-на-Дону с самого начала был городом-переводчиком, городом-посредником. Здесь сталкивались десятки языков и наречий: русское казачье наречие, украинский язык (малороссийское влияние было колоссальным), армянский (целый город Нахичевань-на-Дону по соседству), греческий, татарский, турецкий, идиш.
На базарах, в порту, в кабаках рождался особый сленг — жаргон, необходимый для дела. Слова заимствовались, коверкались, приобретали новые, подчас грубые и точные смыслы.
Многие лингвисты считают, что именно через южные порты, и в частности через Ростов, в русский язык проникли и укоренились некоторые элементы той самой, нецензурной лексики, которую мы условно называем «мат».
Не сами корни, возможно, а их агрессивная, публичная, бытовая обкатка. Это был язык сильных эмоций, стремительных сделок, конфликтов и примирения.
Город, который всегда был «на»
Ростов-на-Дону — уникальный феномен. Он не «в» чем-то, он именно «на». На Дону. На границе. На перепутье. На стыке империй, культур и идентичностей. Его основание в 1749 году — это не точка на карте, а запуск мощнейшего культурного реактора.
Он никогда не был городом-крепостью в классическом смысле, который отгораживается. Он был городом-шлюзом, городом-ситом, который пропускал через себя всё: товары, людей, идеи, слова.
И в этом фильтре, в этом непрерывном процессе обмена, отсеивания и адаптации рождалось то, что мы позже назовём «русской культурой» в её самом богатом, синтетическом и приземлённом варианте.
Он научил нас торговаться, есть селёдку, носить мех как акцент, выражать эмоции ярко и понимать, что истинная сила — не в стенах, а в мостах. В умении связать несвязуемое и извлечь из этого выгоду и вкус.
15 декабря 1749 года — это день, когда государство, пытаясь взять под контроль стихию, само стало её частью.
Оно не победило теневую экономику, оно её легитимизировало, дав ей точку сборки — таможню, а позже город.
Мы все, в какой-то мере, наследники той системы. Каждый раз, когда мы предпочитаем «договориться на месте», а не следовать безликой инструкции, мы воспроизводим логику того самого казака или купца, который смотрел на новый казённый шлагбаум и думал не «как его соблюсти», а «как его обойти с наименьшими издержками». В этом наша слабость или наша многовековая сила — решать вам.
Наша кухня и наш гардероб — музеи истории. .
Когда вы покупаете селёдку или рассматриваете дублёнку с меховым воротником, вы не просто делаете потребительский выбор. Вы взаимодействуете с последствиями указа 1749 года. Ваш вкус и ваши предпочтения были предопределены теми торговыми потоками, которые наладились три века назад.
***ВОПРОС К ЧИТАТЕЛЯМ***
Какое современное, казалось бы, абсолютно наше явление (в культуре, цифровой жизни, поведении) через 50 лет окажется таким же неочевидным следствием какого-то сегодняшнего указа или решения? Что мы делаем сегодня, что наши внуки будут считать «исконной» и необъяснимой чертой своего характера?