Спустя десятилетия многие участники того октябрьского пленума 1952 года вспоминали его с содроганием. Как отмечает историк Эдвард Радзинский, даже маститый писатель Константин Симонов, бывший свидетелем событий, через много лет говорил о них с ужасом. Что уж говорить о тех, кого лично назвал в своей гневной речи Иосиф Сталин. Возможно, именно шокирующее содержание выступления и привело к тому, что его официальная стенограмма так и не была обнародована или была уничтожена.
«Смотрите, я еще могу!»
Летом 1952 года, за несколько месяцев до кончины, Сталин объявил соратникам о намерении созвать первый за много лет съезд партии. В октябре XIX съезд действительно состоялся, отметившись переименованием ВКП(б) в КПСС. Однако главной сенсацией стало не это. По воспоминаниям Никиты Хрущева, под занавес съезда Сталин неожиданно вышел на трибуну и бросил короткую, но многозначительную фразу: «Смотрите, я еще могу!». «Мы посмотрели на часы: 5-7 минут говорил! — писал Хрущев. — Из этого мы сделали вывод, как он физически слаб».
Но настоящий шок ожидал партийную верхушку позже — на пленуме ЦК 16 октября. Здесь «физически слабый» вождь неожиданно проговорил почти полтора часа. Несмотря на беспрецедентную для того времени продолжительность, речь почему-то не стенографировали. Не велось даже протокола заседания. Историки Рой и Жорес Медведевы допускают, что документы могли быть оформлены, но позднее целенаправленно уничтожены. Причина, судя по всему, была веской: по свидетельствам очевидцев, слова Сталина повергли аудиторию в оцепенение.
«Никого не боялся, гремел»
Как вспоминал член ЦК академик А. И. Румянцев, Иосиф Сталин появился в зале под бурные аплодисменты. Вождь же, заняв место за кафедрой, произнес: «Чего расхлопались? Что вам тут, сессия Верховного Совета или митинг в защиту мира?».
Писатель Константин Симонов, который также участвовал в пленуме, утверждал, что Иосиф Виссарионович, войдя в зал, даже жестом остановил овации в свой адрес. Такое начало не предвещало ничего хорошего. Мало того, Сталин выступал без бумажек, говорил сурово, не прибегая к юмору, как он делал это прежде.
Эдвард Радзинский в своей книге «Сталин. Вся жизнь» пишет о том, что тон и содержание речи Сталина вызвало у присутствовавших оцепенение. Основной мыслью, которую попытался передать вождь, стало замечание о том, что он уже стар, поэтому вскоре взять бразды правления в свои руки придется кому-то другому.
«Но пока мне поручено, значит, я делаю!» — заявил он свирепо. Сталин, требуя от своих последователей ленинской твердости, говорил о том, что Владимир Ильич «гремел в неимоверно тяжелой обстановке, гремел, никого не боялся, гремел».
Шквал обвинений
Упомянув Ленина, Сталин отметил поведение «некоторых товарищей», а вскоре и произнес имена этих «товарищей». Первым делом, как рассказывали члены пленума, Иосиф Виссарионович набросился на Вячеслава Молотова. «Это был шквал обвинений в капитулянтстве перед буржуазной идеологией, в ослаблении партии, в пособничестве сионизму» — сообщал академик Румянцев. Аналогичные слова в речи Сталина запомнил и Симонов. Не забыл вождь и о жене Молотова, которая, по словам Сталина, слишком много знала и при этом была окружена людьми, которым нельзя доверять.
Досталось и Анастасу Микояну. По свидетельству Симонова, речь Сталина стала еще более злой. Потом Иосиф Виссарионович снова заговорил о своем возрасте, в связи с которым попросил снять его с поста генсека. В зале царила мертвая тишина. Лица Молотова и Микояна побелели и будто окаменели. На лице же Георгия Маленкова некоторые отметили выражение, которое бывает у того, кто почувствовал смертельную опасность. Зал тревожно загудел лишь после просьбы Иосифа Сталина об уходе. Все просили его остаться.