Глава 23: «Наследие отца»
Лес поглотил его. Дни и ночи слились в один бесконечный марш-бросок на север, как велела карта Изабеллы. Вольфгар шел, держась ручья, уходя все выше в предгорья. Первые дни он двигался в трансе, тело работало на адреналине и инстинкте. Каждый шорох заставлял замирать, прижимаясь к стволам. Каждый лай собак отзывался ледяным ужасом.
Он питался кореньями, ягодами, сырой рыбой. Ночами забирался на деревья, привязываясь веревкой, и спал урывками, а сны сводили его с ума: лицо Изабеллы в лунном свете, холодные глаза Греймана, стук ошейника о пол.
Книга об отце, завернутая в ткань, стала талисманом. В свете редких костров он вглядывался в изображение Зигфрида — великана с секирой. Искал в чертах что-то знакомое. Но то был образ легенды. Он же — лишь мальчишка, сбежавший из клетки.
Через неделю он достиг Черных Холмов. Они вздымались мрачными громадами. Карта заканчивалась. Дальше был лишь совет: «Ищи свободных».
Подъем был в тысячу раз тяжелее тренировок Калеба. Камень крошился под ногами, колючки рвали лохмотья, воздух стал разреженным. Он чувствовал себя букашкой на спине исполина.
На третий день его настигла буря. Небо потемнело, обрушился ураганный ветер с ледяным дождем. Вольфгар укрылся под скальным навесом, но стихия была беспощадной. Вода заливала его, ветер выл, угрожая сорвать в пропасть. Он сидел, сжимая в окоченевших пальцах книгу, и впервые охватило отчаяние. Он умрет здесь. Один.
Именно тогда он увидел их.
Сначала тени между скал. Потом яснее. Пятеро. Оборотни. Но не такие, как на арене. Тощие, жилистые, шерсть в старых шрамах. Двигались бесшумно. Желтые глаза светились в полумраке, изучая его без выражения. Холодная оценка.
Один, седой, с лицом в морщинах и шрамах, шагнул вперед. Левая рука безжизненно висела.
— Человеческий щенок. Заблудился?
— Я ищу убежища.
— Убежища? — старый оборотень оскалился. — Здесь нет его для тех, кто пахнет человеком и железом. Ты пахнешь и тем, и другим. И страхом.
— Я не человек. Я... один из вас.
— Один из нас? Мы — вольные дети гор. Не носим ошейников. А на твоей шее... я вижу его след.
Жгучий стыд поднялся к лицу Вольфгара. Он снова был мальчиком в клетке, которого находят недостойным.
— Мое имя... Вольфгар. Сын Зигфрида.
Имя повисло в воздухе. Буря стихла на мгновение. Все пятеро замерли. Безразличные глаза уставились с пронзительной интенсивностью.
Седой оборотень приблизился, присел на корточки. Глаза впились в лицо Вольфгара.
— Зигфрид... — прошептал он, и в голосе смешались боль, гнев и надежда. — Ты... сын Лунного Вождя?
Вольфгар кивнул.
Старый оборотень долго смотрел, затем поднял голову и издал низкий, протяжный вой. Не клич и не угроза. Звук скорби и памяти. Остальные присоединились. Их голоса слились в жутковатую песню, перекрыв ветер.
Когда звуки затихли, старый оборотень снова посмотрел на него. Взгляд был иным.
— Меня зовут Герман. Я был другом твоего отца. Его братом по оружию. Думал, его род пресекся. — Он протянул руку, прикоснулся к челу Вольфгара. Пальцы были шершавыми. — Приветствую в Черных Холмах, дитя моего вождя. Прости старика. Мы разучились доверять. Слишком много крови видели эти горы.
Они привели его в Логово Предков. Тогда пещеры были меньше, людей — меньше. Но дух — тем же.
Первые дни Вольфгар отсыпался и отъедался. Раны заживали, мышцы наливались силой. Но главное исцеление ждало впереди.
Однажды вечером Герман привел его в глубь пещер. Стены покрывали древние рисунки — сцены охоты, символы луны, фигуры оборотней.
— Ты думаешь, знаешь, кто ты, мальчик? Знаешь имя. Имя отца. Но не знаешь, что это значит.
— Мой отец был вождем. Его убили люди.
— Твой отец был последним из Лунных Вождей. Его убили не просто «люди». Его убили за отказ отречься от нашего наследия. От истинной природы.
Он указал на рисунки.
— Люди видят в нас лишь зверя. Не понимают, что зверь — оболочка. Настоящая сила... здесь. — Ткнул в грудь, затем в лоб. — И здесь. Сила духа. Сила предков. Зигфрид... твой отец... он был Голосом Луны. Когда он выл, горы отзывались эхом.
— А я?.. — прошептал Вольфгар.
— Ты — его кровь. Но кровь — семя. Чтобы стать деревом, оно должно прорасти. Ты прожил в клетке. Научился носить маску человека. Возможно, начал верить, что ты и есть она. Но внутри... твой дух спит. Его заглушили цепи.
Герман подошел к древней части рисунка. Огромный волк на вершине горы, морда поднята к луне.
— Есть ритуал. Древний. Ритуал Пробуждения. Ты должен встретиться с духом-предком. Пройти через Сновидение. Принять истинную сущность. Путь опасен. Многие не возвращаются. Сходят с ума. Остаются зверями.
Вольфгар смотрел на волка. Чувствовал дрожь и магнетическое влечение. Ответ на все вопросы.
— Я готов. Прошел ад клетки. Не боюсь того, что внутри.
Герман с одобрением смотрел на него.
— Хорошо. Завтра на рассвете. Пойдем на Пик Говорящего Ветра.
Ночь Вольфгар провел без сна. Думал об Изабелле. Ужаснулась бы? Или ждала, чтобы он стал тем, кем должен быть — не укрощенным зверем, а силой природы?
На рассвете Герман и двое старейшин повели его по опасной тропе на самую высокую точку. Пик Говорящего Ветра. Воздух разреженный, голова кружилась. Ветер выл, будто горы разговаривают.
На вершине — каменная площадка. В центре — углубление, как чаша, с дождевой водой. Вокруг — кости, перья.
— Лунный Камень. Говорят, падал с неба. Помогает духу покинуть тело.
Один из старейшин подал кожаную сумку. Герман высыпал в ладонь горсть сушеных грибов.
— Пища для духа. Откроет врата Сновидения. Но помни: то, что увидишь, будет реальным. Боль, страх — реальны. Искусители попытаются сломать. Соблазнить остаться. Держись за сущность. За имя. За память о тех, кто ждет.
— Что делать?
— Съешь. Выпей воды. Ляг, закрой глаза. А потом... иди. Мы будем охранять тело.
Вольфгар сделал, как велели. Грибы горькие, вкус обжигал. Вода ледяная. Лег на камень, закрыл глаза.
Сначала ничего. Потом тело онемело. Звуки стали отдаленными, потом исчезли.
Он падал. Внутрь себя.
Он в лесу. Не настоящем. Деревья слишком высокие, кроны в багровом небе. Воздух густой, пахнет кровью и озоном. Шел по тропинке, и воспоминания накатывали волнами.
Снова в клетке. Холодный пол. Запах страха. Голод.
Голос Калеба: «Ты — оружие. Ничто более».
Лицо Греймана: «Ты — моя собственность».
Удар хлыста. Алая полоса на щеке Изабеллы. Ее слезы.
Воспоминания цеплялись, как паутины, пытаясь вернуть в клетку.
«Ты никто, — шептал ветер голосом Греймана. — Всего лишь раб. Вернись. Прими судьбу».
— Нет. Я — Вольфгар. Сын Зигфрида.
Тропинка вывела на поляну. В центре — огромный седой волк. Глаза желтые, в них многовековая мудрость и печаль. Дух.
— Подойди, дитя мое.
Вольфгар подошел.
— Зачем пришел?
— Хочу знать, кто я.
— Ты — то, чем решишь быть. Можешь остаться здесь. Нет боли. Нет цепей. Только вечный сон. Или вернуться и принять судьбу. Но путь усыпан кровью и пеплом. Познаешь потери. Будешь делать выбор, что будет жечь изнутри. Станешь вождем, и это будет самое одинокое место.
Вольфгар смотрел в глаза духу.
— Я дал клятву. Должен вернуться.
— Клятву? Кому?
— Той, что подарила свободу. И всему моему народу, что в неволе.
Дух-волк склонил голову.
— Хороший ответ. Но желания мало. Чтобы повести других, познай себя. Познай внутреннего зверя. Не бойся. Он — часть тебя. Та, что в тебе пытались убить.
Образ духа расплылся. Тело Вольфгара начало меняться. Не как обычное превращение — болезненное. Естественно. Как дыхание. Кости перестраивались, мышцы наливались силой, шерсть прорастала. Но с физическими изменениями пришло иное.
Ярость. Древняя, первобытная, которую он всю жизнь подавлял. Хлынула через край, угрожая затопить разум. Он видел кровь. Слышал крики. Хотел рвать, убивать...
— НЕТ! — закричал внутренним голосом. — Я не зверь! Я — воин! Я — вождь!
Он боролся. Не подавлял ярость, а обнимал ее. Принимал. Позволял течь через себя, но не позволял управлять. Он не раб природы, а ее хозяин.
Видение изменилось. Он стоял на вершине горящей крепости. Внизу — битва. Люди против оборотней. В центре бури — она. Изабелла. Белое платье в крови, в руках — то ли кинжал, то ли свиток.
Видение сменилось. Он перед отцом. Зигфрид живой. Улыбался, в глазах гордость.
— Ты нашел путь, сын мой. Теперь иди и веди других. Но помни: сила вождя — не в приказах. А в том, чтобы служить. Защищать. Жертвовать.
Видение таяло.
— Живи, Вольфгар. И будь свободен. По-настоящему.
Он открыл глаза. Снова на каменной плите. Солнце высоко. Герман и старейшины смотрели с затаенным дыханием.
Он сел. Тело болело, но разум был ясен. Впервые в жизни он чувствовал себя цельным. Не мальчиком из клетки. Не оружием Греймана. Не просто Вольфгаром.
Он был тем, кем должен был быть. Наследником Лунных Вождей. Голосом своего народа.
Он поднялся. Движения плавные, полные дикой грации. Посмотрел на Германа.
— Я видел отца. И понял.
Герман склонил голову.
— Приветствую, Вольфгар, сын Зигфрида. Вождь Свободного Народа. Голос Луны.
Вольфгар повернулся, посмотрел на земли Вальмонда внизу. Маленькие. Уязвимые.
Он больше не беглец. Он стратег. Лидер. Война только начиналась.
Он знал — путь будет трудным. Видел кровь и огонь. Видел Изабеллу в центре бури.
Но теперь он был готов. Принял все свои части — человека, зверя, воина, вождя. И это делало его по-настоящему опасным.
Он спустился с пика другим. Мальчик из клетки остался на вершине. Вниз шел вождь, несущий в сердце клятву свободы и пророчество бури.
Глава 24: «Лицом к лицу»
Три дня осады впились в стены Грейман-Холла, как когти в горло. Замок, неприступный утес на скале, молчал. Его ворота, обитые сталью, не подавали признаков слабости. На башнях, словно каменные изваяния, замерли лучники. Любая попытка штурма была бы самоубийством.
Вольфгар наблюдал из-под сени вековых елей. Его люди, восемьдесят с лишним бойцов, прятались среди деревьев. Голод и усталость затаились в их глазах, но руки по-прежнему сжимали оружие.
Адальберт, хромая, подошел к нему. Рана на бедре воспалилась, но он игнорировал боль.
— Мы здесь простоим до зимы. У них провизии на год. А у нас? — Он мотнул головой в сторону лагеря. — Скоро начнем жевать кору. И Морвен не дремлет. Его легион уже разворачивается у нас в тылу.
Вольфгар молча кивнул. Он все видел сам. Осада была авантюрой. Но штурм… штурм был бы мясорубкой. Ценой половины его народа. Ценой, которую он не мог заплатить.
И была еще одна причина. Тихая и жгучая. Где-то за этими стенами была Изабелла. Мысль увидеть ее кровь на камнях этого замка сводила с ума.
С наступлением сумерек к нему бесшумно подкрался Горим.
— Есть лаз. Старый. Опасный.
— Говори.
— Водосток. — Горим указал на массивную каменную трубу, спускавшуюся с западной стены к реке. — Строили еще первые поселенцы. Должны были забыть. Он ведет прямо в подвалы.
Адальберт фыркнул.
— И они его не охраняют? Сказки.
— Слишком узок для латника. И опасен. Камни сыпятся. Но для нас… возможно.
Вольфгар пристально смотрел на темный провал водостока. Безумие. Но это был шанс. Шанс избежать бойни. Встретиться с Грейманом один на один. Увидеть ее.
— Я пойду один.
Адальберт взорвался.
— Один? Это ловушка! Он тебя просто прирежет, как щенка!
— Если я не вернусь, — Вольфгар повернулся к нему, его голос был низким и твердым, — ты отведешь людей. В ущелье «Спящего Великана». Ты — мой преемник. Понял?
Адальберт замер. В его глазах бушевали ярость и непонимание. Но впервые за все время он не спорил. Лишь кивнул, сжав челюсти.
Ночь спустилась, черная и безлунная. Вольфгар, смазав тело жиром, бесшумно скользнул в ледяную воду. Река приняла его в объятия. Он нырнул и поплыл к зеву водостока.
Внутри царила могильная теснота. Скользкие стены сжимали его. Он полз, отталкиваясь локтями и коленями. Камни скрежетали и осыпались ему за спину. Воздух был густым, пахнущим столетиями гнили и влаги. Это был путь в преисподнюю.
Время потеряло смысл. Он полз, слепой и оглохший, ведомый лишь волей. Легкие горели, мышцы ныли. Но он полз.
Впереди забрезжил свет. Тусклый, мерцающий. Свет факела. Он выполз в затхлый подвал, заваленный сгнившими бочками. В дальнем конце зияла узкая лестница наверх.
Он знал этот замок. Помнил каждый камень.
Бесшумно, как тень, он поднялся. Коридоры были пусты. Лишь эхо далеких шагов патруля нарушало тишину.
Он шел на звук голосов. Холодный, отчеканенный бас Греймана. И… ее голос. Тихий, но твердый. Сердце екнуло.
Он толкнул массивную дубовую дверь и вошел.
Кабинет Греймана. Высокие потолки, книжные шкафы до потолка. За письменным столом, в кресле, сидел лорд Аларик. В руке — бокал с рубиновым вином. У камина, спиной к огню, стояла Изабелла. Бледная, но с поднятой головой.
Грейман медленно поднял на него взгляд. Ни тени удивления.
— Вольфгар. Я ожидал тебя. Хотя и не через парадный вход. — Он брезгливо сморщился. — От тебя разит болотом. Как и подобает твари, выползшей из сточной канавы.
Вольфгар проигнорировал его. Его взгляд был прикован к Изабелле.
— Ты цела?
Она кивнула, не в силах вымолвить слово. Глаза полны страха не за себя, а за него.
— Какая трогательная сцена, — усмехнулся Грейман. — Зверь беспокоится о своей благодетельнице. К делу. Зачем пришел? Убить меня?
— Предложить сделку.
— Сделку? — Грейман поднял бровь. — У тебя нет ничего, что могло бы меня заинтересовать.
— У меня есть твоя жизнь. И жизни всех в этом замке. Мои люди у стен. Они голодны. Злы. Они жаждут крови. Твоей крови.
— Мои стены высоки. А легион Морвена уже на марше.
— Успеешь ли ты его дождаться? — Вольфгар сделал шаг вперед. — Прикажи страже сложить оружие. Открой ворота. Отпусти всех, кто захочет уйти. Я гарантирую вам безопасный проход.
Грейман откинулся в кресле.
— Капитуляция? Ты, выкормыш, выдрессированный в моем сарае, предлагаешь мне капитуляцию? Смешно.
— Я — сын Зигфрида. И это твой последний шанс избежать резни.
Грейман медленно встал. Его фигура, даже в халате, подавляла.
— А я предложу тебе иной исход. Уведи своих дикарей. Прекрати этот бунт. И… — его взгляд скользнул по Изабелле, — я сохраню ей жизнь. И положение. В противном случае…
Он сделал паузу, давая словам проникнуть в самое сердце.
— В противном случае я объявлю ее предательницей. Соучастницей монстров. Ее ждет монастырь. Или плаха. И все из-за тебя. Ты хочешь для нее такой судьбы?
Вольфгар почувствовал, как лед сковывает грудь. Он смотрел на Изабеллу. На ее дрожащие губы. Грейман бил без промаха.
— Ты не сделаешь этого. Она твоя кровь.
— Она — мое наследие! — голос Греймана прогремел, заставив вздрогнуть люстры. — И если она позорит мое имя, она мне не дочь! Я уничтожу ее, прежде чем позволю запятнать наш род из-за тебя!
Вольфгар понял. Это не блеф. Для этого человека не было ничего святого.
Изабелла выпрямилась. Ее голос, тихий, но четкий, прорезал напряженный воздух.
— Отец… я всегда была для тебя пешкой. Инструментом. Но больше — нет.
Она шагнула к Вольфгару. Стояла рядом с ним, плечом к плечу.
— Изабелла! — голос Греймана стал опасным. — Не делай необратимого шага!
— Я сделала свой выбор давно, — она не смотрела на отца, только на Вольфгара. — В ту ночь. Я выбрала свою сторону.
Грейман смотрел на них. Гнев исказил его черты.
— Так твой ответ? Ты выбираешь этого зверя?
— Я выбираю человека, которого люблю. И свою свободу.
— Свободу? — Грейман засмеялся, и смех его был ужасен. — Это болезнь! Я вылечу тебя, даже если запру в самой дальней башне!
Он дернул шнур звонка. Дверь распахнулась, ворвалось четверо стражников в синих мундирах.
— Ее — арестовать. Его — убить.
Стражи ринулись вперед. Вольфгар оттолкнул Изабеллу за спину, выхватывая кинжал.
— Не подходи!
Щиты сомкнулись. Один из стражников метнул кинжал. Вольфгар увернулся, лезвие вонзилось в косяк.
Изабелла вскрикнула. Грейман наблюдал, сложив руки на груди.
Четверо против одного. В тесноте. Нужно было атаковать. Вольфгар сделал короткий выпад. Его клинок скользнул по щиту, вонзился в щель между кирасой и наплечником. Стражник с хрипом рухнул.
Остальные трое окружили его. Меч просвистел у самого виска. Вольфгар отпрыгнул, прижался к стене.
Изабелла, увидев его в опасности, схватила массивный серебряный подсвечник и изо всех сил ударила ближайшего стражника по голове. Тот рухнул без сознания.
Это дало Вольфгару миг. Его кинжал нашел горло второго. Третий, ошеломленный, отступил за щит.
В кабинете воцарилась тишина. Изабелла, тяжело дыша, смотрела на окровавленный подсвечник в своей руке.
Грейман смотрел на нее с ледяным удовлетворением.
— Идиллично. Теперь ты не просто предательница. Ты — убийца. Обратной дороги нет.
Она поняла это. Ее руки задрожали. Она переступила черту.
Вольфгар взял ее за ледяную руку.
— Изабелла…
— Я не жалею.
Он повернулся к Грейману.
— Она сделала выбор. Я — свой. Мы уходим.
— Думаешь, это конец? — прошипел Грейман. — Это начало. Я сотру твой жалкий народ с лица земли. А когда привезу ее голову, ты будешь молить о смерти.
— Попробуй, — бросил Вольфгар через плечо. — Но теперь ты имеешь дело с вождем. И с народом, который не боится.
Он повел Изабеллу к двери. Оставшийся стражник расступился.
Спуск через водосток стал для Изабеллы пыткой. Платье рвалось, камни ранили руки. Она кашляла от пыли, но шла за ним, стиснув зубы.
Когда они выбрались в реку и поплыли к берегу, Вольфгар почувствовал не облегчение, а тяжесть. Он выиграл этот раунд. Она была с ним.
Но война только началась по-настоящему. Грейман не простит.
Изабелла стояла на берегу, мокрая, дрожащая, и смотрела на замок.
— Я не могу вернуться. Да?
— Нет. Но я обещал тебе свободу.
Он обнял ее, пытаясь согреть. Она прижалась к нему, и в ее глазах читалось не только горе, но и освобождение.
Адальберт, наблюдая за этим, мрачно хмыкнул.
— Ну что, вождь. Теперь у нас заложница?
— Она с нами, — отрезал Вольфгар. — Под нашей защитой.
Он бросил последний взгляд на замок. В окне кабинета все еще горел свет. Грейман строил планы мести.
Но и Вольфгар строил свои. Планы на войну. На свободу. На будущее, где ее доброта не будет слабостью.
— Уходим, — сказал он своим людям. — Мы получили то, за чем пришли.
Они растворились в ночном лесу, унося с собой дочь своего врага, ставшую их величайшей слабостью и, возможно, величайшей силой.
Глава 25: «Признание Калеба»
Интерлюдия.
Шум за стенами был далеким, бестолковым. Гул голосов, торопливые шаги по двору — погоня, которую уже не догнать. Калеб Торнвуд сидел в своей каморке над кухней. Тридцать лет в этих стенах. Тридцать лет одного и того же вида: узкая койка, сундук, стол, стул.
Он разжал пальцы. На столе лежал полковой знак «Стальных Призраков». Выцветшее серебро, знакомые до боли гравировки. Его имя. Имя Зигфреда Железного Клыка. Не Зигфрида, как величали люди. Зигфреда. Брата.
Память, коварная и безжалостная, отбросила его на тридцать пять лет назад. Северные рубежи. Бесконечный дождь, грязь по колено и запах мокрой шерсти.
Молодой лейтенант Калеб чинил портупею под дырявым брезентом. Сзади раздался хриплый, гортанный бас:
— Опять винишь железку.
Калеб не обернулся. Узнал.
— Она сломалась. Факт.
— Факт, — Зигфред уселся на корточки рядом. Его мощная фигура не умещалась в палатке. — Люди всегда ищут виноватую вещь. Мои люди винят луну. Проще.
Калеб с досадой швырнул портупею в грязь.
— А что не ломается в этой дыре?
— Ты. Твои ребята. Держитесь. Для людей — много.
Они молча сидели под стучащим по брезенту дождем. За время этой проклятой кампании между ними возникло нечто большее, чем военное сотрудничество. Калеб, вымуштрованный имперский солдат, видел в вожде оборотней не дикаря, а стратега. Зигфред в Калебе — не просто офицера, а человека чести.
Однажды у костра Зигфред спросил:
— После войны что будешь делать?
— Служить дальше. — Калеб бросил в огонь щепку. — Получу новое назначение.
— Семья? Дети?
— Служба — моя семья.
Зигфред покачал головой, его желтые глаза отражали пламя.
— Неправильно. У воина должен быть очаг. Земля. Иначе он — просто клинок. А клинки ломаются.
— А ты? — спросил Калеб.
— Я буду строить. — Зигфред смотрел на север, в сторону своих гор. — Мы заключили договор. Мои люди будут жить здесь как свободные. Наши дети пойдут в ваши школы. Может, однажды станем одним народом.
В его голосе звучала вера. Наивная, детская. Калеб знал, что в генеральном штабе уже шептались об «окончательном решении оборотнего вопроса». Молодой капитан Грейман был самым ярым сторонником. Но Калеб промолчал. Зачем отнимать надежду?
Неделю спустя их отряд попал в засаду. Калеб, раненый в ногу, отдавал приказ на отступление, зная — это гибель.
Зигфред подошел к нему. Его лицо было спокойным.
— Бегите к реке. Мы задержим их.
— Это самоубийство!
— Это — долг. Долг проводника. И долг друга. Ты должен жить. Рассказать им, что мы сражались как братья. Что мы заслужили свой дом.
Он развернулся и повел своих двадцать воинов в последнюю атаку. Это была не атака. Жертва.
Калеб, истекая кровью, отступал с горсткой выживших. Звуки боя за спиной стихали. Они нашли лодки, уплыли. Из «Стальных Призраков» выжили семеро. Из клана Зигфреда — никто.
В штабе его вызвал капитан Аларик Грейман.
— Интересный отчет, лейтенант. Ваш успех обеспечен жертвой этих... существ.
— Они сражались как герои. Мы обязаны им жизнями.
— Герои? — Грейман усмехнулся. — Они выполнили функцию. Как и вы. Но ваш отчет создает проблему. Признать их героями — невыгодно. Слишком много вложено в проект их порабощения.
Калеб онемел.
— Мы дали им слово!
— Слово дано вождю. Вождь мертв. Договор умер с ним. — Грейман встал. — Но я практичен. Ваши навыки ценны. И вам, я вижу, небезразлична их судьба. Предлагаю сделку.
Калеб смотрел на него, не веря.
— Вы поступаете ко мне на службу. Лично. А я позабочусь, чтобы оставшиеся в живых из клана Железного Клыка не отправились в каменоломни. Они будут жить. Как слуги. Как рабочие. Это больше, чем они заслуживают.
Ультиматум. Предать память друга или обречь его народ на смерть.
Калеб Торнвуд, солдат, веривший только в долг и приказ, совершил первое предательство. Он согласился.
— Отлично. Ваша первая задача. У Зигфреда остался сын. Найти его. Доставить мне. Живым.
Вернувшись в настоящее, Калеб сжал знак так, что металл впился в ладонь. Он нашел мальчика в лесу, недалеко от того места, где пал Зигфрид. Тот, кто оттолкнул ребенка в папоротник, спасая его от пуль, не успел вернуться. Малыш, оглушенный ужасом, сидел, уставившись в пустоту, не в силах ни плакать, ни бежать. Он был один. Совсем один среди смерти. Калеб забрал его, даже не подозревая, что в этих диких глазах уже тлеет семя будущей бури. Маленький, испуганный щенок с глазами, полными той же боли, что и у отца.
Он привел его Грейману. Стал его тюремщиком.
Все эти годы он пытался себя оправдать. Учил Вольфгара, вкладывал в него все, что знал. Надеялся, что однажды мальчик станет мостом. Или оружием мести.
С каждым ударом деревянного меча, с каждой холодной командой его душа покрывалась шрамами.
Потом появилась Изабелла. Ее детская доброта. Ее попытки разглядеть в Вольфгаре человека. Калеб увидел шанс. Шанс на искупление. Он закрывал глаза на ее визиты. Подбросил Вольфгару кинжал — последнюю вещь отца.
И сегодня... сегодня он видел, как Вольфгар, уже не мальчик, а вождь, вошел в кабинет Греймана и вышел с его дочерью. С тем же безумием и решимостью, что когда-то были в глазах Зигфреда.
И он ничего не сделал.
Дверь скрипнула. Калеб не обернулся.
— Старый друг. — Голос Греймана был спокоен. Слишком спокоен. — Твое воспитание дало неожиданные плоды.
Калеб медленно повернулся. Грейман стоял на пороге. Безупречный костюм, глаза — ледяные угли.
— Он вырос. Как и предсказывалось.
— Он украл мою дочь! И ты наблюдал. Почему?
Калеб встал. Спина болела, но он выпрямился во весь рост. Впервые за тридцать лет.
— Я устал, Аларик. Быть твоей совестью и палачом.
Грейман поднял бровь.
— И что теперь? Присоединишься к восстанию?
— Нет. Мое место здесь. Я дал клятву. Сдержу. Но учить твоих врагов больше не буду. Считай, я в отставке.
Грейман смерил его тяжелым взглядом.
— Ты думаешь, это так просто? Ты знаешь слишком много, старик.
— Я всегда знал слишком много. В этом мое проклятие.
Они стояли, глядя друг на друга. Хозяин и слуга. Связанные паутиной лжи и молчаливого сговора.
— Хорошо. Оставайся в своей конуре. Я решу, что с тобой делать. А пока... у меня есть война.
Грейман развернулся и вышел. Дверь захлопнулась.
Калеб подошел к запыленному оконцу. Ночь. Где-то там был Вольфгар. И Изабелла.
Он разжал ладонь. Знак оставил на коже кровавый след.
— Прости, старый друг. Не смог защитить тебя тогда. Но попытался... попытался защитить твоего сына. Дай ему сил. И мудрости. И пусть простит меня когда-нибудь.
Он снова сжал знак. Исповедь окончена. Признание сделано. Теперь — ждать. Ждать конца истории, которую он помог написать. И надеяться, что финал будет не таким кровавым, как начало.
Глава 26: «Трещина в скале»
Лес поглотил их, приняв в свою прохладную, безразличную темноту. Они бежали без оглядки, погоня осталась где-то позади, заглушённая густым валежником и яростным стуком сердец. Воздух, ещё недавно пахнувший дымом поместья и страхом, теперь был наполнен запахом хвои, влажной земли и пота. Пота усталых, израненных тел, которые волокли за собой не только раны, но и груз только что совершённого выбора. Выбора, который теперь висел между ними незримой, колючей стеной.
Вольфгар шёл последним, замыкая колонну. Его спина, пронзённая знакомым, привычным жжением напряжения, была обращена к направлению возможной погони. Уши, острые даже в человеческом обличье, ловили каждый шорох. Но больше всего он чувствовал спинами своих же людей. Их молчание было громче любого ропота.
Изабелла шла рядом с Эльзой. Девушка-оборотень, сама едва державшаяся на ногах, время от времени поддерживала её под локоть. Изабелла молчала. Её белое платье, когда-то символ другого мира, теперь было изорвано, испачкано грязью и пятнами крови — кровью того стражника, что упал от удара серебряного подсвечника в её руке. Она шла, не поднимая глаз, сжав руки в кулаки, и Вольфгар видел, как время от времени она содрогалась от внутренней дрожи, которую не могла скрыть. Она переступила черту. Ради него. И теперь несла этот груз одна, в самом центре стаи тех, кто по праву считал её кровного отца источником всех своих бед.
Адальберта несли на носилках, сколоченных наспех из веток и плащей. Рана на бедре сочилась, пропитав повязку тёмно-багровым пятном. Но его сознание было ясно. Его глаза, горящие лихорадочным огнём, не отрывались от спины Вольфгара. В них не было благодарности за спасение в кабинете Греймана. Была старая, знакомая ярость, подогретая новой, удушающей обидой.
Они шли до рассвета, пока силы окончательно не покинули самых слабых. Горим, высланный вперёд, нашёл подходящее место для привала — небольшую пещеру в скале, скрытую завесой колючего шиповника. Вход был узким, но внутри — сухо и просторно.
Когда последний боец вполз внутрь, и дозорные заняли позиции на подступах, в пещере воцарилась тишина. Не отдыха, а тяжёлого, выжидающего молчания. Пятьдесят пар глаз — выживших с арены, горных охотников Бероффа, новых освобождённых гладиаторов — смотрели на Вольфгара. И на девушку, которая, прижавшись к стене, пыталась стать как можно меньше.
Вольфгар почувствовал, как знакомый холодок спускается по позвоночнику. Тот самый, что предшествовал удару Калеба. Только сейчас удар ожидался не от учителя, а от его же народа.
Первым заговорил не Адальберт. Поднялся один из горных оборотней, седой, с лицом, изъеденным оспой и годами. Бронд.
— Мы вынесли своих раненых из-под пуль Морвена. Пролили кровь за эти холмы. — Его голос был глухим, лишённым эмоций, что делало его ещё опаснее. — Мы дали приют беглым рабам. И что мы получаем в благодарность? Мы тащим на своей шее дочь Греймана. Под кров, который она же и приказала бы спалить.
В пещере прокатился одобрительный ропот. Изабелла побледнела ещё больше, но подняла голову. В её глазах, синих и огромных, читался не страх, а леденящее понимание.
— Она не отдавала приказов, — тихо, но чётко сказал Вольфгар. Звук его голоса заставил ропот стихнуть. — Она была такой же пленницей в тех стенах, как и мы в клетках.
— Пленницей в шелках и бархате! — рявкнул Адальберт, пытаясь приподняться на локте. Боль скривила его лицо, но не погасила огонь в глазах. — Она ела с его стола! Спала под охраной его солдат! А теперь мы должны кормить её и охранять? Пока её батюшка точит клинки, чтобы вспороть нам животы?
— Она спасла мне жизнь, — отрезал Вольфгар. Его взгляд скользнул по лицам. — Она рисковала всем, чтобы предупредить нас о легионе. Без её вести мы все уже были бы мертвы в пещерах.
— И это даёт ей право идти с нами? — Бронд сделал шаг вперёд. Его жёлтые глаза сузились. — Она — слабость. Живой шантаж. Грейман не остановится, пока не вернёт её. Он бросит на нас всё, что у него есть. Из-за неё мы все умрём.
— Из-за неё мы выжили сегодня! — голос Вольфгара зазвенел, как натянутая струна. Он сделал шаг навстречу Бронду, и в его движении была вся вышколенная Калебом грация хищника, готового к прыжку. — Она сделала выбор. Она встала против своего отца, против всего своего мира. Она убила человека, защищая меня. Вы, кто кричит о чести и долге, — разве это не высшее доказательство? Разве она не заслужила право быть среди нас?
Наступила пауза. Тяжёлая, звенящая.
— Среди нас? — прошипел Адальберт. — Она не наша, Вольфгар. Она — человек. И она будет смотреть на нас теми же глазами, что и все они: со страхом, с брезгливостью, с жалостью. Она разъединит нас. Уже разъединяет. Посмотри!
Он махнул рукой, и Вольфгар увидел. Его люди разделились. Горные оборотни сгрудились у одного входа, их позы были напряжёнными, враждебными. Городские беглецы и недавно освобождённые гладиаторы стояли ближе к центру, их взгляды метались между Вольфгаром, Изабеллой и горцами, полные растерянности и зарождающегося страха. Трещина. Та самая, которую он боялся больше всего. Трещина не во вражеской скале, а в скале его собственного, только что родившегося народа.
Изабелла медленно поднялась. Её движения были неестественно плавными, как у человека, идущего по тонкому льду. Она вышла в центр пещеры, на то самое место, куда падал тусклый свет из расщелины в потолке.
— Адальберт прав, — сказала она. Её голос дрогнул, но не сорвался. — Я — слабость. Я — дочь вашего врага. Моё присутствие ставит под удар всех вас.
Она повернулась к Вольфгару, и в её взгляде была не просьба, а решимость, выкованная в горниле того самого кабинета.
— Отведи меня куда-нибудь. В другую пещеру. Приставь ко мне охрану. Но не позволяй мне быть причиной раздора. Не сейчас. Не когда от вашего единства зависит всё.
Вольфгар смотрел на неё, и внутри у него всё сжалось в тугой, болезненный узел. Она предлагала себя в жертву. Снова. Стать заложницей не у отца, а у него. Изолированной. В безопасности, но в одиночестве. Это было разумно. Это было логично, как учил Калеб: устрани слабое звено. Но глядя на её бледное, испачканное лицо, на руки, всё ещё сжатые в кулаки, он понимал — это будет не спасением, а новой, изощрённой пыткой. Для них обоих.
— Нет, — сказал он. Слово вырвалось тихо, но прозвучало на всеобщее слышание. — Ты не пленница. Ты не заложница. Ты с нами.
— Вождь… — начал Горим, стоявший до сих пор в тени. Его голос был спокойным, но в нём слышалась тревога.
— Я принял решение! — перебил его Вольфгар. Он обвёл взглядом всех — и друзей, и недругов. — Изабелла остаётся. Под моей защитой. Под защитой каждого, кто считает себя частью моего народа. — Он сделал паузу, впитывая в себя шок, недоверие, злобу. — Но она не будет участвовать в советах. Не будет влиять на решения. Её безопасность — моя личная ответственность. И моя личная проблема.
Он посмотрел прямо на Адальберта.
— Если кто-то считает, что моё решение ставит под угрозу общее дело… если кто-то считает, что моя личная ответственность мешает мне быть вождём… этот кто-то волен покинуть нас. Сейчас. Без последствий. Дорога свободна.
В пещере воцарилась гробовая тишина. Даже Адальберт онемел, поражённый неожиданностью и жестокостью этого выбора. Вольфгар не просил. Он не убеждал. Он ставил ультиматум. Принимай его правление со всем грузом его решений — или уходи. Он рисковал всем, только что рождённым авторитетом, единством, которое и так трещало по швам.
Бронд что-то пробурчал себе под нос и, швырнув на землю свою шапку, грузно опустился на камень. Это была не капитуляция, а временное перемирие. Горим кивнул, его умные глаза оценивающе скользнули по Вольфгару — он видел не эмоции, а холодный расчёт. Рискованный, но расчёт.
Адальберт смотрел на Вольфгара долгим, немигающим взглядом. В его глазах бушевала буря: ярость, предательство, и что-то ещё… почти уважение к дерзости этого хода.
— Хорошо, — прохрипел он наконец. — Пусть остаётся. Под твоей ответственностью. Но запомни, Вольфгар: когда из-за неё польётся наша кровь — этой кровью будешь ты. И я лично напомню тебе об этом.
Угроза повисла в воздухе. Но кризис был, на время, отведён.
Вольфгар кивнул, чувствуя, как адреналин медленно отступает, оставляя после себя леденящую усталость.
— Горим, организуй дозоры, смену через два часа. Эльза, осмотри раненых. Остальные — отдыхайте. Завтра мы двинемся дальше. К ущелью.
Он подошёл к Изабелле. Она смотрела на него, и в её глазах стояли непролитые слёзы.
— Зачем? — прошептала она. — Они правы. Я обуза.
— Ты — моя причина, — так же тихо ответил он. — И я не буду защищать тебя, пряча в темноте. Они должны привыкнуть. Как и ты.
Он отвернулся, не в силах выдержать её взгляд. Подошёл к небольшому ручейку, сочившемуся из стены пещеры, умыл лицо ледяной водой. В отражении на мокром камне ему виделось не лицо вождя, а лицо того мальчишки из клетки, который только что поставил на кон всё, что у него было, ради девочки из другого мира. Он действовал не как вождь. Он действовал как человек. И именно это, как он понимал, могло стать его главной силой. Или смертельной слабостью.
Из темноты пещеры до него донёсся приглушённый разговор. Голос Бронда:
— …повёл себя как щенок, думающий жопой. Из-за человеческой самки поставил под удар всех.
Тихий, спокойный ответ Горима:
— Он поставил под удар себя. Свою власть. Это умно. Теперь любая беда, связанная с ней, ударит по его авторитету, а не по нашему единству. Он взял весь удар на себя. Это… по-вождистски.
Вольфгар закрыл глаза. Горим видел слишком много. Он был прав. Это был расчёт. Грязный, циничный, но расчёт. Он использовал её как разменную монету в своей игре за власть. Мысль вызвала тошноту.
Он вернулся в основную часть пещеры. Изабелла сидела в отведённом ей углу, прислонившись головой к стене. Её глаза были закрыты, но по её щеке стекала одинокая, чистая слеза, оставляя бледный след на грязной коже.
Вольфгар положил голову на колени. Первая битва за единство была позади. Но война за душу его народа, за право быть не только вождём, но и человеком, только начиналась. И самой страшной битвой в ней, как он теперь понимал, будет битва с самим собой. С той частью себя, которую выковал Калеб — холодной, расчётливой, готовой принести в жертву всё, даже любовь, ради победы.
*****
Больше глав уже на author.today