Вот, дети, гроб ея, гроб матери почтенной
Крушитеся по ней, а я уж изнемог;
Источник слез моих среди тоски иссох;
Подруги нет души, нет сей главы бесценной
О чада сирые Кто вас к груди прижмет?
Кто в слезном сиротстве у сердца вас согреет?
Но Тот, Кто врановых птенцов хранить умеет,
Воззвав её к Себе, Тот ваших слез утрет.
Этот трогательный текст, написанный в духе сентиментализма и классицизма, выражает глубокую скорбь мужа и отца, потерявшего жену и мать своих детей. Эпитафия приписывается Сергею Саввичу Яковлеву, мужу Мавры Борисовны, и остаётся одним из самых пронзительных памятников чувства в русской надгробной литературе XIX века.
Лазаревское кладбище — это старое, почти тихое место в сердце Петербурга, прижавшееся к стенам Александро-Невской лавры. Оно появилось ещё в начале XVIII века, когда рядом с часовней во имя Воскрешения святого Лазаря похоронили сестру Петра I — царевну Наталью Алексеевну. С тех пор это кладбище стало чем-то вроде немого хроникёра эпохи: здесь, под серым гранитом и выцветшим мрамором, покоятся люди, чьи имена звучат как отголоски старых книг, балов и государственных решений.
На Лазаревском кладбище, где шепчутся тени прошлого, а мрамор хранит тепло ушедших душ, покоятся двое — связанные жизнью, любовью и вечностью. Здесь, у алтаря вечной памяти, рядом с Маврой Борисовной Яковлевой (1773-1805), чьё имя звучит, как незаконченная мелодия, похоронен её муж — Сергей Саввич Яковлев (1763 – 1818). Не случайно их гробы покоятся в одной ограде: это не просто соседство, а символ нерушимой связи, пережившей даже смерть. Он — человек гранитной воли, наследник Саввы Яковлевича, того самого крестьянина, что поднялся до вершин имперской богатой элиты. Девять заводов на Урале, грохот домен, реки руды — всё это было делом его отца, но и его собственным наследием. Он был действительным статским советником, человеком власти, расчёта, дела. Но здесь, на этом кладбище, перед лицом утраты, он — просто муж, потерявший ту, что называл "подругой души".
Она ушла в 1805-м, в цвету лет, в тридцать два года. Он пережил её на тринадцать лет — тринадцать зим, полных тоски. И когда пришёл его час, в 1818-м, его прах положили рядом. Не в отдельной могиле, не в чужом ряду — рядом с ней, как будто даже смерть не должна была их разлучить. Их памятники — единый ансамбль чувства. На постаменте у Мавры Борисовны — рельеф гнезда с осиротевшими голубками. Семь птенцов — семь дочерей, оставшихся без материнского крыла. Ветвь оливы — символ мира, прощения, нежности.
Рядом изображение двух птиц. Одна из них — безжизненная, с опущенными крыльями, — олицетворяет ушедшую Мавру, светлую и прекрасную женщину, чья ранняя смерть в 1805 году оборвала девять лет счастливой семейной жизни. Вторая птица, живая, склонилась над ней с глубокой скорбью, словно оплакивая свою супругу. Этот образ наполнен христианским символизмом: птицы — традиционное обозначение души, а их соединение в едином композиционном замысле говорит о неразрывности душ супругов даже за гранью жизни.
Его памятник — не столько память о промышленнике, сколько свидетельство любви. Их могила — особенная. Не громкая, не помпезная, но глубоко человечная. Это не памятник богатству — это памятник чувству. Не триумф дела, а скорбь сердца. И если прислушаться, в шелесте листвы, в тишине камня, можно услышать не слова, а дыхание времени, в котором любовь — даже тихая, даже не освящённая церковью — становится бессмертной. Так пусть же будет известно: Мавра Борисовна Яковлева не одна в своём вечном сне. Рядом — тот, кто любил её. И это — самое важное. Памятник на могиле Мавры Борисовны Яковлевой, похороненной в Александро-Невской Лавре, — это трогательное и символичное свидетельство любви, скорби и памяти. Он возвышается над её последним пристанищем как воплощение горечи утраты и вечной преданности со стороны её супруга, Сергея Саввича Яковлева.
Когда-то сюда пускали только по особому разрешению — императорскому или, по крайней мере, аристократическому. Здесь лежат сподвижники Петра: фельдмаршал Борис Шереметев, адмирал Адам Вейде, врач Роберт Эрскин. Позже сюда пришли те, кого ценили не властью, а умом и талантом: химик Михаил Ломоносов, драматург Денис Фонвизин, архитектор Андрей Воронихин, построивший Казанский собор и похороненный под колонной с гением искусства на вершине.
Среди могил — фамильные склепы Шереметевых, Строгановых, Голицыных. Здесь, в тени старых лип, покоятся генералы, чьи имена помнят только историки, и дамы, чьи салоны были центрами светской жизни.
Вот могила совсем еще молодого человека - Василия Васильевича Орлова-Денисова (1810–1827), младшего сыны прославленного генерала от кавалерии, героя Отечественной войны 1812 года, графа Василия Васильевича Орлова-Денисова. Его жизнь была коротка, но наполнена светом юношеского рвения, чистоты помыслов и преданности долгу. Родился он 3 марта 1810 года в семье, где служба Отечеству была не просто обязанностью — она была законом жизни. С ранних лет он воспитывался в духе строгой дисциплины, благородства и патриотизма. Следуя традиции дворянских семей, юный Василий поступил в Артиллерийское юнкерское училище, где готовился к военной карьере. Он носил звание портупей-юнкера — почётную должность в гвардейских и артиллерийских частях, присваиваемую юношам из высшего сословия. Его отличали прилежание, усердие и глубокое уважение к воинской службе. Он стремился оправдать честь фамилии, неся на себе груз великих имён предков.
Но судьба была сурова. 18 января 1827 года, в возрасте всего шестнадцати лет, юноша скончался. Причина его смерти, как повествует эпитафия на его саркофаге, была не болезнь и не случай, а — "чрезмерное прилежание к наукам и отличное к службе усердие". Эти слова звучат как тихая трагедия. Он ушёл из жизни, не дожив до офицерского чина, не успев проявить себя на поле боя, но оставив после себя образ юноши, погибшего от собственной преданности долгу. Его смерть стала напоминанием о том, что даже благородное рвение может обернуться трагедией, если не сопровождается заботой о себе.
Похоронен Василий Васильевич на Лазаревском кладбище Александро-Невской Лавре - среди выдающихся деятелей России. Его саркофаг из серого гранита стоит на розовом постаменте, обрамлён чугунными лапами. На северной стороне — строгая надпись, повествующая о его происхождении и заслугах. На южной — трогательное воззвание: «Боже Милостивый, прими сего невинного юношу». Так завершилась короткая, но яркая жизнь. Он не стал героем сражений, но стал символом чистоты, усердия и жертвенности. Его память — не в победах, а в тихом подвиге юноши, отдавшего жизнь учению и службе, не дождавшись рассвета своей судьбы.
Лазаревское кладбище с момента основания в начале XVIII века — с 1717 года — стало усыпальницей элиты Петербурга. Первоначально захоронение на нём требовало императорского разрешения и было привилегией высшей аристократии, видных государственных деятелей, военачальников, учёных и мастеров искусств. С течением времени, особенно к концу XVIII века, доступ на кладбище стал возможен и для богатого купечества, однако лишь при условии значительного вклада в городскую или государственную жизнь — будь то финансовая поддержка, благотворительность или особые заслуги перед государством.
Никита Тимофеевич Шемякин (1727–1799) один из таких редких примеров предпринимателей, купцов сумевших выйти на уровень государственного управления. Шемякин выдающийся российский купец, чья судьба стала ярким примером редкого соединения предпринимательского таланта и государственного влияния. В эпоху, когда сословные границы были строго очерчены, ему удалось преодолеть социальные барьеры и занять положение, сопоставимое с высшими кругами власти. Его путь — это не просто биография успешного купца, но история смелого, дальновидного человека, сумевшего оставить след в истории не только как деловой деятель, но и как личность, повлиявшая на ход событий.
Шемякин начал свой путь как купец из Темерника (территория будущего Ростова-на-Дону), где его компания получила статус таможенного поста ещё в 1749 году. Увидев выгоду и потенциал, он активно занялся организацией законной торговли, боролся с контрабандой, строил сторожевые крепости и финансировал пограничную охрану. В 1755 году он отправился в Петербург и добился аудиенции у графа Петра Ивановича Шувалова — одного из самых влиятельных людей при дворе императрицы Елизаветы Петровны. Благодаря этому контакту Шемякин получил грамоту, подтверждающую привилегии его компании, а затем — шестилетний контракт на откуп всех таможенных сборов в стране. Это был беспрецедентный шаг: частная компания получила контроль над всей внутренней и портовой таможенной системой Российской империи.
Однако после смерти императрицы Елизаветы и убийства Петра III в 1762 году новая власть — императрица Екатерина II — начала разрушать систему откупов. Контракт был расторгнут досрочно, а сам Шемякин осуждён к тюремному заключению. Однако позже он был помилован и вышел на свободу, хотя его влияние было окончательно подорвано. Несмотря на крах, система откупа, введённая Шемякиным, оставила след: Екатерина II сохранила многие элементы его реформ, включая тарифы и кадры. Это свидетельствует о том, что его модель была признана эффективной, даже если политически она стала неудобной. Шемякин умер в 1799 году и был похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры в семейном захоронении.
К 1919 году захоронения на кладбище прекратились. С тех пор Лазаревское — не погост, а музей под открытым небом, часть Государственного музея городской скульптуры. Сюда перенесли памятники с других, уже исчезнувших кладбищ: здесь теперь и математик Леонард Эйлер, и архитектор Жан-Франсуа Томон. Надгробья — как страницы старинного альбома: мраморные бюсты, аллегорические женщины с факелами, рельефы с кораблями и книгами. Каждый памятник — словно короткая заметка о человеке, его жизни, чинах, потерях и вере.
За кованной оградой, где мшистые плиты шепчутся с ветром покоится прах княжны Смарагды Карловны Гики (1733–1818) — дочери молдавского господаря, благородной иностранки, чья судьба переплелась с историей Петербурга. Её захоронение — одно из самых поэтичных и архитектурно выразительных на Лазаревском некрополе, входящем в состав мемориального комплекса лавры. Здесь, среди могил выдающихся деятелей России, она обрела вечный покой не как чужестранка, а как признанная дочь духовного и культурного центра империи. Лазаревское кладбище, XI участок, Мартосовская дорога — так названа в честь скульптора Ивана Петровича Мартоса, чьи работы украшают эти святые аллеи.
Перед посетителем встаёт архитектурное надгробие в духе классицизма — строгое, но проникновенное. Оно представляет собой портал с колоннами, напоминающий миниатюрный храм. В центре — постамент с урной, символом вечной души, а у его подножия — три плакальщицы, вырезанные из белого мрамора. Их склонённые головы, сложенные руки и складки плащей передают глубокую скорбь, почти осязаемую в тишине кладбища. На одной из плит — стихотворная эпитафия, написанная на греческом и русском языках, что подчёркивает двойственную идентичность покойной. Стиль памятника — высокий классицизм, характерный для первой четверти XIX века. Предполагается, что мастером мог быть Александр Михайлович Пермагоров — известный скульптор, работавший над рядом захоронений на Лазаревском кладбище. Датировка — конец 1810-х годов.
Лазаревское кладбище — это не просто кладбище. Это музей под открытым небом, где каждый памятник — слово в поэме русской культуры. И могила княжны Смарагды — одно из самых трогательных стихотворений в этой книге: о чужбине, принятой как родина, о вере, что сильнее смерти, и о женщине, чьё имя звучит, как драгоценность — Смарагда, изумруд сердца.
Лазаревское кладбище сегодня это место — не помпезный пантеон, а скорее тихая прогулка сквозь время. Здесь не кричат гиды, не играет музыка. Только ветер в кронах деревьев, шаги по брусчатке и таблички с именами, которые когда-то были на слуху у всей империи.
Надеюсь, вам было интересно и познавательно. Продолжение следует! С вами был Михаил. Смотрите Петербург со мной, не пропустите следующие публикации. Подписывайтесь на канал! Всего наилучшего! Если понравилось, ставьте лайки и не судите строго.