В погоне за трендами

В погоне за трендами

Сева Ильин начал писать книгу о геях* не от хорошей жизни. Да и не про геев она изначально была. Он писал о сталинских репрессиях. Только начались девяностые, тогда каждый второй брался за эту тему. В ларьках продавались журналы, на страницах которых рядом с историями об изнасилованных инопланетянами и байкерах-вампирах соседствовали расследования о сотнях миллионов расстрелянных лично Сталиным. По телевизору показывали передачи об ужасах той эпохи. Словом, репрессии были в тренде.

Немного подумав, Сева решил, что тема хорошая, и любое издательство с радостью примет рукопись. И он начал писать, хоть в истории и не разбирался. Всё разочарование от собственной несостоявшейся жизни Ильин вложил в текст. В его книге два репрессированных мужика сидели в карцере и долго, монотонно рассуждали о тщетности бытия.

«Все бабы — дуры», — сокрушался Михалыч.

«Ох, и не говори. Теща моя — та ещё тварь. Уж лучше тут в ГУЛАГе, чем с ней на даче помидоры сажать», — соглашался Петрович.

Написанную книгу Ильин дал почитать соседу Штельману — невысокому «интеллигентику» с плешью и кривым носом, в круглых очках с тонкой оправой. Ильин соседа хоть и недолюбливал, называя за глаза жидом, однако к его мнению прислушивался. Недолюбливал он соседа из-за того, что тот был евреем, и прислушивался — по той же причине. Штельман вернул книгу на следующий день и одной фразой разрушил все надежды Севы на писательскую карьеру.

— Не опубликуют.

— Как не опубликуют? Тут же про репрессии. Сейчас всех на эту тему публикуют.

— Опоздал ты, браток. Репрессии уже не актуальны. Никому до них дела нет. Ну, прочтут твою книгу два-три либерала, ну, напишут пара газетёнок рецензии, в которых отметят предложения по пять страниц и непрописанных персонажей. Зачем тебе это?

— Но что мне делать? Есть какой-нибудь выход? — вздохнул Ильин, всё ещё лелеявший надежды пополнить ряды классиков мировой литературы.

— Пиши про криминал. Тема сейчас актуальная как никогда. Ну, бывай.

Собравшись с мыслями, Сева понял, что писать новую книгу у него просто не хватит сил. Тогда он решил переделать уже написанную. Действие романа по-прежнему разворачивалось в карцере, но уже в наши дни. Персонажи то и дело вставляли в пространные речи словечки из блатного жаргона, значения которых Ильин понимал не до конца. Он вообще представлял себе криминальный мир довольно смутно.

«Фраерная жизнь пошла, браток», — вздыхал Михалыч.

«Это точно. Полный чифир! Вертухаи в матраце завелись, каждую ночь кусают и спать не дают, сволочи!» — соглашался Петрович.

Закончив правки, Ильин вновь отдал книгу соседу, а сам задумался. Он написал одну или две книги? Рукопись была одна, но времени Сева потратил как на две. Решив, что чем больше, тем лучше, Ильин везде, где только мог, упоминал себя как автора двух книг. Только почитать их пока было нельзя.

А между тем Штельман вернул книгу и снова сказал, что её не опубликуют, потому что криминальные романы уже никто не читает.

— Как же так? А Корецкий?

— Ну, был бы ты Корецким… Или хотя бы писать умел. У него имя есть.

— А что же сейчас нужно?

— Фантастика. Фантастика нынче в моде. Так что пиши, браток, фантастику.

И вновь Ильин приступил к переделке книги. Он перенёс карцер вместе с героями на звездолёт, вставил несколько наукообразных словечек и на этом успокоился. Радовало лишь то, что теперь он был автором трёх романов.

«Опять альтаирский “Спартак” проиграл марсианскому “Динамо”. Ещё и протонные свечи на машине полетели», — сокрушался Михалыч.

«И не говори! Два года назад пришлось мегапозитронный движок на “Волге” менять, а он триста баксов стоил!» — вторил ему Петрович.

На этот раз сосед рукопись даже брать не стал.

— О геях пиши. Это сейчас в тренде.

— Как? Это же мерзко… Я вот книгу про фантастику написал…

— А что делать? Надо за модой следить, а то так и останешься на обочине истории. И негр должен быть.

— Да как же так! Я же больше про рыбалку или про футбол…

— Пиши, давай, браток.