Лев вёл группу молодых ребят – Сашку, Витька и Ирину – на разведку в соседнее, считавшееся полностью заброшенным, село. По данным их поста, оттуда несколько ночей подряд видели странные огни.
Село и правда стояло пустое, но… слишком чистое. Ни поваленных заборов, ни заросших бурьяном огородов. Дорога была подметена, а на крышах некоторых домов даже целела черепица. Это неестественное спокойствие всеобщего упадка настораживало.
«Как будто тут кто-то прибирается», – прошептала Ирина, сжимая в руках самодельный лук.
Лев кивнул, приказывая жестом двигаться осторожнее. Они проверили несколько домов. Внутри была пыль, но не хаос. Местами стояла нетронутая мебель, словно хозяева вышли всего на минуту.
В одном из домов, на кухонном столе, Лев заметил пачку сигарет. «Беломорканал». Она лежала ровно, параллельно краю стола, как будто её только что положили. Пачка была целой, полной. Табачный запах, доносящийся из неё, был непривычно резким и сладковатым.
«Странно, – проворчал Витькo. – Кто тут мог их оставить? И почему они не разложились за столько лет?»
Лев взял пачку в руки. Бумага была чуть шершавой, целлофан хрустел. Это был артефакт из другого мира, маленький кусочек прошлого, лежащий здесь, как приманка. Возможно, он хотел доказать себе, что этот мир реален, что прошлое было настоящим. А может, сработала старая привычка, мышечная память, оставшаяся от того, кем он был до потери памяти.
Он машинально стряхнул одну сигарету, зажал её губами и чиркнул спичкой, которую нашёл тут же, рядом с пачкой.
Первую затяжку он чуть не выплюнул – вкус был отвратительным, химическим и приторным. Но вместе с дымом в лёгкие и мозг ударило что-то другое. Что-то, что не было табаком.
Он услышал испуганный возглас Ирины, будто из-под воды, увидел, как Сашка протягивает к нему руку, и всё поплыло. Последнее, что он ощутил, прежде чем тьма поглотила его, – это сладкий, удушливый запах цветущих яблонь, которого здесь, в этом мёртвом селе, быть не могло.
Дым сигареты, странно сладковатый и тягучий, ударил в голову. Последнее, что увидел Лев, – это испуганные лица ребят, склонившиеся над ним. А затем... запахло свежеиспеченным хлебом и травой. Он услышал щебет птиц за окном и... работающий телевизор. Какой-то старый ситком, смех за кадром.
Он открыл глаза. Он лежал в мягкой, чистой постели, в солнечной комнате. Занавески колыхались от легкого ветерка. Он поднял руку – тонкую, нежную, с аккуратно подстриженными ногтями. Он потрогал свое лицо – гладкая кожа, длинные волосы.
Сердце заколотилось в панике. Он вскочил и подошел к зеркалу. В отражении смотрела на него незнакомая девушка лет двадцати, с большими испуганными глазами.
«Маша, завтрак на столе!» – донесся снизу женский голос.
Маша? Лев обернулся, прижимаясь спиной к стене. Он был в теле девушки. В обычном, мирном сельском доме. За окном цвели яблони, и он видел, как проезжает старенький «Запорожец». Никаких руин. Никакого ядовитого тумана. Ни Ленина-монумента, ни Хранителя.
Он спустился вниз, на кухню. За столом сидела женщина, его... мама? Она улыбнулась ему, пододвинула тарелку с омлетом. По телевизору шли утренние новости – что-то про урожай, про партийный съезд. Ни слова о войне.
Весь день Лев-Маша жила в этом призрачном мире. Он ходил по чистым улицам, видел смеющихся детей, заходил в клуб, где молодежь репетировала что-то к празднику. Это был мир, которого он не знал. Мир до катастрофы.
Но чем дольше он находился здесь, тем сильнее становился леденящий душу вопрос, пробивавшийся сквозь идиллию, как шило из мешка.
А был ли я до катастрофы?
Его память начиналась с той комнаты, с забитой досками двери. Не было детства, не было юности. Только пробуждение в аду. Что, если его не было в этом мире? Что, если он – порождение катастрофы, случайный сгусток сознания в теле, которое никогда не принадлежало ему?
Или... может, катастрофы не было вовсе?
Может, он всегда был этой девушкой по имени Маша, а весь тот кошмар – город-плоть, бункеры, зомби, бронзовый Ленин – всего лишь чудовищный, затяжной бред его воспаленного рассудка? Слишком яркий, слишком детализированный, чтобы быть сном, но... что, если это он сейчас спит? Что, если этот мир за окном – и есть единственная реальность, а он, Лев, лишь вымышленная личность, навязанная ему болезнью?
Он смотрел на свои незнакомые руки, на счастливые лица вокруг и не мог понять, где правда. Была ли катастрофа на самом деле, или это он, его сознание, и было той самой катастрофой, вторгшейся в мирную жизнь этой девушки?
Он подошел к окну, глядя на идиллический пейзаж. Но теперь он видел не только яблони и «Запорожец». Он видел призрачные контуры – едва уловимые, как мираж. Контуры обугленных деревьев, покосившихся крыш, и вдали, на горизонте, едва заметное багровое зарево.
И тогда он понял. Этот мир – не реальность. Это ловушка. Та самая сигарета была ключом. Иллюзия была настолько совершенной, что начинала подменять его собственные воспоминания, заставляя усомниться в самом себе.
Он закрыл глаза, сжав кулаки, и начал вспоминать. Вспоминать боль от удара по лицу в подвале аванпоста. Вспоминать запах горящей плоти города. Вспоминать металлический голос Хранителя и твердую, как сталь, руку бронзового Ильича на своем плече.
«Я – Лев», – прошептал он сквозь стиснутые зуда.
И мир вокруг задрожал, как картинка на плохом приеме. Голоса людей стали искажаться, краски поплыли. Он чувствовал, как его сознание, его воля, выталкивают его обратно, как пробку из воды.
Он очнулся на холодном полу заброшенного дома. Над ним стояли перепуганные ребята. В руке он все еще сжимал пачку тех самых сигарет.
«Лев! Ты в порядке? Ты кричал...»
Он отшвырнул пачку, как гадину. Его трясло, но разум был ясен. Он знал, кто он. И знал, что его воспоминания, какими бы ужасными они ни были, – его единственная правда и его единственное оружие против лжи этого мира.