(1890–1914): великий подъём и роковой тупик
Лето 1914 года в Берлине было необычайно жарким. На Унтер-ден-Линден, как всегда, гремели оркестры гвардейских полков, по Тиргартену катались экипажи, а в кафе «Кранцлер» буржуазия обсуждала последние скандалы при дворе. Никто не подозревал, что через несколько недель эта блестящая, самоуверенная, стремительно богатевшая империя сделает шаг, от которого уже не будет возврата.
Германская империя, провозглашённая 18 января 1871 года в Зеркальном зале Версаля, к 1914 году достигла вершины своего могущества. За сорок три года она превратилась из аграрно-индустриального конгломерата двадцати пяти монархий и трёх вольных городов во вторую экономическую державу мира после Соединённых Штатов, обладателя самой сильной сухопутной армии континента и второго по величине военного флота. И в то же время именно в эти годы она стала тем самым «динамитным погребом Европы», о котором предупреждал ещё Бисмарк.
Конституция 1871 года: фасад и реальность
Формально Германская империя была конституционной монархией федеративного типа. На деле же это был полуабсолютистский союз под гегемонией Пруссии, занимавшей две трети территории и населения. Император Вильгельм II обладал почти неограниченной властью: он назначал и снимал рейхсканцлера, был верховным главнокомандующим, мог объявлять войну и заключать мир, распускать рейхстаг. Рейхсканцлер отвечал только перед кайзером, а не перед парламентом — классический пример того, что современники называли «мнимым конституционализмом» (Scheinkonstitutionalismus).
Единственным по-настоящему демократическим институтом оставалось всеобщее мужское избирательное право в рейхстаг (с 25 лет). Но и здесь сохранялся архаичный пережиток: в Пруссии, сердце империи, ландтаг до 1918 года избирался по трёхклассной системе — 3 % самых богатых плательщиков налогов выбирали треть депутатов. В результате в 1908 году прусский юнкер с доходом в 500 000 марок имел такой же голос, как 85 000 рабочих.
Экономический колосс на глиняных ногах
С 1895 по 1913 год Германия пережила вторую, ещё более мощную волну индустриализации. К 1914 году она выплавляла стали больше, чем Великобритания и Франция вместе взятые, производила 90 % мировых синтетических красителей, почти половину мировой электротехники. Концерны Круппа, Тиссена, Сименса, АЭГ, химические гиганты БАСФ, «Байер», «Хёхст» стали символами новой эпохи. Берлин превратился в третий по величине город мира после Лондона и Нью-Йорка, Рур — в самый мощный промышленный район Европы.
Однако за фасадом процветания скрывались острейшие социальные противоречия. Реальная зарплата квалифицированных рабочих выросла, но миллионы неквалифицированных жили на грани нищеты. В 1912 году пятая часть населения получала менее 600 марок в год — официальной черты бедности. В берлинских рабочих кварталах Моабит и Веддинг сотни тысяч людей ютились в подвалах и на чердаках.
Рабочий класс и «красная угроза»
К 1914 году Социал-демократическая партия Германии стала крупнейшей социалистической партией мира: более миллиона членов, 4,25 миллиона голосов на выборах 1912 года (34,8 %), 110 мандатов в рейхстаге. Свободные профсоюзы насчитывали 2,6 миллиона человек, партийная пресса выходила тиражом полтора миллиона экземпляров ежедневно. Теоретически СДПГ оставалась революционной марксистской партией. На практике же она давно превратилась в мощную реформистскую организацию, боровшуюся за 8-часовой рабочий день, социальные реформы и демократизацию Пруссии.
Для правящих кругов социал-демократы оставались «безродными субъектами» и «врагами рейха». В 1910–1913 годах в одной только Пруссии было запрещено более ста социал-демократических собраний, сотни ораторов брошены в тюрьмы.
Вильгельм II: «кайзер всех немцев», который не умел править
Личность императора Вильгельма II во многом определила трагический финал империи. Умный, энергичный, прекрасно образованный, он был одновременно импульсивен, театрально-истеричен и глубоко неуверен в себе. Комплекс неполноценности (короткая левая рука) и зависть к английской кузине Виктории и русскому кузену Николаю II толкали его на всё более рискованные поступки.
Его знаменитые «громовые речи» — от «гуннской речи» 1900 года до угроз «выбить зубы социал-демократам» — насчитывали сотни скандальных высказываний. Он мечтал о «личном правлении», но реальная власть всё больше переходила к военно-промышленной элите: Генеральному штабу, адмиралу Тирпицу, магнатам тяжёлой индустрии и придворной камарилье.
Weltpolitik: «место под солнцем» любой ценой
С отставкой Бисмарка в 1890 году Германия отказалась от его осторожной политики равновесия и перешла к агрессивной «мировой политике». Цель была сформулирована откровенно: добиться «места под солнцем», то есть колоний, сфер влияния и статуса мировой державы, равной Британии.
Главным инструментом стала грандиозная программа строительства флота открытого моря, разработанная статс-секретарём адмиралтейства Альфредом фон Тирпицем. Законы о флоте 1898, 1900, 1906, 1908 и 1912 годов привели к прямому столкновению с Великобританией. К июлю 1914 года Германия имела 15 дредноутов и 5 линейных крейсеров — достаточно, чтобы угрожать британскому господству на морях, но недостаточно, чтобы его оспорить окончательно.
Кольцо врагов
К 1914 году дипломатическая система Бисмарка была полностью разрушена. Отказ от «перестраховочного договора» с Россией в 1890 году, провал переговоров о союзе с Англией в 1898–1901 и 1912 годах, создание Антанты (1904–1907) поставили Германию в положение стратегической изоляции. Единственным надёжным союзником осталась разваливающаяся Австро-Венгрия. Италия в 1915 году перешла на сторону Антанты.
Последний мирный год
1913–1914 годы стали временем острейшего внутриполитического кризиса. «Дело Цаберна» в Эльзасе (оскорбление эльзасцев прусскими офицерами), скандалы вокруг финансовых махинаций приближённых кайзера («кёпениклиада»), массовые забастовки весной 1914 года — всё свидетельствовало о надвигающейся буре.
28 июня 1914 года в Сараево прозвучали выстрелы Гаврило Принципа. Для германского руководства это стало долгожданным поводом. 5 июля Германия выдала Австро-Венгрии знаменитый «бланковый чек» — полную поддержку в любом конфликте с Сербией, даже ценой европейской войны. Генеральный штаб считал: война неизбежна, и лучше начать её сейчас, пока Россия не завершила перевооружение к 1916–1917 годам.
«Дух 1914 года»
В последние дни июля по Германии прокатилась волна антивоенных митингов социал-демократов — в одном Берлине 750 тысяч человек. Но после объявления Россией мобилизации настроение резко изменилось. 1 августа кайзер произнёс с балкона дворца знаменитые слова: «Я больше не знаю партий, я знаю только немцев». 4 августа фракция СДПГ в рейхстаге 78 голосами против 14 проголосовала за военные кредиты.
Большинство рабочих поддержало войну не из шовинизма, а из страха перед «русским царизмом» и искренней веры, что Германия ведёт оборонительную войну. Этот миф о «духе 1914 года» — всеобщем единении нации — стал одним из самых стойких в немецкой истории.
«Теперь или никогда»
План Шлиффена-Мольтке предусматривал молниеносное поражение Франции за шесть недель через Бельгию с последующим переносом сил на Восток. В сентябре 1914 года, когда победа казалась близкой, рейхсканцлер Бетман-Гольвег утвердил «сентябрьскую программу» — грандиозный план аннексий от Брие и Лонгви до «польской пограничной полосы» и создания немецкой колониальной империи в Центральной Африке.
1 августа 1914 года в 19:00 кайзер Вильгельм II подписал приказ о всеобщей мобилизации. Через четыре года и три месяца империя, которую считали самым мощным государством Европы, рухнула, унеся с собой миллионы жизней и старую европейскую цивилизацию.
Германская империя подошла к роковой черте как государство парадоксов: экономический гигант с полуфеодальной конституцией, самая образованная нация континента с архаичным избирательным правом, страна с сильнейшей социал-демократией и одновременно с самым агрессивным империализмом элит. Попытка решить внутренние противоречия внешней войной, вера в «короткий победоносный блицкриг» и страх перед растущей Антантой привели к катастрофе, последствия которой мир ощущает до сих пор.