28 ноября 1899 года тяжёлые фиолетовые шторы были задвинуты в её квартире на парижской площади Вандом — как всегда, уже много лет подряд.
Зеркала — когда-то свидетели её красоты и славы — были укрыты чёрными пыльными портьерами.
Она сидела там, в каком-то мистическом полумраке, неподвижная в своём кресле; на ковре лежали томики стихов любимых Верлена и Бодлера; а её глаза — те самые легендарные фиалковые глаза — были устремлены на хрустальный футляр, в котором хранилась аквамариновая ночная сорочка. Невесомая, как сон.
Она хранила её как реликвию вот уже 42 года — с той самой ночи в Компьене, когда именно в этом воздушном прозрачном белье она соблазнила Наполеона III красотой, от которой перехватывало дыхание, и умением в постели, от которого теряли силы.
Беспечная, аморальная, расчетливая — такова была Вирджиния Олдоини, графиня Кастильоне. Никкья для друзей. И для любовников. Многочисленных. Слишком многочисленных.
Она родилась 22 марта 1837 года в семье маркизов и уже в 15 лет была очарованием: высокая, стройная, с густыми мягкими волосами, царственной осанкой, дерзким взглядом, капризной и надменной красотой, с натурой нетерпеливой и беспокойной.
В 16 лет — уже замужем; в 17 — родила единственного сына. Она всегда будет плохой матерью и никудышной женой.
Архитектор будущего итальянского государства, её кузен Кавур, который уже давно наблюдал за ней, в согласии с королём Виктором Эммануилом II «вербует» Вирджинию для трудной и тонкой задачи: соблазнить французского императора Наполеона III и выманить у него ценное союзничество с Пьемонтом. На дворе 1856 год, и Никкье всего 19.
Она прибывает в Париж и покоряет его — такой красивой и раскованной, какой и была. Мужчины сходят с ума. Женщины тоже — но от злобы и зависти.
А она не обращает внимания.
«Я равна им по рождению, превосхожу красотой, а до их ума даже и не снисхожу» — передаёт она своим соперницам с величайшим презрением.
Наполеон III, разинув рот, смотрит, как она однажды вечером входит в салон принцессы Матильды Бонапарт, его кузины.
Там же и его жена — императрица Евгения, которая, прищурившись, оглядывает Вирджинию издалека: эта итальянка ей не нравится. Совсем не нравится. И она неусыпно следит за своим мужем-императором. Напрасно.
На следующий вечер Вирджиния приглашена ни много ни мало как в Королевский дворец.
Она дерзает явиться в два часа ночи, и, поднимаясь по лестнице в платье, которое соблазнило бы даже тропарианского монаха, сталкивается с Наполеоном III, спускающимся вниз.
«Мадам, вы пришли слишком поздно!» — упрекает он.
Она мгновенно отвечает: «О нет, сир, это вы уходите слишком рано!»
Touché. Попал — и утонул.
Прогулка на лодке — они вдвоём, император сам на вёслах; высадка на полупустынном островке — и дело сделано.
Она напишет дерзко: «Полчаса было достаточно, чтобы сделать из меня императрицу».
Жаль. Именно самоуверенность и высокомерие приведут её к гибели.
Евгения, которая всё видит, всё знает и ничего не говорит (по расчёту, не по доброте), готовит ей ловушку. Смертельную.
2 апреля 1857 года, когда Наполеон III спускается по лестнице из парижской квартиры Вирджинии после свидания, на него совершается покушение — он чудом избегает смерти.
Заказчицей была сама Евгения, желавшая поднять шум вокруг ненавистной ей итальянки.
Скандал огромный, и император всё понимает.
Он потерян для Вирджинии, но приносит её в жертву государственным интересам — и отсылает прочь.
Императрица Евгения победила.
Но в глубине души победила и Никкья: союз с Францией уже был заключён. Миссия выполнена.
Вирджинии двадцать лет, и у неё есть всё, чего она хочет: внимание публики, богатейшие и обожающие любовники, сказочные драгоценности, великолепные балы.
У неё есть всё — кроме Любви. Она её не просит и не хочет.
Но tout passe: время, красота, мода, удача.
Даже для той, что однажды покорила Париж.
Никкья стареет преждевременно, беспощадно: фарфор её лица трескается, взгляд темнеет, улыбка превращается в гримасу.
В Париже, из своей квартиры на площади Вандом, она выходит только по ночам — крадучись, нелепо одетая, чрезмерно накрашенная.
Прохожие качают головой или хихикают, прикрывая рот рукой.
Она дорого платит за то, что поставила всё на свою неотразимую красоту. И теперь, увядшая внезапно, оставленная мужчинами и больше не преследуемая завистью женщин, она не знает, что делать с собственной жизнью.
28 ноября 1899 года. Умирает XIX век.
Умирает и она — но прежде вынимает из футляра ту самую воздушную аквамариновую ночную рубашку. Она распорядилась, чтобы её похоронили в ней. Так и не случилось.
На её похоронах не было ни священников, ни цветов, ни крестов. Она не хотела их.
Так ушла Вирджиния Олдоини — в хмурый осенний день: ослепительная жизнь, скорбный уход.