Дежурство на скорой — суточное, начинается в 8 или 9 утра. Помните у Розенбаума: «9–9, 8–8, снисхождения не просим…». Смена, заступающая в 8, перекрывала пересменок у девятичасовых. Лично мне она не нравилась: будучи по натуре «совой», вставать, а уж тем более начинать работать с ранья — это ужас. Я работал на неотложке совместителем в начале 2000-х, дежурил по пятницам. В ту пятницу сутки для меня начались в 8. И, как говорится, как начнёшь — так его и проведешь.
Ездил я в тот раз один, без фельдшера, а это значит — всё делать самому: и ЭКГ снимать, и уколы колоть, и прочее лечебное и диагностическое действие выполнять, такой медицинский человек-оркестр. Кстати, аппарат ЭКГ мне достался в тот раз лучший на станции. Это был маленький немецкий аппарат, он работал чётче отечественных, но хранился в невесть кем притащенном маленьком деревянном ящике-этюднике — таком деревянном портфеле-дипломате для художников. Вызовы в эти сутки в основном были несложные, иногда кого-то в больницу отвозил.
К моему тогдашнему большому удивлению начинающего врача, оказалось, что наше население очень часто вызывает бригаду без неотложного повода. Люди считают, что «скорики», а уж тем более неотложка — это замена участкового врача, да и в общем, любого специалиста поликлинического звена просто с доставкой на дом, чтоб самим в поликлинику не тащиться. Вот и ездят бригады часто к таким больным, вместо того чтобы в другом месте кого-то спасать.
В неотложке тогда было проще: звонили конкретно на номер нашей станции и говорили с заступившими вместе с нами опытными диспетчерами. Те разговаривали с пациентом, могли позвать к трубке кого-нибудь из врачей, чтобы те проконсультировали. Все разговоры шли под аудиозапись.
Часть вызовов были из разряда: «поднялось давление, я занервничала, приняла таблетку, вызвала, пока ждала — всё уже хорошо, но решила не отменять, пусть посмотрят на меня». Такие «смотрины» мне только за это дежурство выпали дважды — на 12 и 16 этажах только что построенного дома на Ланском проспекте. Прошли удачно.. В одной квартире вообще дверь не открыли — сказали, что звали давно и уже всё хорошо. Я туда шёл, прихватив с собой, помимо чемодана с лекарствами, ещё и кардиограф. Жаль только, что в тот период в этом доме лифты не работали.
Бывали и другие вызовы, где, как в песне группы «ВИА Гра»: «Поначалу не боялась, думала, пройдёт, но внезапно отказало сердце моё…» — эти отважные люди долго-долго, иногда несколько дней, чего-то терпят, как правило, аргументируя тем, что «не хотели отвлекать врачей в поликлинике…». Но под утро или посреди ночи решают, что пора кому-нибудь показать свой вросший ноготь и опухший от гноя палец, сыпь где-нибудь или прыщ на… — и этим счастливчиком оказываешься именно ты!
У нас работал на станции доктор Михаил Сидоров — он даже песню написал на мотив «Увезу тебя я в тундру»:
> А-а, увезу тебя в больницу я к насупленным врачам.
> Ты увидишь, как встречают панариций по ночам.
> Много нового узнаешь обо мне и о себе,
> И не сразу осознаешь поворот в твоей судьбе…
>
> Все подхватывают:
> А-а-а, мы па-а-аедем, мы па-а-амчимся на «Фордах» и на «Газелях»,
> Чтоб успеть на Правый берег над мостами пронести-и-ись.
> Констатирую бесстрастно — твоя жизнь была прекрасна,
> Нынче ж Крест вмешался Красный, и тебе уж не спастись…
Были и дамы, скучающие в меланхоличном настроении и романтичном ожидании ворвавшегося в их жизнь «принца»… Блин! Ну почему на скорой???
Одна меня дважды вызвала за сутки (если ездил первый раз ты, то тебе и долечивать). Изображала удушье, картинно валяясь на кровати. Дверь в квартиру — нараспашку, вещи разбросаны, бокал вина початый, таблетки глицина, что-то в виде балдахина над ложем, картина чего-то абстрактного на стене, халатик «леопардовый»… Удушья я не нашёл, а на третий её вызов фельдшер Ирина, по моей просьбе, сантранспортом отвезла сею даму, уже в розовом спортивном костюме со стразами, в третью городскую — пусть там на нее посмотрят.
Были у нашей станции «постоянные клиенты», которые так натренировались вызывать, что делали это каждый день с завидным упорством, называя нам симптомы чего-нибудь жизнеугрожающего, что записывалось бездушным компьютером станции и не оставляло шанса не ехать. Их голоса были знакомы диспетчеру, они общались друг с другом по имени и отчеству, врачи знали этих пациентов в лицо, да и они многих из нас поименно. У одной из них даже сын, работавший когда-то на скорой, написал кратко тезисы для вызова, чем она и пользовалась ежедневно. Другая, по кличке «собака Павлова» (фамилия у неё такая была), звала каждый день и просила вколоть ей «обизданчика» — она так лекарство «обзидан» называла.
Короче, обычное дежурство. Только обед был поздно, да и толком не поевши — дальше поскакавши. И скакали так весь день и всю ночь.
И вот, в очередной раз, вместо желаемых слов от диспетчера «на станцию», получаю вызов на аритмию к женщине около 60 лет. Едем, на часах четыре утра. Приехали на адрес, звоню в домофон… беспокойный голос в скрепящем динамике:
— Ой! Это скорая? Это же вы? Да? Открываю. Я сейчас, уже… открылось? Ой, кнопку заело, ой, да я сейчас… Чёрт… Простите, я не вам. Сейчас…
Пииик. Домофон отключился. Набираю квартиру второй раз — опять битва с техникой, краткие фразы, срыв. Третий — опять в динамике ойканье и переживания за кнопку. Наконец — писк и надпись «открыто».
Я к тому времени устал как чёрт, плетусь с недовольным видом (довольный ещё днём кончился) на пятый этаж брежневки где-то на Дибуновской ул. На шее фонендоскоп болтается, в руках папка, чемодан с лекарствами, который из-за сломанного замка норовит открыться — я его крышку указательным пальцем придерживаю, в другой руке — этюдник с кардиографом, дефибриллятор. Чапаю. Сверху уже слышу:
— Дверь открылась? Вы поднимаетесь? Ой, там у нас лампочки нет, не упадите!
Поднялся, отдыхиваюсь, тихо потея в зимней куртке.
— Проходите скорее. Ой! Вы меня извините, что в ночь вызвала. Я уже таблетки принимала, корвалол пила… Ну никак не успокаивается… Проходите… Ой… у меня тут тесно… ой, нехорошо, я присяду… уффф.
Прохожу. Теснота брежневок не сочетается с впихнутой туда мебелью и вещами. Хочется спать. На часах без пятнадцати четыре. Снимаю куртку, куда-то пристраиваю. Чемодан ставлю на столик с журналами — чуть не уронил вазочку, но уронил журналы. В комнате полумрак, светится только прикроватная лампа. Тётенька, не умолкая, щебечет, отдыхивается, иногда порывается встать, мне с чем-нибудь помочь — чуть торшер не уронила.
— Я вам помогу!
— Да лежите вы! — безэмоционально говорю ей.
Измеряю давление — повышено не сильно. Считаю пульс — частит, не ритмичен. Тётенька по-прежнему не умолкает. Строго поглядел на неё.
— Всё так плохо? — с ужасом в глазах.
— Нет. Сейчас ЭКГ сниму.
Кладу на стул рядом с кроватью старый деревянный этюдник.
— Что это, доктор? — барышня с удивлением смотрит на ящик. Открываю.
— Кардиограф, — утомлённо отвечаю я и начинаю доставать электроды.
— Какой-то он у вас необычный, — она пытается заглянуть с ужасом через фанерную крышку на сам прибор. Он довольно обшарпанного вида, но ещё бодряком. Пытаюсь распутать зацепившиеся друг за друга электроды.
— Немецкий, — отвечаю с интонацией персонажа из фильма «Брат 2». Хочется спать. Про себя думаю, как же не хочется заниматься купированием аритмии.
— А почему такой старый? Это вам выдали? - не унимается взволнованная пациентка
— Трофейный.
— В смысле?
— В смысле, старый трофейный.
Немой ужас в глазах. Я, в свою очередь, серьёзен как никогда, прикрепляю грудные электроды, с той же интонацией излагаю:
— Прибор хоть и старый, но у него есть редкая функция, которую сейчас уже не делают, в серию не пошла. Специалисты, работавшие на вермахт, изобрели кнопку для купирования аритмий.
В глазах у пациентки стоит немой вопрос. Я продолжаю:
— Нажимаешь на неё, — показываю на отдельную кнопку пуска, — загорается лампочка, звучит звуковой сигнал, и ток низкой частоты определённым порядком пронизывает ваше тело через штатные отведения. Это не больно. Я сейчас. Ложитесь и замрите, берегите язык!
Нажимаю кнопку с лицом Франкенштейна.
В тишине маленькой комнаты раздаётся режущий ночную тишину резкий писк включения прибора. Пациентка вздрагивает… вздох… и… шум протяжки ленты, на которой — качественный синусовый ритм (норма). Тётенька почти не дышит. Снимаю вторую плёнку для нее. Немного театрально отрываю. Настроение повысилось — ничего вводить не нужно, ритм нормализован.
Я не знаю, как в моей сонной башке родился бред про кнопку для купирования аритмий, но это сработало.
Снимаю электроды, моя пациентка обретает дар речи:
— Ах, ты же… да как это… Черт! Я же врач-невролог с тридцатилетним стажем! А он меня — «кнопкой для купирования аритмий»! Вы это сейчас выдумали? Нет, я все понимаю! Верю, что вам не сильно хочется что-то делать в ночи, — уже переходит на смех, — но чтоб ТАК! Развёл, злодей! — одевается и уже смеётся в голос. Я ржу в ответ.
— А что вы заканчивали, молодой человек? Ааа, погодите, дайте-ка сама угадаю — ВМедА?
— Как вы догадались?
— Это только ваши так подшутить могут.
Уходил с вызова с подаренной бутылкой коньяка и улыбкой. Тётенька напоследок мне погрозила пальцем: «Кнопка для купирования аритмий, остряк!».
В те сутки вызовов больше не было, и я прекрасно уснул в пять утра — до конца смены на станции. Три часа сна за деньги.
другие рассказы автора
Подписывайтесь