Григорий Кузмич попал в больницу сразу после дня рождения. Слишком бурно отметил 60-летие. Говоря по правде, любил он это дело, ну, в смысле, выпить да закусить. А если уж совсем честно, мер и не знал. Когда жена принималась кричать, алкашом обзывать, он в долгу не оставался. А что она, дурная баба, не понимает, что ли? Жизнь нелегкая, радости в ней нету. На жену, что ли, кошелку глядеть, дорадоваться? Или для того, что работы толком нет, а всё кругом дорого. Или, может, дочь от радости родителям стала. Укатила в другую страну, не звонит, не пишет. Нет ничего хорошего, скука и серость. Всё надоело. Опримешь немножко на грудь, всё-таки полегче дышится. Поутру, конечно, с похмелья, и окружающий мир ещё хуже делается. Ну, как водится, добавишь граммулечку, и, чтобы снова повеселее стало, такой вот круговорот. А кто нынче по-другому живёт? Григорий Кузмич таких не знал. В его окружении все так. Ну, что? Прихватил вот только вчера, привезли сюда еле живого. Теперь вот к операции готовят.
Григорий Кузмич вздохнул и повернул голову влево, в окошко посмотрел. Небо свинцовое, низкое, как и давит. Тоска.
— Что, сосед, приуныл? — спросил мужчина, чья койка была рядом. Звали Николаем, и был он дружелюбный, только болтливый и чересчур. Кроме них в палате находились ещё двое: старик по фамилии Кукин, так его все называли, не по имени-отчеству, он не обижался, и ещё парень молодой. Этот вечно носом в телефоне, пальцами по экрану швыряет, уши в наушниках. Все четверо пациентов сейчас вытянулись на койках в ожидании медицинского обхода.
— Боязно, — признался Григорий Кузмич соседу. — Врачи-то нынче, сами знаете, прирежут и скажут, что так и было. Тем более мне сказали, баба какая-то будет оперировать, Ласточка.
Сосед аж на койке привстал, руками замахал.
— Да ты чего несёшь-то? Ты хоть знаешь, садовая голова, кто такая Ласточка?
Григорий Кузмич пожал плечами. Он понятия не имел.
— Профессор! Руки золотые! Сколько народу с того света вытянула — не счесть! К ней мечтают попасть, а тебе вот повезло! И никакого различия не делает. Будь ты хоть последний нищий, хоть миллиардер, ко всем отношения ровные, за каждого бьётся и спасает, никаких денег с нашего брата не тянет, ни копейки не берёт. Ангел, да на неё вот все молятся, честное слово.
— Надо же, неужто повезло в кое-веки, — подумал Григорий Кузмич. — Может, и поживём ещё.
— И красавица, и умница, — тем временем разливался соловьём сосед. — Но нрав, надо сказать, суровый. Ни суетится, ни склеивает, строго говорить по делу. Но оно и лучше, сразу понятно — надёжный человек, слов на ветер не бросает.
Да говорить не успел. Открылась дверь, начался медицинский обход. И первой в палату вошла она, та самая легендарная доктор Ласточка. Примерно одних лет с Григорием Кузмичом, только она, в отличие от него, королевой выглядит. Ровная осанка, стройная, подтянутая фигура, гладкая кожа, серебряные нити в густых каштановых волосах только шарма придают. Очки в изящной оправе, а за стёклами очков... Васильковые глаза. Только у одного человека на свете видел Григорий Кузмич такие глаза. Глубокие, огромные озёра синевы.
— Родственница, что ли? — мелькнула мысль. Глупая мысль, не суразная. Потому что перед распластавшимся на казенной больничной койке Григорием Кузмичом стояла именно она, Лиза. Только тогда, примерно полвека назад, у неё была другая фамилия.
— Добрый день! — приветливо поздоровалась доктор Ласточка, а Григорий Кузмич онемел, заледенел, только и смог, что головой качнуть.
— Узнала? — стучало в висках. — Только бы нет!
Он видел себя со стороны: убогий, жалкий, слабый, с плохими зубами и морщинистыми каналами, с сеточкой сосудов на щеках и на носу, почти лысый. Не должна узнать, нет, ведь она же помнит его совсем другим.
— Потапов Григорий Кузмич, — произнесла доктор Ласточка и прямо взглянула ему в глаза.
Сердце кувыркнулось и камнем упало куда-то вниз.
Разумеется, доктор Ласточка узнала его, и не по фамилии, а в первый же миг, едва увидев. Мечущиеся годы как будто растворились, исчезли, и встало между ними то, что произошло тогда, давно и давно, и невозможно стало притворяться, будто прошлое быльём поросло.
Лиза Иванова и Гриша Потапов были родом из маленького городка, точнее сказать, посёлка городского типа. С первого класса ходили в одну школу, учились в одном классе. Школа была самая обычная, и люди в посёлке жили обыкновенные, и Гриша был такой, как все. И только Лиза — одна на миллион. Есть такие люди, вроде бы всё у них как у всех: руки, ноги, голова. Но Бог от чего-то отметил их, печать свою поставил, или в макушку поцеловал, по-всякому сказать можно, суть одна.
Вот и Лиза с ранних лет была особенная. Родители говорили: светлая душа. Лиза с малолетства вовсе не умела сердиться, скандалить, обижаться. Учителя в школе тоже нарадоваться не могли. Способная, доброжелательная, вежливая девочка отлично училась, не грубила и не дерзила старшим. Её ставили в пример и хвалили на классных собраниях. Лиза мечтала стать врачом и трепетно относилась ко всему живому. Постоянно кормила и лечила кошек и собак, была готова прийти на помощь каждому.
Только с одноклассниками никак не складывалось. В начальной школе ещё туда-сюда, но чем старше становилась, тем отчётливее просматривалась пропасть между нею и другими ребятами. Это было, если вдуматься, одновременно непонятно и естественно. Непонятно, потому что Лиза была доброй, отзывчивой и никому не делала зла, наоборот, готова была объяснить сложную тему, дать списать, подсказать, выручить. А естественно, потому что подростковые коллективы больше других подвержены инстинктам стаи, готовы клевать, отторгать от себя, топтать тех, кто отличается от остальных.
Лиза и её одноклассники взрослели, конфликт обострялся. Иванову гнали, дразнили, над ней смеялись, а если учителя замечали это и пытались заступиться за девочку, становилось лишь хуже. Лиза приносила из дома еду для собаки и щенков, которых та родила за школьной теплицей. Её называли псиной. Девочки демонстративно морщили носы и заявляли, что от Лизы воняет, что с ней невозможно сидеть за одной партой. Так она, кстати, и сидела в одиночестве с 6-го класса. Если чьи-то хулиганские выходки становились известны учителям, все винили Лизу: дескать, стукачка, кто, если не она, даже если и ясно было, что Иванова ни при чём.
Девочки начинали краситься, завивать чёлки и курить, Лиза была всё та же, что и прежде: заплетала косы, не прикасалась к губной помаде, не пробовала затягиваться сигаретой. Белые ворона - кривились одноклассницы, никак из пелёнок не вылезет.
С годами Лиза стала понимать: похвалы учителей делают её положение ещё более невыносимым. Для всех она — Лиза-подлиза, которую награждают не за успехи, а за то, что умело поддакивает взрослым. При этом нарочно учиться плохо Лиза не могла. Золотая или серебряная медаль обещали стать пропуском в институт, увеличивали шансы поступить в медицинский.
Но сильнее всего, наверное, одноклассников бесило то, что Лиза никогда не отвечала на оскорбления, не кричала и не обзывалась в ответ. Молчала, отходила в сторону и не реагировала. Это автоматически ставило её на принципиально иную ступень. Она оказалась выше обидчиков, и те смутно понимали, что, унижая Лизу, унижают самих себя. За непротивление злу насилием девочку прозвали блаженной. С этой кличкой, приклеившейся намертво, она и перешла в восьмой класс.
Стоит сказать, что травля, как всегда и бывает, исходила от нескольких ребят — вожаков и лидеров класса. Остальные поддакивали или молчаливо соглашались, чтобы не портить отношения, не ухудшать своё собственное положение в иерархии. Пойти против толпы — это сложно, почти невозможно. Мало кто рискнёт проявить симпатию к непопулярной, гонимой девочке.
Вступишься за неё — и окажешься в схожей ситуации.
Вот и Гриша Потапов не решался. То, что Лиза ему нравится, мальчик понял ещё в седьмом классе. Гриша занимался спортом, лучше всех играл в футбол, считался одним из самых симпатичных мальчиков в классе и нравился девочкам. В том числе и Юле, первой красавице, дочери городского главы. Юля щеголяла в модных нарядах и вела себя нахально и вызывающе, что, как она думала, добавляло ей крутости. Юля строила Грише глазки, а он внутри сжимался, потому что это казалось ему вульгарным. При этом Лиза напоминала принцессу. Только вот из той башни, куда её заточили, от того дракона, который её мучил, спасти избранницу Гриша не мог.
Когда они перешли в восьмой класс, Гриша стал догадываться, что и сам нравится Лизе. Её синие глаза вспыхивали и лучились ещё ярче, когда она смотрела на него. Судя по всему, Лиза догадывалась о его углублённости и не сердилась, что он робеет и близко к ней не подходит. Лиза, может, не презирала его за слабость, однако сам Гриша презирал себя.
Месяц за месяцем мучился он из-за собственной трусости, чувствуя, что упускает жизненно важное. Было больно наблюдать за тем, как одноклассники доводят Лизу, и не вмешиваться, не помогать, а значит — содействовать.
В апреле Потапов решил, что после восьмого класса уйдёт из школы в техникум. Неважно, что подумают и скажут остальные, в том числе и Юля, которая всё сильнее досадовала на то, что Гриша не замечает её усилий произвести впечатление. Поэтому однажды он набрался храбрости и подошёл к Лизе. Сел с ней за парту, спросив, не против ли она. Лиза согласилась. Она была удивлена перемене в его поведении и рада тому, что случилось.
Гриша расправил плечи и почувствовал в себе силу сражаться, бороться за своё счастье. Косые взгляды, перешёптывания, улыбочки, ярость в глазах Юли — всё это перестало его пугать. Гриша провожал Лизу после школы, встречал утром, в школе они тоже проводили всё время вместе. Сколько у них было тем для разговоров, сколько радости обоим доставляло общение. И даже сгущавшаяся вокруг плотная аура недовольства не пугала Гришу.
— Пускай, плевать, — думал он.
Но продолжалось это недолго.
Уже в середине мая Потапову дали понять, что идти против воли коллектива — опрометчиво, что героем быть не так уж весело и приятно. Никита Потапов, с которым теперь встречалась Юля, туповатый, но накачанный парень, демонстративно не протянул ему руку, и после уже никто не решался здороваться с Гришей. Потом он обнаружил плевок на своей куртке. В другой раз пропала тетрадь с домашним сочинением. На следующий день кто-то разрезал его новую сумку. А затем футбольная команда отказалась выходить с Гришей на поле, и ему пришлось бросить обожаемый футбол.
Лиза давно привыкла к подобным вещам и научилась игнорировать, но Гриша, всегда бывший в центре внимания, не мог справиться с внезапно образовавшимся вокруг него вакуумом недоброжелательности, бился лбом в стену и понимал, насколько это больно. Радость от общения с Лизой таяла. На смену ей приходило раздражение и понимание совершённой ошибки.
Вдобавок до Потатова дошло, что уйти после восьмого класса — это плохая идея, ведь Лиза-то останется. Ей нужно поступать в институт после десятого класса, а он, получается, оставит её одну? Нет, придётся и Грише продолжить учёбу. Но провести целых два года изгоем?
Короче говоря, ближе к концу мая Гриша сказал себе, что сволочил дурака, настроив всех против себя. Видимо, он не был из категории борцов, сильных и независимых людей. Стоило это признать.
Как выкрутиться из ситуации, Гриша не знал. А Лиза помочь не могла, лишь утверждала, что не стоит обращать внимания. Она продолжала верить в людей и надеяться, что всё как-то образуется.
— Блаженная, одно слово, — со злостью думал Гриша, соображая, что предпринять.
К счастью, ему подсказали.
Юля и её приспешники вместе с Никитой как-то вечером пришли к нему домой, чтобы поговорить. Суть дела оказалась проста, как топор: Гриша помогает поставить блаженную Лизу на место, проучить за высокомерие раз и навсегда, и его принимают обратно. Всё будет как раньше: и футбол, и посиделки после уроков, и ржач на переменках, и прочее, привычное и знакомое.
— Я же вижу, она тебя с толку сбила, — с притворным сочувствием сказала Юля.
— Пора её наказать.
— Да, а то чё она? — подтявкнул Никита, а остальные с готовностью поддерживали.
— Как наказать? — спросил Гриша, у которого было плохое предчувствие.
— Узнаешь, — сказали ему.
— Ты же согласен?
И Гриша согласился.
С того дня план, придуманный Юлией, вступил в действие. Лиза ни о чём не подозревала. Она искренне радовалась тому, как резко изменилось поведение одноклассников. Все теперь были с ней приветливы, никто не обзывал и не дразнил, девочки улыбались и щебетали, а Юля подошла и сказала, что была не права, и даже предложила дружить.
Всё это выглядело весьма фальшиво, но Лиза, которая ни в ком не видела зла, принимала за чистую монету.
— Видишь, я же знала, они со временем поймут, — говорила Лиза, и Гриша натужно улыбался в ответ.
В конце учебного года был большой концерт. Провели конкурс красоты и таланта среди восьмиклассников. Выиграли Лиза и отличник Кириллов. Лиза была на седьмом небе, ведь за неё голосовали не только почти все учителя, что было понятно, но и ребята. Она купалась в внимании, искренне полагая, что её наконец-то приняли, оценили. А возможно, таким образом кто-то и просит прощения за былую несправедливость.
Через три дня должен был состояться выпускной вечер. Часть ребят уйдёт из школы, кто-то останется, в том числе Лиза с Гришей. Он понимал, что близится момент, когда финальная часть плана Юли будет реализована.
Так и вышло.
На перемене Гриша ждал ребят. После уроков сбор у него дома. Потапов, как всегда, проводил Лизу. Внутри всё трещало и дрожало. Страшно, что Лиза не заметила и не спросила, что с ним. Она осталась дома, а Гриша отправился к себе. Шёл, словно на Голгофу, понимая, что ничего хорошего его не ждёт. В эти минуты он предавал и Лизу, и себя, и своё чувство к ней, но при этом понимал, что иначе никак. Потапов не мог плыть против течения — это было ещё страшнее, чем подставить доверявшуюся ему Лизу.
— Сама виновата, — нахручивал он себя. — Ведёт себя как дура.
— После выпускного пойдём на природу, — сказал Юля. — Отметим, типа. Блаженную возьмёшь с собой. Смотри, чтобы она точно пошла. Твоя задача — напоить её. Она же, небось, не пробовала ничего крепче кефира.
Все заржали. Гриша тоже улыбнулся, ненавидя себя.
— Ну вот, легко будет. Чтобы она пьяная была, понял?
— Зачем? — спросил он.
— Ты тупой! — фыркнула Юля. — Кому криминал вперся?
— Сидеть, что ли, и за этой? — хохотнул Никита.
— А что тогда? — настаивал Гриша.
— Ой, да ничего! — закатила глаза Юля, и её подружки захихикали.
Они объяснили Грише свой план: разденут Лизу, сфотографируют рядом с парнями, а потом выставят фото на всеобщее обозрение — на школьной доске объявлений, на стенах, на всех столбах.
— Пускай весь город посмотрит, какая она у нас умница и красавица. Напилась и на парне вешается, себя предлагает и спит со всеми подряд.
Они говорили, смеялись, потешались, представляя, что скажут учителя, родители, соседи. А Гриша был в ужасе. Разве он мог пойти на это? Отвратительный, мерзкий заговор, страшный удар по юной девушке, которая ничем не заслужила подобного.
Потапов сидел и думал, что же делать, кивая и соглашаясь, как он сам себе говорил, для вида. Всё-таки ему хотелось верить в свою порядочность, в то, что он не сумеет поступить так, предотвратит, откажется.
— Придумаю что-то потом, ещё же есть время, — вертелось в голове.
Но ему не пришлось ничего предпринимать. Лиза всё сделала сама.
Позже она не могла понять, чего вдруг пошла за Гришей. Увидела, как он скрылся за поворотом, сбежала с крыльца и направилась следом. Вечерело, погода испортилась, небо налилось свинцом, стало темно, дождь припустил. Люди разбежались по домам, прячась от ненастья, и Гриша тоже спешил под крышу, не оглядываясь. Лиза увидела, что возле калитки его ждут одноклассники, человек десять.
Никогда она не таилась, не подглядывала, не выслеживала никого. Но что-то изнутри словно шептало, подсказывало: «Спрячься, посмотри, что будет дальше». Несмотря на доверчивость и наивность, Лиза часто спрашивала себя, почему все столь резко стали добры к ней. Крошечный человечек сомнения подтачивал её изнутри. Неспроста это, ох, неспроста. Думать о людях плохо Лиза не умела и учиться этому не желала, поэтому гоняла тяжёлые мысли прочь.
Но в тот день решила развеять все сомнения.
Ругая себя, она прокралась во двор, никем незамеченная, и встала под окнами. Всё услышала: и гадкий план, и то, как её драгоценный, замечательный Гриша с ним соглашается.
Спроси кто Лизу, что она почувствовала в тот момент, не сумела бы ответить. Небо упало на землю, твердь под ногами обернулась зыбучим песком. Белое стало чёрным.
Сама не понимая, зачем так поступает, Лиза подошла к входной двери. Там на крыльце стояла обувь ребят: туфли, кроссовки, тапочки на плоской подошве, ботинки. Рядом стояло большое пустое ведро. Хотела ли Лиза распахнуть дверь, зайти и сказать, что всё слышала, всё знает, что ничего у них не выйдет? Собиралась ли она пристыдить Гришу, бросить ему в лицо горькие слова?
Потом Лиза не могла вспомнить, желала ли она этого, а если да, то почему передумала. Во всяком случае, входить в дом девушка не стала. Двигаясь методично и быстро, как машина, собрала обувь и засунула в ведро, а после направилась к деревянному туалету, стоявшему в углу двора, и вывалила всю кучу в дыру. Обувь тонула в зловонной жиже, а Лиза, бросив ведро, пошла прочь.
Дальнейшие события выпали из её памяти. Она не знала, заметили ли её заговорщики, когда они обнаружили пропажу, как добирались по домам босиком под дождём. Придя домой, Лиза потеряла сознание. Перепуганные родители вызвали скорую. Девушку увезли в больницу.
Пробула она там больше месяца. Слухи в городе ходили разные. Одни говорили, случился паралич лицевого нерва. Другие утверждали, что у Лизы экзема или что-то вроде того. В одном все сходились: несчастная не могла говорить три недели. А когда заговорила, то сказала родителям, что учиться в школе не будет. И жить в городке не будет тоже.
Поэтому, когда Лиза выписалась из больницы, семья переехала.
Позже Гриша узнал, что Лиза не вернулась за школьную парту, поступила в медицинский университет. Больше он не знал о ней ничего. Как они расстались в тот чёрный день возле её дома, так он не видел Лизу до сегодняшнего дня.
Выходит, она потом и в институт поступила, как собиралась, и даже профессором медицины стала, и замуж, судя по всему, вышла. И, наверное, этот Ласточкин — достойный, хороший человек, раз Лиза, после всего, что ей довелось пережить, смогла ему доверяться.
Глядя на Лизу, постаревший Гриша мучительно гадал: простила ли она? Можно ли такое простить? Он сам бы точно не смог. Видя перед собой её, гордую, прекрасную, добившуюся всего, о чём мечтала, вопреки ударам судьбы, вопреки жестокости людей, Потапов думал, что сам-то он себя так и не простил. От того и жизнь вышла такая неудачная, что с трусости началась, с предательством.
Продоживая один за другим все эти годы, Григорий Кузмич не забывал Лизу. Она всегда жила в потаённом уголке его души, даже когда он старался вытравить её, выскрести, стереть, вырвать с корнем. Не забывал и, наверное, всё ещё любил. Как умел, так и любил: коряво, мелко, трусливо, женившись на другой, обманывая её и себя.
— Вы не волнуйтесь, Григорий Кузмич, — спокойно сказала Лиза, отходя от его койки и переключаясь на другого пациента. — Вылечим мы вас, сделаю всё, что смогу.
Никто, кроме них двоих, не понял скрытого смысла этой фразы. Доктор Ласточкина успокаивала его, негодяя.
— Мой, не переживай, нет у меня умысла отомстить. Спасу, как и всех остальных спасаю.
А потом Лиза отвернулась и отошла.
А Григорий понял, что ни капельки не боится за свою жизнь. Не стоит она того, чтобы за неё держаться. Только вряд ли ему будет позволено уйти. Так и будет скрипеть, мучиться остаток дней. Всё то время, которое выкроит для него у смерти доктор Ласточкина.
💬 Спасибо, что дочитали до конца ❤️
Этот рассказ — о том, как одно предательство может изменить две жизни навсегда, а прощение иногда приходит слишком поздно. Надеемся, он тронул ваше сердце и заставил задуматься о выборе, который мы делаем каждый день.
Хотите больше глубоких, пронзительных историй? Подписывайтесь на канал NEXT и читайте другие произведения в подборке:
«МЫЛОДРАМЫ» — где любовь сталкивается с судьбой, а ошибки прошлого возвращаются с неожиданной силой.
P.S.: Потому что настоящая драма — это не слезы, а те моменты, которые меняют нас навсегда.