Часть 1
В эзотерических книгах о душе человека, его назначении и судьбе неоднократно повторяется мысль, что у каждой души человеческой есть своё предназначение, каждый должен правильно понять своё место в жизни того общества, той эпохи, в которых он родился. Будет ли он счастлив, удачлив в этой жизни – зависит от того, насколько правильно он следует этому предназначению, насколько верно он исполняет роль в театре «Человеческой комедии», где является не только актёром, но и отчасти режиссёром.
Всю жизнь, а на склоне лет тем более, периодически возникают мысли-тесты: правильно ли живёшь, той ли работой занимаешься, не сменить ли характер деятельности, почему ты такой, а не другой… И каждый раз находишь какую-то отправное событие в жизни, которое повернуло тебя на ту самую тропинку, по которой ты идёшь в настоящее время.
Я закончил институт по специальности «инженер-электрик по автоматизации судовых систем управления». И всю жизнь меня сопровождали слова: Север, море, электричество…
Северные названия я слышал от отца с детства: Мурманск, Мурмаши, Кола, Кильдин, Териберка, Беломорск, Кемь. Эти же названия у меня на слуху и сейчас, в дороге, в период командировки.
Море, или просто водную стихию, мне захотелось покорять, когда четырехлетним малышом, не умеющим плавать, нырнул и схватившись за кустик водорослей, открыл глаза, наблюдая за подводными жителями: подлещиками, окушками, плотвицами… Испуганный отец вытащил меня за ноги с зажатым в руках подводным букетом и нашлёпал меня для острастки рукой. Но потом начал учить плавать и ходить на рыбалку. На книжных стеллажах в доме стояло много книг о море Станюкович, Новиков-Прибой, Жюль Верн… С упоением читал книги о русских адмиралах Лазареве, Невельском…
Электричество «взбадривало» несколько раз. Ярко помню сцену, как ко мне, трёхлетнему малышу зашёл четырехлетний сосед и сказал, что очень здорово получится, если ножницы сунуть в розетку. Маникюрные ножницы моей мамы, с рокотом «фукнув», пролетели над нашими головами. Папа напильником стачивал оплавленные шарики на концах ножниц и рассказывал об электричестве – молниях, генераторах, лампочках… Следующее столкновение с электричеством было уже в шесть лет, когда я прикоснулся к перекрученному и размочаленному проводу настольной лампы у мамы на работе… В нашем дворе жил студент из Политеха. Он нам, десятилетним шкетам помогал «подзарядить» истощенные батарейки КБСЛ для карманных фонариков. Он подключал к ним провода мегаомметра и давал крутить ручку. Какое-то время батарейки ещё работали в фонариках. Иногда он давал электроды от этого мегаомметра в руки кого-то из ребят и осторожно крутил ручку сам. Трясло сильно и остальные потешались над тем как дёргался «испытатель».
В военкомате после школы уговорили меня поступать в Высшее Военно-Морское Училище Радио Электроники (ВВМУРЭ) им. А.С. Попова, а когда я не прошёл туда по конкурсу (недобрал один балл), тот же военкомат направил в ДОСААФ на курсы электромехаников для последующей срочной службы на подводной лодке. Служить мне не довелось – я поступил в ЛЭТИ им. В.И. Ульянова (Ленина) на ту самую специальность.
На четвёртом курсе заместитель декана на собрании группы предложил составить список юношей, желающих летом пройти практику по нашей будущей специальности на морских судах (остальные должны были в городе поработать на судостроительных заводах). Желающих набралось тринадцать человек, полных сил и романтики. Пройдя медкомиссию в поликлинике Морского порта, получив аванс в кассе института, 12 апреля 1969 года мы сели в самолёт на Мурманск.
Это был мой первый полёт на самолёте, я сосал леденец «Полёт», сглатывал воздух, как учила стюардесса и взлёт прошёл нормально. Погода была сумрачной, облачной, земли не было видно до подхода к аэропорту. Когда мы спустились ниже облаков, началась «болтанка». Заснеженные сопки обнажились с южных склонов и тёплые восходящие потоки от нагретых скал перемежались с холодом снежных пятен. Я с удивлением и страхом увидел, что крылья самолёта начали изгибаться, словно взмахи крыльев птиц. Самолёт то проваливался в воздушную яму, то взмывал вверх и нас прижимало к креслам. Эти воздушные «качели» заставили многих пассажиров схватиться за бумажные пакеты, лежавшие в сетках предыдущих кресел, послышались тошнотные позывы. Наконец, показалась взлётно-посадочная полоса, самолет сел в аэропорту «Мурманск», который находился в посёлке Мурмаши. В город Мурманск ехали на автобусе через реку Кола.
Зам. декана привёз нашу группу в отдел кадров предприятия «Севрыбхолодфлот», где нас обещали в течение недели всех устроить электриками на рыбопромысловые суда. Зам. декана, успокоенный, улетел в Ленинград, а мы, тоже успокоенные, отправились до момента устройства жить на учебном судне «Кола».
Побродив по Мурманску, периодически посыпаемые снежными зарядами, мы набрали кое-какой провизии и оправились на свой первый корабль. Судно фактически являлось плавучей казармой и мастерской одновременно. Нас разместили в четырёхместных кубриках, выдали матрасы, одеяла, подушки и постельное бельё. Хлопоты и тревоги перелёта, многообразие впечатлений от первого дня пребывания в Мурманске, отделе кадров, тепло и сытость после холодного дня быстро сморили нас…
Среди ночи всех разбудил истошный крик: «Включите свет! Что это такое?...». Мы заметались, сталкиваясь в темноте незнакомого кубрика, отыскивая выключатель, наконец, в тускло-желтом свете увидели живописную картину – коричневый ковёр из тараканов на полу стал расползаться, обнажая жёлтый линолеум. На койке, скинув одеяло, сидел Слава и колотил по волосатой, как у орангутанга, груди пудовыми кулаками, издавая гулкие звуки там-тама. Несколько испуганных тараканов судорожно пытались найти выход из дебрей его нагрудной «шевелюры», но были раздавлены могучими ударами богатырских кулаков. «Ребята!... Снимите их!… Я так боюсь щекотки.. » - в истерике вопил этот спокойный, рассудительный и суровый с виду крепыш. Паника потихоньку улеглась, а потом долго не могли успокоиться, то один, то другой, фыркая от смеха, вспоминал всё новые и новые подробности ночного переполоха.
Часть 2
Да, недаром мама говорила мне, что слишком много смеяться – к слезам. Когда утром мы приехали в отдел кадров, нас отправили обратно – в Кольском заливе столкнулись два транспортных рефрижератора – «Виктор Лягин» и «Константин Ольшанский», есть жертвы – электрик и его невеста, буфетчица, забежавшая к нему в электростанцию поболтать, кадровикам не до нас…
В течение недели шестерым из нас была предоставлена возможность уйти в море. Кинули жребий – я опять «не прошёл по конкурсу»… Начальник отдела кадров объяснил, что электрики со столкнувшихся аварийных судов направлены на те резервные места, которые предназначались для нас. Им ведь надо семьи кормить, мы должны потерпеть. Терпеть-то мы согласны, входим в положение людей, но ведь нам в институте аванс выдали ограниченный, с учётом, перспективы что мы сразу приступим к оплачиваемой работе, что кормить нас будут в счёт работы на судах… Телефонные звонки в деканат не помогли, т.к. зам. декана после отправки нас в Мурманск ушёл в отпуск, а контактов с «Севрыбхолодфлотом» у декана не было – ищите выход сами. Учитывая наше финансовое положение, отдел кадров предложил работу на рефрижераторном судне «Виктор Лягин», стоящем в плавучем доке на ремонте. Оформившись электриками судоремонтного завода, мы проводили дефектацию электрооборудования в затонувшей части судна: соединительных ящиков, контакторов, измерительных приборов, . С тех далеких дней прошло тридцать лет, и я вновь стал заниматься аналогичной работой по освидетельствованию и дефектации аппаратуры, которую разработал сам или мои коллеги.
В течение двух недель каждое утро на буксирчике мы подходили к доку, стоящему вдали от причала, смотрели на развороченный и загнутый внутрь борт с дырой размером три на семь метров, и переодевшись, приступали к работе. Потом нас поселили в каютах «Виктора Лягина» и поставили на довольствие в кают-компании. После первой ночевки, придя на завтрак, мы не досчитались одного «бойца». Немного подождав, пошли в его каюту… Наш Толя лежал на койке, сложив руки на груди, со страдальческим выражением на лице: «Радикулит прихватил…».
- Как же это случилось?
- Он у меня давно… Я медкомиссию обманул, сказав, что РОЭ у меня высокая от недавнего удаления зуба, а таблицы проверки зрения (я дальтоник) выучил наизусть (по цифрам в углу таблиц). А сейчас прихватило – ни вздохнуть, ни чихнуть!... Ребята, согните меня…
Под скрип его зубов втроём мы аккуратно подняли его торс, опустили ноги на пол, натянули брюки, обули ноги в ботинки, завязали шнурки, распрямили его в стоячую позу… Не поворачивая голову, медленным шагом «каменного гостя» Толя прошествовал в кают-компанию. Мы помогали ему садиться и вставать с привинченного к палубе кресла, растирали спину какой-то вонючей мазью, не давали работать в сырых и холодных помещениях судна, в общем, опекали, как могли…
Приближался праздник – 1 мая. Мы, после наблюдения за праздничной демонстрацией в Мурманске, отметили его, как водится на Руси, праздничным застольем. Впервые увидев на витрине гастронома «Питьевой спирт» крепостью 82 градуса, решили попробовать и его. Попрактиковавшись на менее крепких напитках и вкусных закусках, за весёлым разговором, вспоминая забавные эпизоды из короткой жизни, плавно перешли к дегустации незнакомого напитка. Я сидел напротив зеркала и после очередной выпитой стопки увидел, как лицо моё сначала покраснело, потом позеленело, затем побледнело и совсем исчезло из поля зрения…
Утреннее солнце сквозь иллюминатор осветило живописный натюрморт на столе («опорожнены амфоры, весь в окурках спит минтай» писал поэт под псевдонимом «Запоев»). Лицо Володи, моего сокурсника, спящего напротив, было раскрашено чёрными полосами, как нынче маскируется американский «спецназ» на операции «Буря в пустыне». На его подушке – черные отпечатки ладоней… Что случилось, пока я пребывал в «нирване» Вова рассказал мне, когда проснулся.
- Ты вырубился, мы ещё посидели… Вдруг наш Слава, до этого спокойный и молчаливый, схватил со стола большой хлеборезный нож, размахнувшись, вонзил его в стол, лицо приняло зверское выражение, и со словами: «Всех перережу!...» вытащил нож из столешницы и замахнулся на Юру… Юра выскочил в коридор, тогда Слава перевёл свой покрасневший взор на меня, Серёжу, Толю и Виталика, оставшихся за столом. Мы выскочили из каюты, а он с рёвом бросился за нами с ножом в руке. Твоё неподвижное тело его не заинтересовало, охотничий инстинкт звал его за движущимися фигурами. Мы долго бегали по машинному отделению, скрываясь от него то за дизелями, то за компрессорами, пока он, обессиленный, не задремал в обнимку с каким-то щитком. Мы осторожно вытащили нож из ослабевшей руки и отвели его, сонного в каюту…
Больше «Питьевой спирт» мы не покупали…
Почти месяц мы проводили дефектацию на борту этого рефрижератора и почти смирились с тем, что в море нам пойти не удастся, как вдруг нас пригласили в отдел кадров и предложили пойти матросами-рыбообработчиками на рыбопромысловой базе «Рыбный Мурман».
- Если вы не согласитесь, то в море вы не попадёте до конца лета, а если пойдёте, то один из вас будет действительно работать электриком и поможет остальным написать «электрический отчёт» для кафедры ВУЗа - убеждал нас «кадровик».
Конечно, мы согласились. Прочитали пособия по спасению на море, технике безопасности, вязанию «морских узлов», семафорной азбуке, сдали экзамен на матроса III класса и 25 мая в составе команды в 258 человек отчалили от причала Рыбного порта.
Часть 3
Три дня наше судно простояло на рейде, на якоре. Никаких крупных погрузо-разгрузочных работ не было. Ремонтов оборудования тоже не наблюдалось. Кто-то высказал догадку, что капитан дожидается, пока пьющие не вылакают запасы спиртного, взятые в рейс. Как ни строга охрана на судоремонтном заводе и в Рыбном порту, а изобретательные советские люди всегда находили способ выполнить желаемое. Недаром, именно в нашей стране появился афоризм: «Если нельзя, но очень хочется, то – можно!». А чем это, порой, кончается, мы помнили по размерам дыры на «Викторе Лягине».
Вот, наконец, раздалась команда: «С якоря сниматься, по местам стоять!». Тихим ходом прошли Мурманский 35-й СРЗ, с большущим крейсером, стоящим в строительных лесах у пирса. Затем увидели большие плавучие доки в Росляково, потом пирсы с кораблями города Североморска, остров Сальный, остров Кильдин… Теперь, как «дежа-вю» я вспоминаю этот путь, ведь спустя 30 лет я ежегодно по работе посещаю эти же места. Правильную песню поёт Емангельды: «Если ты полюбишь Север – не разлюбишь никогда!». И моя однокурсница, рождённая в Рязани, имевшая квартиру в Кисловодске, при дочке, зяте и внучке, живущих в Санкт-Петербурге, так и не решается уехать из Мурманска.
Не откладывая в долгий ящик, мы радостно «отметили» выход в море. Правда, наш оптимизм поубавил зашедший к нам Саня - матрос 1 класса, рассказавший о гибели СРТ «Гейзер». Этот рассказ врезался в память, я записал его. Но молодые долго грустить не любят, трагических случаев к себе не примеривают. Вышли на палубу. Наш очнувшийся от радикулита романтик Толя, кругами ходил по вертолётной палубе, вздымая к небу руки, и с подвыванием театрально декламировал: «О, море, море! Здравствуй море!». Остальные, не способные на открытое выражение сантиментов, подсмеивались над ним, но разделяли его восторг от этой бескрайней шири, яркого солнца, солёного ветра, светло-голубых пенных бурунов винта за кормой, парящих чаек…
Часть 4
Рыбопромысловая база только называется «промысловой»… На самом деле промысел рыбы ведут МВТ и СРТ – малые и средние рыболовные траулеры. «Малые» работают в зоне видимости берега и каждый вечер возвращаются к базу, а «средние» могут уходить надолго в море. Это они опускают кошельковые неводы или донные тралы в глубины Баренцева, Северного моря, Северного Ледовитого океана – мест промысловой добычи трески, пикши и налима, а затем передают свой улов нам для переработки.
Вначале было интересно принимать на борт «корзины», полные трепещущей рыбы весом от килограмма до семи. Под верхней палубой находился рыбный цех, где мы «шкерили» рыбу, т.е. специальными «шкерочными» ножами вырезали кишки, отрезали головы с жабрами, отдельно откладывали печень для консервного цеха. Затем обезглавленные тушки складывали «валетом» в алюминиевые поддоны, на весах уравнивали до определённого веса, закрывали крышкой и относили в «телегу» - металлический стеллаж, сжимающий винтовым прессом наши поддоны. Наполненную «телегу» заталкивали в морозильную «карусель», где «по цепи кругом» ходило около десятка «телег» при температуре минус 30 градусов. После прохождения полного круга, «телега» вновь выкатывалась в цех, где другая группа рабочих, ослабив пресс, вытаскивали поддоны, выколачивали деревянным молотком-«киянкой» мороженые рыбные брикеты, попарно укладывали их в картонные коробки и на лифте отправляли в холодильный трюм, где при температуре минус 18 градусов штабеля этих коробок ожидали отправки на берег. Работа шла в три смены – по четыре часа через восемь. Иногда, при передаче готовой продукции из трюма на морозильный рефрижератор, приходилось выходить на «подвахты». Эйфория романтики в этих суровых условиях начала развеиваться, сменяясь однообразием тяжёлого физического труда, не слишком эстетичного. Особенно неэстетичным он стал, когда испортилась рыбомучная установка, перерабатывающая «отшкеренные» головы и кишки на рыбную муку, предназначенную для откорма скота. По очереди, в противогазах, нас посылали в жаркое и вонючее чрево этого агрегата, где ломами и лопатами мы устраняли его «несварение кишечника». Вскоре работы стало меньше… Назначенный нам план по добыче трески и пикши «трещал по швам» - на места лова пришла «шуга» - целые поля мелкого колотого льда от берегов Гренландии и наша «золотая рыбка», обеспечивавшая нам заработок, куда-то убежала. Руководство «Севрыбхолодфлота» переориентировало нашу базу на другой район лова. Мы отправились в Южную Атлантику, на Джоржес-банку для лова сельди.
Часть 5
Хоть каждый человек и мечтает об отдыхе, но вынужденное безделье утомляет сильней напряжённой работы. Ощущение ненужности угнетает душу, особенно в ограниченных объёмах и пространствах судна. Поэтому обеспечение «хлеба и зрелищ» для простаивающих работяг является сложной задачей руководителя. Наш боцман на время перехода, а это 12 суток, правильно поступил, сэкономив на «зрелищах». Шестеро студентов жили в одном кубрике, но были распределены по трём вахтам. Во время пересменок, в кают-компании мы делились впечатлениями от предыдущих работ, при этом обнаружилось, что в большей части мы делали «мартышкин труд». Если вахте с 8 до 12 часов утра боцман давал задание перекатить штабель пустых бочек с носа в корму, а с 12 до 16 на их место прикатить бочки с солью. Следующей вахте доставалась работа по перекатке тех же пустых бочек в трюм, а далее – бочек с солью на их место, в общем, скучать было некогда. Когда игры с бочками потеряли свою новизну, боцман раздал маленькие скребочки и долбилки и заставил отбить и отскоблить все пузырящиеся кусочки краски, закрасить их грунтовкой, а затем покрасить заново «шаровой» краской, хотя судно только что вышло из капремонта на судоремонтном заводе. Потому наш путь в Атлантику прошел почти незаметно.
Когда мы бросили якорь в месте назначения, казалось, местная живность решила нас поразить своей экзотикой. Вокруг базы три круга описала семейка китов. С детства мы помним рисунки этих гигантов с фонтанами над головой. Здесь же в тёплых водах мы слышали лишь шумные выдохи и видели как облако мелких брызг, будто при чихании, вырывалось из дыхательных отверстий на макушке этих животных, похожих на гигантские калоши с малюсенькими глазками. Потом рядом с бортом проплыла огромная медуза с полметра в диаметре, красноватого цвета с нитями щупалец длиной метра полтора. Видели рыбу-молот и рыбу-меч, проплывавших рядом с бортом, рыбу-луну, пойманную траулером, пришвартовавшимся к нашему судну.
Часть 6
Самолёты береговой охраны США периодически совершали облёт нашего судна и первый помощник капитана проинструктировал всех, что направлять в сторону самолёта черенки лопат, рукоятки швабр и скребков категорически запрещено, чтобы эти палки не были восприняты как оружейный ствол, иначе последует обстрел из настоящего орудия самолёта. Когда стемнело, небо на горизонте было освещено ночными огнями Нью-Йорка, мы находились в тридцати милях от него.
В свете прожектора за кормой наблюдали как среди стаи мальков стремительными пульсирующими ракетами проносятся кальмары, то втягивая, то выбрасывая из себя струи воды. Из глубины периодически всплывали то сельдяные акулы длиной до двух метров, то чёрные туши тунцов длиной до трёх метров, похожих на торпеды. Конечно, рыбацкие сердца не выдержали… Из провизионного морозильника были вытащены свободные крюки, на которых ранее висели коровьи туши, съеденные за время пути, из боцманской кладовой притащили шкерты (так называют пеньковые веревки по-морскому) толщиной в мизинец. Из них были изготовлены рыболовные снасти, наживкой послужили тушки хека, попадавшиеся порой, среди выловленной в тралы сельди.
Часть 7
Там была знатная рыбалка. Пойманных акул вдвоём или втроём втаскивали на палубу, фотографировались с ними, а потом выбрасывали за борт, а порой разбирали на сувениры: кто-то брал голову для извлечения челюстей, кто-то - плавники для засушки, кто-то – куски кожи на хозяйственные нужды (ведь там, где акул вылавливают промысловики, всё идёт в дело). Живучесть акул поражала – сердце, находящееся вне тела сокращалось около часа. Один из членов экипажа, отрезавший голову для сушки челюстей, больше часа простоял с другими рыбаками, наблюдая за ловом, а потом, попрощавшись, вложил руку в пасть давно лежавшей с открытым ртом головы и поднял её, собираясь пойти в свою каюту. «Мёртвая голова» сомкнула челюсти, и наш коллега на три недели выбился из трудового ритма, мышцы пальцев были порезаны. Зубы у акул (нам бы такие) расположены в пять рядов. Вертикальные зубы остры, как бритвы, треугольной формы, по бокам зазубрены. Остальные ряды «на губе» расположены в противоположном от внешних направлении, причём пятый ряд мягкий, как тыквенные семечки. Когда ломается один из зубов, натяжением кожи на «губе» в ряд встраивается зуб из второго, запасного ряда. Чешуя на коже акулы тоже напоминает зубы, только очень мелкие. Как-то раз меня попросили подсобить выбросить за борт пойманную акулу (поймать хотели тунца). Втроём, двое за плавники, я за хвост, мы подняли дёргающуюся рыбину и понесли к борту. Извивающийся хвост я держал крепко, но порой приходилось даже прижимать его к себе двумя руками. Наконец мы перевалили рыбину через борт и перевели дух. Руки мои до локтя были мокрыми и красными, я решил, что это кровь акулы и пошёл смыть её у пожарного крана забортной водой. Но, умывая руки, я почувствовал жжение и сквозь прозрачную струю морской воды увидел, как на место смываемой крови из мельчайших ранок тут же поступает новая – на обеих руках были ссадины от ладони до предплечья, недаром акулью шкуру в юго-восточных странах используют вместо наждачной шкурки.
Часть 8
Попался нам как-то и тунец весом в четверть тонны. Чтобы втащить его на борт старпом спустил в океан шлюпку с девятью членами команды, только опутав сетью, удалось совладать с этой мощной рыбиной. Его отдали на камбуз, но мясо красное, как говядина, чуть с рыбным запахом, не всем было по вкусу, поэтому мне и другим любителям хватило этого лакомства на три дня. Да ещё шторм разыгрался, в кают-компании на столы положили мокрые скатерти, чтобы тарелки и кружки не скользили по столам. «Морская болезнь» повалила в койки часть экипажа и тем, кто как и я испытывал зверский голод от качки, удавалось почаще наведываться на камбуз, чтобы заглушить его добавочной порцией тунца, хлеба и масла, выставленных на столах.
Часть 9
Как-то я зашёл в пустой склад тары, дверь которого выходила на палубу и была приоткрыта. В полумраке что-то большое пропорхало мимо меня, чуть не задев крылом. Как юный натуралист, я загорелся идеей поймать эту «тропическую бабочку». Много раз я взмахивал кепкой, когда она пролетала близко ко мне… Наконец, я накрыл её и сунул руку под кепку, боясь сломать хрупкие крылья или стереть пыльцу. Каково же было моё удивление, когда я нащупал под кепкой тёплые кожистые крылья, меховую шубку, а вслед почувствовал укус мелких зубов. Существо оказалось летучей мышкой. Осторожно я выпростал её из-под кепки. Мордашка её злобно скалилась и щурилась, не желая находиться на ярком свете. Крылья, натянутые между тонкими косточками, сделанные из нежнейшей кожи, были тёплыми. Конечно же, обидеть такое хрупкое создание было выше моих сил и я, сфотографировав его, отпустил снова в то же помещение. Больше я его не видел, видимо ночью эта мышка улетела на берег.
Часть 10
Как нагляднее описать нашу работу на заготовке сельди?
Представьте себе биллиардный стол, увеличенный в четыре раза, без сукна, с лузами, в которые входит совковая лопата. На этом столе стоят два самых крепких матроса и деревянными лопатами загоняют в «лузы» кучки селёдки, рассыпанной по столу. Рядом с «лузами» стоят другие матросы (рыбообработчики), одетые в оранжевые непромокаемые комбинезоны, в резиновых перчатках до середины локтя и подставляют под эти кучки сельди деревянные бочки на 200 литров. Одной рукой они подправляют рыбный поток, выравнивают толщину очередного насыпанного слоя внутри бочки, и закрывают «лузу» при необходимости совершить главное действие – засолку. В другой руке у них алюминиевый совок, которым они зачерпывают около килограмма соли из бочки, стоящей у каждого под рукой, и, потряхивая, ровненько засыпают слой сельди в бочке.
Надобно Вам сказать, что селёдка ещё живая, прыгает и трепещет всем телом, при этом крупные кристаллы каменной соли, порой попадают в глаз. Что делать? Снять резиновую перчатку тяжело и неудобно, да и рука, один раз снявшая и надевшая перчатку, уже непригодна для вытирания глаза – в рыбьей слизи и чешуе… Поэтому проще, наклонив голову, терпеть жгучую боль в глазу, пока накатившая слеза не вымоет кристалл соли и он со стуком не упадёт на палубу. Мужички на столе входят в азарт, шурша лопатами, приговаривают: «Шевелись, ребята, гребём лопатой наши денежки, живое серебро!» Когда стол пустеет, «рубщик» (человек, с журналом и карандашом в руках ведущий подсчет переданного и взятого груза) дает команду на подъём следующей «корзины» с сельдью (каркас цилиндрической формы из дюймовых труб, обтянутый снизу и с боков сетью).
Часть 11
Крановщик поднимает полную сельди «корзину» с борта СРТ и располагает над столом. Наши «биллиардисты» открепляют дно «корзины» и пара тонн трепещущей рыбы снова растекается по столу, «биллиардисты» поднимают и надёжно закрепляют дно «корзины». Крановщик «майнает» (опускает) «корзину» на борт СРТ. Там перецепляют её от нашего крана к своему, подвигают «корзину» к борту и черпают в неё плавающую, как в аквариуме, селёдку большими сачками из трала, накреняющего СРТ, как оттопыренная переполненная сумка. Наполненную бочку пересыпанной солью рыбы откатываем бондарю, который вставляет деревянную круглую крышку, надевает и осаживает молотком железный обруч. Поначалу было тяжело катать полную бочку весом около 200 кг, с непривычки иногда она вырывалась из рук, падала на бок и треть селёдки высыпалась на палубу, но потом опытным путём определили усилие, от которого бочка сразу вставала на ребро в положении равновесия, и катить её становилось уже легко. Затем бочки откатывали к лифту, который вёз их в прохладу трюма.
Это был первый этап – заготовка сельди средней соли, такая тоже нужна стране.
Часть 12
Вторым этапом заготовки было превращение её в сельдь пряного посола. Это священнодействие проводилось в трюме через неделю стояния сельди средней соли. С бочки срывали верхний обруч, выбивали крышку и ставили на подъёмник, который опрокидывал её содержимое в непрерывно вращающийся решетчатый барабан, где под струёй морской воды она промывалась от рассола и чешуи. Из барабана умытая селёдка потихоньку сыпалась на конвейер, вдоль которого стояли рыбообработчики. Они удаляли случайно попавшие среди сельди водоросли, другие породы рыб, ракушки…
Непрерывно текущий ручеёк из рыб завораживал, глаз привыкал к этому течению. Когда конвейер останавливался, казалось, что ручей медленно потёк в другую сторону и, стремясь исправить эту галлюцинацию вестибулярного аппарата, человек порой, оступался с возвышения, на котором стоял у конвейера. Группа в другой половине цеха сгребала с конвейера сельдь и аккуратно, поштучно, складывала головой к хвосту, «валетом» внутрь бочки, пересыпая каждый слой порциями заготовленных ароматных пряностей. Наполненную бочку откатывали бондарю для запечатывания, только на этот раз в крышке было отверстие для деревянной пробки. В это отверстие «тузлучник» из шланга заливал тузлук – соляной раствор и забивал пробку. Бочку откатывали на весы, надписывали на фанерной планке дату изготовления и вес, после чего опускали на лифте в трюм.
Как-то при перегрузке нашей готовой продукции из трюма на рефрижераторное судно, из лифта выпала бочка сельди пряного посола, из трещин вылился тузлук, и бочку отдали на кухню для нашего обеда. Ни раньше, ни позднее я не пробовал такой вкусной селёдки…
Бывало, что во время первичной засолки к нашему «биллиардному» столу подходил кок и просил откатить бочку со свежей селёдкой на камбуз. Значит, на обед предстояло насладиться рыбкой, пропаренной в автоклаве. Среди нас был один матрос, родом из Литвы, который обожал есть ещё живую селёдку. Урча, как кот, он поедал спинку, а животик с торчащими костями выбрасывал за борт. Мы с неодобрением относились к этому живодёрству и никто не следовал его примеру.
Часть 13
На этой плавбазе я познакомился и подружился с Володей Рубановым, отслужившим срочную службу в армии, и желавшим хлебнуть морской романтики. Близость наших душ свела и до сих пор связывает нас, разделённых нынче огромным расстоянием, он живёт в Нью-Йорке, рядом с которым мы добывали селёдку. Тогда я «заразился» от него любовью к фотографии. Много наших фотографий до сих пор напоминает мне о том «круизе», интересных находках в улове траулеров, например, омар, над которым Володя меня запечатлел.
Но один уникальный кадр я не успел снять. Мы попали в шторм силой шесть баллов. Наша огромная плавбаза став носом к волне, плавно покачивалась на этих валах, а СРТ рядом с нами прыгали и качались, как куклы-неваляшки. Наш сокурсник Паша, красивый высокий брюнет, на которого заглядывались судовые поварихи и буфетчицы, лежал, сдерживая позывы «морской болезни», умоляя нас, не есть при нём и не говорить о еде. Но его голодный организм требовал подпитки, и он просил нас принести ему солёных сухарей. На остальных сокурсников эта качка действовала парадоксальным образом – разыгрывался зверский аппетит. Поэтому, пользуясь обаянием Паши, мы выпрашивали на камбузе сухим пайком лишнюю порцию, якобы для него, а сами съедали в каюте Виталия, нашего сокурсника-электрика, который жил отдельно. Для Паши на грелке в каюте того же электрика сушили сухари с солью.
Через три дня шторм кончился, но высокие волны ещё бродили по поверхности океана, толкая нашу плавбазу в могучий борт шестиметровой высоты. Наш романтичный Толик, придя с палубы, сказал, что там сейчас очень красиво. Взяв фотоаппарат, данный мне Володей, я вышел на палубу. Узкие лучи солнца из разрывов облаков насквозь просвечивали бирюзовые волны. Высокие горбушки волн подходили к борту, плескались в него и катились обратно, навстречу набегавшим, образуя причудливые гребешки и брызги, которые ветер забрасывал на нашу палубу. Уберегая фотоаппарат от этих брызг, я держал его за пазухой и искал ракурс съёмки. Внимание привлекла особо высокая волна, перед ней образовалась глубокая впадина. У меня создалось впечатление, что сейчас борт обнажится до самого киля. Я подошел к борту и заглянул вниз. В этот момент волна ударилась в борт, её гребень взлетел вверх надо мной огромной лапой. Инстинктивно я отпрянул назад и схватился за сеть из тросов, которой по-штормовому закрепили штабель бочек. В этот момент могучая многотонная лапа волны придавив, усадила меня на палубу, залилась за распахнутый воротник рубашки, промыла меня под одеждой до самых пят. Потом она раскатилась по палубе, проскочила сквозь леера (ограждения из тросов), с шумом урча, ускользнула в шпигаты. Мои товарищи с изумлением взирали на меня, когда я переодевался и отжимал одежду в каюте две минуты спустя после выхода на палубу. Я же благодарил судьбу, что сообразил ухватиться за те тросы, ведь та волна очень просто могла между леерами стянуть меня за борт…
Ещё один фотокадр, хотя и плохо получился, остался в памяти. Среди выловленной сельди попадались случайные рыбы, их отбрасывали в сторону. Был туманный день, рыбаки на СРТ тралили в пустых закромах океана – рыба ушла из этого района. Работы не было, и мы с Володей, бродя по опустевшей палубе, случайно увидели отброшенных в сторону, небольшого ската и глубоководную рыбу-удильщика, которую называют ещё «морским чёртом». Скат делал глубокие вдохи-выдохи. Из озорства я сунул ему недокуренную сигарету в маленький круглый ротик. Тот уморительно затягивался и выпускал клубы дыма через полоски жабр, окружающих рот. Посмеявшись над забавным «курильщиком», мы отпустили его в родную стихию, и перешли к «удильщику». Он был некрасив, рыхло-студенистый, серого цвета, с отвислым нетренированным животом. На его верхней губе торчало костяное «удилище» с неопрятной каплей на конце. Мы слышали, что в темных глубинах океана эта капля светится фосфорическим светом, приманивая любопытную добычу: рыб, червей, креветок. Когда они приближаются на расстояние досягаемости, эта рыба-рыболов с силой разевает зубастую пасть и в этот вакуумированный рот всасывается всё, что оказалось рядом. Решив, что мы, дети природы, должны помогать друг другу, стали кормить это несчастное создание, помимо воли вытащенное из родных глубин. На палубе лежали отбракованные селёдки – какая маленькая, какая с ранкой... Вот этих рыбок мы стали опускать во чрево «удильщика», держа за жабры. И пять и десять селёдок нырнули к нему в пасть, но следов переполнения не было заметно. Все двадцать семь бракованных рыб исчезли в его безразмерном животе, но было ясно, что он готов проглотить, как минимум, ещё полстолька. Вспомнив детский стишок про ненасытного «Робин-Бобин-барабека» мы с Володей по очереди сфотографировались с этим монстром и выкинули его в родную стихию. Когда проявили плёнку и напечатали фото, то ни на одной фотографии не было видно, кого это мы держим в руках и рассматриваем так внимательно. На фоне тумана и серых бортов нашего судна «морской чёрт» потерялся, как шапка-невидимка.
Незабываемое зрелище представили мне две касатки, резвившиеся на рассвете. Они высоко выпрыгивали из воды, поворачиваясь в воздухе, как будто удрали из океанариума и теперь на воле давали представление «почтеннейшей публике».
Часть 14
Бывало, что катера-тунцеловы или прогулочные яхты американцев проплывали неподалёку от нас. Порой, они кидали к нам на борт сувениры – банки пива или пачки сигарет, но первый помощник капитана проявлял бдительность, отгонял всех от борта и отнимал эти «провокации». Как грустно было вдали от родных берегов в нерабочее время… По радиоприёмнику ловились только иностранная речь и музыка. Запас кинофильмов иссяк, письма от родных приходили по несколько штук сразу, с опозданием, как минимум в две недели, то есть получаешь ответ на вопрос, заданный месяц назад, порой даже забываешь, о чём спрашивал. Письма привозят транспортные рефрижераторы, доставляющие нам запас продуктов, воды и забирающие у нас готовую продукцию.
Часть 15
Порой на палубе было очень жарко, но при шестиметровой высоте борта и акулах за бортом говорить о купании в океане было бессмысленно. Но выход из положения нашли. В пустующем вертолётном ангаре сколотили вместо входных ворот из досок стенку метровой высоты, застелили брезентом и накачали забортную воду – чем не бассейн, а на вертолётной площадке – пляж… Правда, один из матросов неудачно нырнул в этот бассейн, повредил шейный позвонок, и его с танкером, обеспечивавшим нас водой и овощами, отправили в Галифакс, в канадский госпиталь.
Играли даже в волейбол, привязав мяч за шнуровку на тонком капроновом шнуре к «блину» от штанги в центре круга играющих. Иногда коварный шнур обвивался вокруг уха или пальца игрока, решившего сделать «резаный» удар и громкий вскрик от боли выявлял невнимательность азартного волейболиста.
Часть 16
Мне нравились упражнения с гирей. В детстве я видел фильм о цирковых силачах, легко игравших гирями, подкидывавших их с поворотами. Вот такими упражнениями я и занимался, выделывая кульбиты сначала пудовой, а потом и двухпудовой гирей. Изредка бывало, что гиря вырывалась из руки, когда недокрутил или перекрутил её, и грохот её отдавался в кают-компании, служившей по совместительству ещё и кинозалом. Возмущенный ропот доносился из под палубы вертолётной площадки, и я на время приостанавливался, а затем продолжал занятия с особым тщанием.
Часть 17
Что фотографировать в море, когда не видно берегов? Закаты, рассветы, когда можно «солнце держать на руке», редких береговых птиц, отдыхающих у нас на борту после долгого перелёта, работу, лов акул и отдых на палубе; друзей рядом с могучими цепями и кнехтами, проплывающие мимо корабли и катера. А под палубой в цехе царил полумрак. Снимки внизу получались нечеткими, ведь тогда не было таких простых и удобных фотоаппаратов с цветной плёнкой, оснащённых фотовспыщкой. Хорошо ещё, что на базе была судовая лавка, где можно было купить чёрно-белую негативную фотоплёнку и проявитель с закрепителем. Процесс проявления плёнки, печати фотографий приносил нам с Володей массу удовольствия от рождения «шедевряков», как мы называли особо удачные фотографии, самоучкой осваивали то, о чём позже прочитали в учебниках по фотографии.
Часть 18
Наконец, наше пребывание на Джоржес-Банке завершилось, несмотря на то, что мы выработали лишь 58% плана, пришлось возвращаться к родным берегам.
Бросились мы к нашему сокурснику Виталию, который работал штатным электриком с просьбой дать документацию для написания отчёта о практике. Он нас огорошил тем, что судно польской постройки, тексты и чертежи на польском языке, с непонятными нам обозначениями элементов. Перелопатив уйму схем и описаний, я остановился на котельной автоматике, перечертил её схемы с учётом наших обозначений элементов и описал их, как сумел. По крайней мере, по приезде, за отчёт и практику получил зачёт, может быть, отчёт никто и не читал, но это было не самой большой неприятностью.
В обратном пути закончились запасы пресной воды, а опреснительная установка то ли не была отремонтирована, то ли сломалась. Пришлось, как настоящим «морским волкам» пить чай, компот, есть супы с изрядным привкусом морской воды. Обратную дорогу помню плохо, боцман нас работами не «развлекал», лишь отчетливо осознавал, что всё ближе двигаюсь к дому, особенно ярким это чувство стало, когда за два дня до возвращения в Мурманск проявилась радиостанция «Маяк», передали песню со словами: «Уходят романтики в просторы Атлантики - приветливо мигают маяки… Ждут моряка на берегу тепло родных и нежных рук. И сладкий поцелуй солёных губ. Солёных, словно море, губ».
Нетерпение нарастало, «чемоданное настроение» разлучило нас, показало, что мы порядком осточертели друг другу в течение прошедших 105 суток.
Ощущение перехода на незыблемый берег с этой тихонько подрагивающей, качающейся палубы было шокирующим, всей душой ощутил простую мудрость слов «земная твердь».
На берегу по-другому воспринимались и человеческие отношения. Вот эти неприятные чувства к отдельным людям на борту, через час нахождения «на земле» я уже забыл и воспринимал их, как приятных мне, уже потому, что мы с ними ходили на одном судне, делали каждый своё, но вместе – одно общее дело.
В Мурманске на берегу действительно меня ждало «тепло родных и нежных рук», приехала моя дорогая супруга, чем я очень гордился и сильно ценил. Конечно, я очень соскучился по семье, по родным и близким, по друзьям-товарищам. «Разлука, как ветер для костра – сильное пламя раздует, а слабое потушит». Эти слова подтвердились при проверке силы любви в семье и дружбы с сокурсниками после пяти месяцев разлуки. С некоторыми из тех, с кем жил в одном кубрике, учился в одной группе, отношения стали «никакими», а со случайно встреченным другом Володей духовная близость длится уже более полувека лет, несмотря на разный профиль работы, далёкие расстояния, которые нас разделяли и разделяют.
Предыдущая часть: