— Да тут ничего невозможно найти! — взревел Олег из кухни. — Где этот чёртов дуршлаг?!
Он держал в руке пачку макарон, и взгляд его был полон немого укора, словно я похитила у него не просто кухонную утварь, а сам смысл бытия.
— В шкафу слева от мойки, на третьей полке, — устало отозвалась я, продолжая гладить его рубашку.
В кухне снова забушевал ураган: хлопали дверцы, звенела посуда.
— Да где он?! — вопль Олега прорезал тишину квартиры. — Покажи, я в упор не вижу!
Я водила утюгом по синей, в мелкую клетку, рубашке, купленной когда-то на распродаже, и вдруг почувствовала, как внутри что-то обрывается. Хватит. Достало. Предел.
Началось все, конечно, не с рубашки и не с дуршлага. Все началось с Чарли, спаниеля, которого дети вымолили год назад, поклявшись выгуливать его каждое утро и вечер. Как же…
Вся забота о четвероногом друге, естественно, легла на мои плечи. Я вставала ни свет ни заря, в шесть утра, и, проклиная все на свете, тащилась с Чарли в парк. Олег в это время безмятежно спал, развалившись звездой на нашей кровати. Ему же на работу к девяти, а я…
«А что ты? Ты же дома сидишь», — как он любил повторять.
После прогулки я мыла Чарли лапы, кормила его, потом принималась за завтрак, достойный Мишленовского ресторана.
Дочке Катеньке непременно подавай блинчики, потому что от ненавистной каши её, видите ли, тошнит. Сыну Тимке жизненно необходима запеканка. Потом я одевала Тимку, попутно отбиваясь от его воплей о нежелании идти в садик, и впихивала его в руки сонной воспитательнице.
Олег ел всё. Поглотив свой завтрак, он отбывал на работу, а я оставалась один на один с горой дел, успевая попутно отвечать на рабочие письма и звонки. Да, я работала официально, хоть и удаленно, переводчиком технических текстов. Скука смертная, но хоть какие-то деньги…
Но Олег за работу это не считал. «Ну а как же, в офис ведь не ходишь, с начальством не ругаешься… Значит, не работа». И вообще, как он мне однажды объяснил, существует работа мужская и женская. Мужская — это раз в год достать шуруповерт и повесить полку. Женская — все остальное.
Разглаживая последний залом на воротничке рубашки Олега, я вглядывалась в этот лабиринт синих и белых нитей, и вдруг словно увидела на его ткани отпечаток всей своей жизни. Вот она я, тридцать четыре года, диплом с отличием, два иностранных языка, а стою здесь, словно прикованная, и глажу рубашку мужчине, который в собственном доме дуршлаг от кастрюли отличить не в состоянии. На кухне, ставшей ему родной за долгие восемь лет… Волна тоски окатила с головой.
Словно тонущий хватается за соломинку, я потянулась к телефону. Динка, моя верная подруга со студенческой скамьи, ныне – заведующая поликлиникой, три года как освободилась от брачных уз и наслаждалась жизнью в гордом одиночестве.
– Дин, – прошептала я в трубку, – сотвори мне чудо. Справку. О недуге тяжком. О болезни неизлечимой. Мне срочно нужен тайм-аут.
– Опять Олег отличился? – с привычным сарказмом хмыкнула Динка.
– Он самый, – выдохнула я. – Мне в санаторий надо. Сбежать. На пару недель хотя бы. Срочно.
Динка, чуткая подруга, не стала терзать душу расспросами. На следующий день заветная справка, словно ключик от клетки, лежала у меня в руках, убедительно глася о необходимости санаторно-курортного лечения. Мир словно расступился, открывая путь к спасению, и я поспешно забронировала путевку.
Деньги… Деньги я взяла из нашей общей копилки, куда мы, как прилежные пчелки, откладывали на вожделенный плазменный телевизор. Пусть пока посмотрит старый, подумала я, зато я посмотрю на новую жизнь.
Когда Олег вернулся с работы, меня окутывал теплый свет кухни, где я, погруженная в экран ноутбука, неспешно потягивала чай и изучала информацию о санатории, словно о тихой гавани, ждущей меня после шторма. Муж, словно тень, возник за спиной, заглянул через плечо, и его взгляд мгновенно стал настороженным.
– Это что? – в его голосе прозвучало недоверие.
– Санаторий, – ответила я, стараясь сохранить спокойствие. – Еду туда подлечиться. Послезавтра уже отъезжаю.
– Как это… – Олег казался ошеломленным. – Как это – едешь?! А я? А дети?
– А что дети? – в моей усмешке промелькнула ирония. – Руки-ноги на месте? Голова тоже, надеюсь. Не маленький, справишься.
Первое мгновение Олег, казалось, не мог поверить в происходящее, а затем разразился бурей негодования.
– Ты! – гремел его голос, – Да как ты можешь?! Мать-кукушка! Бросаешь семью на произвол судьбы!
– Я вернусь через две недели, – мой голос оставался ровным, несмотря на нарастающее напряжение.
– Через сколько?! – глаза Олега расширились от изумления. – Да ты в своем уме?!
– Через две недели, – повторила я, словно заклиная ситуацию.
– Я тебя никуда не пущу! Паспорт спрячу! Ишь чего выдумала!
– А я тогда в полицию обращусь, – пригрозила я, видя, что слова уже не действуют.
Упоминание полиции возымело эффект, и Олег заметно сник, но обиженно удалился спать в гостиную, хлопнув дверью, точно захлопнув за собой мост к примирению.
На следующее утро чемодан, словно верный пес, уже ждал меня у порога. Олег, вернувшись с работы, встретил его взглядом, полным обреченности. В ворчании угадывалась не злость, а скорее отчаяние.
– Надя, ты правда? – Голос его дрогнул. – А как же… Чарли? А кто Тимку в сад поведет?
Я, словно зачитывая приговор, перечислила:
– Ты. Подъем в шесть, прогулка с Чарли. В семь – Катьку подъем, блины – она без них никуда. В восемь – Тимка в садик, потом – работа. После работы – Тимку забрать.
– И имей в виду, там до шести. Опоздаешь – доплачивать, – добавила я, словно опытный стратег, раздающий последние указания перед боем. – У Катьки уроки проверишь. Ужин приготовишь, детей накормишь. Посуду помоешь. В восемь – Чарли гулять. Уложишь детей… Делов-то!
Олег, словно тонущий, схватился за соломинку – позвонил своей маме. Та, услышав его мольбы, потребовала трубку. Ее голос, полный праведного гнева, обрушился на меня водопадом упреков: негодная жена, бессердечная мать, не ценю сокровище, которое она вырастила.
Я же, молча, пила остывающий чай, мечтая о санатории, о тишине соляной комнаты, где можно просто дышать, не выслушивая обвинения в собственной никчемности.
Наконец, исчерпав запас упреков, свекровь великодушно предложила свою помощь – пожить с ними, пока я «лечусь».
– Вот и прекрасно, – улыбнулась я, предвкушая покой и тишину.
Рассвело рано, едва тронув небо тонкой кистью акварели. Чарли проводил меня до двери, сонно поцеловав в висок. Побег начался.
Первые три дня в санатории стали провалом в небытие. Я спала, как убитая, сном без сновидений, таким сладким и глубоким, каким не наслаждалась уже лет пять – с рождения Тимки. Никто не теребил, не будил, не требовал кружевных блинчиков к семи утра. На четвертый день позвонил Олег.
– Мама уехала, – прозвучал в трубке трагический вопль, – сказала, что у нее давление, и она больше не может.
Я едва сдержала смех. Святая женщина, свекровь, пала в бою ровно через три дня, три дня моей обычной, выматывающей жизни.
– Надь, Тимка плачет не переставая, – продолжал голосить муж. – Катька со мной не разговаривает. Собака устроила диверсию в коридоре. А у меня завтра важная встреча, я же рубашки гладить не умею!
– Научишься, – отрезала я и повесила трубку, наслаждаясь секундой тишины.
Потом были звонки. Нескончаемый поток надоедливых, беспомощных звонков. И вопросы, вопросы, вопросы, сыпавшиеся, словно град:
– Где у Катьки лежат колготки?
– Как включается эта проклятая стиральная машина?
– Тимка ни в какую не ест суп. Что делать?
– Почему собака воет, как будто её режут?
На десятый день Олег прислал фотографию: он, с потухшим взглядом, и дети в каком-то придорожном кафе. Подпись гласила: «Учимся жить без мамы». Дешевая манипуляция, но в груди все равно болезненно кольнуло.
Позвонила Катьке.
– Мам, когда ты вернешься? – голос дочки звучал непривычно спокойно, даже как-то по-взрослому.
– Через полторы недели.
– Пап вчера борщ варил. Получилась какая-то розовая вода с плавающей капустой…
– И как он?
– Злой ходит. И усталый очень. Вчера прямо на диване уснул, даже телевизор не выключил…
В санатории я предавалась неге: массаж, бассейн с лазурной водой, прогулки по парку, усыпанному золотом листвы, и томики любимых книг. Познакомилась с женщинами из моего корпуса. Оказалось, половина из них сбежала сюда от мужей, залечивать душевные раны.
Мы смеялись, делились историями, похожими одна на другую своей абсурдностью. У одной муж двадцать лет не мог найти собственные носки. Другой супруг даже не подозревал о существовании аптечки в квартире. Настоящий клуб анонимных жен-навигаторов, потерявшихся в домашнем океане!
– Ничего, девочки, – улыбнулась самая старшая из нас, Зинаида Петровна, – поболеть иной раз очень даже полезно. Правда ведь?
Возражать никто не стал. В воздухе повисла тишина, наполненная пониманием и тихой женской солидарностью.
Когда я сообщила мужу о скором возвращении, он заверил, что встретит. И встретил… словно из глубин шахты поднялся, с лица стерта всякая свежесть.
– Как ты могла меня бросить? – выпалил он, не дав мне и шагу ступить с перрона. – Я места себе не находил! Мама тоже…
– Ну, я-то на месте, – улыбнулась я, стараясь разрядить обстановку. – Ты всего две недели так пожил, а я годами эту лямку тяну.
– Но это же… – пробормотал он, словно оправдываясь. – Ну, я думал, что… Это ваше, женское, что так и надо…
– Ты правда так думаешь? – прищурилась я, сдерживая раздражение.
– Ну… типа того…
– Олег, фильтруй базар, – предостерегла я. – А то в следующий раз я на месяц на "лечение" уеду, и глазом не моргну!
Не скажу, что после этого жизнь мгновенно заиграла новыми красками, но теперь муж хотя бы знает, где лежит соль, а где перец. И собаку мы выгуливаем по очереди. Может, и вправду махнуть еще на месяцок? Мысли эти греют душу.