— Ты опять в этом своём телефоне, Алина? — прошипела Тамара Ивановна, словно змея, и с нарочитой нежностью поставила на стол блюдце с пирожным. — На работе, видать, до того изматываешься, что мужа в упор не видишь. А потом удивляемся, почему семейная лодка даёт течь.
— Я не в телефоне, а в отчёте. Завтра важная встреча с клиентом, — отрезала Алина, даже не удостоив свекровь взглядом. Ее пальцы порхали над экраном, словно бабочки, собирающие нектар с цифр и графиков. — Это часть моей работы, если вы забыли.
— Работа, работа… — Тамара Ивановна картинно закатила глаза и демонстративно вздохнула, словно несла на своих плечах все тяготы мира. — Женщина должна быть прежде всего женой. И матерью. А не корпоративной каторжницей. Не обижайся, конечно, но это же не жизнь, а сплошной невроз на шпильках.
— Это не жизнь, а спасательный круг, — Алина наконец оторвалась от телефона, и взгляд её стал острым, как лезвие. — Потому что как только я перестану приносить деньги в дом, первая услышу, какая я никчёмная. И от кого, догадайтесь с трёх раз.
— Никогда бы себе такого не позволила, — высокомерно фыркнула Тамара Ивановна. — Это всё твоя гордыня. И вот эта, извините, дутая успешность. Успешная женщина — это та, у которой муж дома счастлив, а не забился в угол, как побитый пёс.
В этот момент на кухню вошёл Дмитрий. До него явно долетели отголоски словесной баталии, и он застыл в дверях, словно олень, ослеплённый фарами.
— Мам, ну чего ты опять начинаешь? — тихо пробормотал он, выдавливая неловкую улыбку. — Алину весь день не видел, а ты сразу с наскоками.
— Я не наскакиваю, я переживаю. Сына моего отодвинули на задний план. Квартира на Алину оформлена, деньги у неё, решения она принимает. А ты что, Димочка? Ты кто в этой семье? Мебель?
Алина усмехнулась. В этой усмешке было столько горечи, что она могла бы отравить целый колодец.
— А кто он в этой семье, Дмитрий? — повернулась она к мужу, и в голосе её звенел металл. — Ответь честно. Я — ответственная. Я — обеспечиваю. Я — тяну. А ты? Где ты, когда твоя мама названивает мне по утрам и требует, чтобы я сделала вам ремонт в вашей квартире?
— Алин, ну я просто думал… вы как-нибудь договоритесь, по-хорошему, — Дмитрий беспомощно развёл руками. — Я вообще не хотел в это лезть.
— Логично, — Алина резко встала из-за стола. — Ты, как всегда, не хочешь в это лезть. Зато потом будешь ныть, что я тебя не уважаю. Так вот, Дим – я тебя не уважаю. Потому что ты молчишь, когда твоя мать требует, чтобы я взяла кредит на капремонт её кухни. Я вам кто? Золотая рыбка на побегушках?
— Мы просим, а не требуем, — встрял Игорь Петрович, до этого молчаливо ковырявший вилкой овощи в тарелке. — Всё-таки ты жена нашего сына. Мы — одна семья.
— Ага, только семья, как правило, не клянчит деньги и не считает чужие квадратные метры. А вы же считаете. И очень скрупулёзно. Помните, кто за что платил, кто кому чем обязан. Алина, мол, молодая, у неё зарплата, пусть и помогает.
— Ты так говоришь, будто мы тебе чужие, — всплеснула руками Тамара Ивановна, изображая неподдельное страдание. — Мы же всегда были за тебя. Дмитрий, скажи, как мы с ней с самого начала…
— Мам, не надо, — Дмитрий понурил голову. — Только не начинай про «с самого начала», пожалуйста.
— Да ты её защищаешь?! — возмущенно вскинулась свекровь, и лицо её побагровело. — Ту, что считает себя лучше нас?! Что думает, будто может прийти, покомандовать, а потом уйти, хлопнув дверью?
— Я не командую. Я просто живу. И мне надоело каждый раз приходить в ваш дом, как на допрос. Как будто здесь не кухня, а прокуратура, а я у вас прохожу по делу «непокорная невестка».
Алина торопливо схватила сумку со стула. Тонкий кожаный ремешок предательски запутался в спинке, и от резкого рывка с болезненным треском лопнул.
Вот и всё. Как в жизни. То, что должно было держать, вдруг рвётся в самый неподходящий момент.
Она глубоко вдохнула, бросила последний взгляд на мужчину, сидящего напротив. Мужа. По всем ощущениям – бывшего.
— Знаешь, Дим, я тут подумала. Может, тебе и правда будет лучше без этой «корпоративной лошади». Сиди тут. С мамой, с папой. Только, пожалуйста, скажи мне, когда ты последний раз принимал решение сам? Не по маминой указке?
Он молчал, опустив взгляд в стол. В этом молчании было больше красноречия, чем в любой тираде.
— Ага. Так я и знала, — тихо произнесла она, глядя на него с сочувствием, как на неразумного подростка, который вот-вот оступится, но ещё не понимает, какая пропасть разверзнется у него под ногами. — Счастливо вам тут. Только без меня.
— Алина, подожди… — растерянно пробормотал Дмитрий, но она уже решительно направлялась к выходу.
— Ремешок у сумки порвался, — бросила она через плечо. — Бывает. Иногда это просто знак, что пора её сменить.
Дверь за ней захлопнулась, оставив после себя звенящую тишину. В этой тишине Тамара Ивановна, едва слышно прошептала, словно заклиная:
— Всё равно вернётся. Они всегда возвращаются. Особенно когда кредиты брать больше не на кого.
Игорь Петрович с сомнением посмотрел на жену и тихо проворчал:
— Зря ты это. У неё, знаешь, характер. А у Димы — кисель.
— Ты понимаешь, что ты сейчас подставляешь нас всех? — Тамара Ивановна нервно принялась резать огурец. Ломтики получались неровные, косые, тонкие, как натянутая струна её терпения, готовая вот-вот оборваться. — Мы с твоим отцом думали, что ты уже взрослый мужчина, а ты сидишь тут, хлопаешь глазами. Как сопливый мальчишка.
— Мам, ну что ты опять заводишь? — Дмитрий понуро опустился за стол, вперившись взглядом в чашку с остывающим чаем. — Просто повздорили. С кем не бывает? У неё характер – огонь.
— Огонь, говоришь? — в голосе матери зазвенел металл. — Да она опасна, как порох. Не видишь, как она тебя на ниточках дергает? Крест на тебе поставила, а ты всё пляшешь под её дудку, угодить пытаешься. Пока она на шпильках по своим корпорациям рассекает, мы тут, как на вулкане, живем. Квартира — её. Машина — её. А ты у неё кто? Дворняжка приблудная?
— Не надо, — глухо отозвался Дмитрий, — не дворняжка я. И квартира на неё оформлена, потому что она за неё платила. Честно заработанными. Это справедливо.
— А то, что ты с ней годы делил кров, свой вклад вносил, коммуналку оплачивал, в работе помогал, её авралы на себе тащил? Это ты, значит, так, приложение бесплатное?
— Мам, это и есть брак. Поддержка. Взаимовыручка.
— Взаимовыручка?! — Тамара Ивановна откинулась на спинку стула, вперив в сына стальной взгляд. — Да там и в помине нет никакой взаимовыручки! Она самовластная, как царица. Живет, как ей вздумается. А ты только киваешь в угоду, как китайский болванчик. Сначала выжила тебя из твоей квартиры, теперь выставит на улицу, как ненужную вещь.
— Это её выбор. Она так решила.
— А ты где был, когда она «решала»? — вдруг вступил в разговор Игорь Петрович, до этого молча колдовавший над сломанной кофемашиной, хотя кофе в доме не пили с февраля. — Ты мужик или тряпка, Дим?
Дмитрий резко поднялся. Стул с протестующим скрипом отодвинулся.
— Вы мне твердите одно и то же — будь мужиком, будь решительным! А когда я женился, вы её приняли? Нет. Когда я говорил, что мы у неё живем, вы кривились. Когда хвалился её успехами, вы только нос воротили. А теперь, когда она устала и сказала: всё, хватит, вы её загрызли. Мам, пап, вы хоть понимаете, что вы отравили нам жизнь?
— Мы?! Мы хотели тебе только добра! — возмутилась Тамара Ивановна. — Мы всё делали ради тебя, сынок! Чтобы ты не ходил на поводу, как привязанный! А теперь ты нас обвиняешь?
— А что вы сделали для моего брака? — тихо, но настойчиво спросил он. — Хоть раз позвонили ей и по-человечески сказали: «Спасибо, Алина, что терпишь нашего сына»?
— Терпишь?! — перекрестилась мать. — Это теперь называется «терпишь»?
— А что же ещё, мам? — его голос звучал приглушенно, но в комнате отчётливо слышалось тиканье дешёвых китайских часов на стене. — Вечный контроль, придирки, подколки. «Алина, почему так поздно? Алина, почему не приготовила? Алина, почему ипотеку не одобрила?» Вы её съели живьём. А теперь ждете, что я, словно мальчик, прибегу обратно и скажу: «Да, мамочка, будем жить, как прежде». Не будет этого.
Тамара Ивановна, побагровев, словно свекла, опустилась на стул. В комнате повисла тишина. Даже чайник на плите будто замер, не решаясь закипеть.
— Значит, ты выбираешь её, да? — ледяным тоном произнесла она.
— Нет, мам. Я выбираю себя. Я устал разрываться между вами. Вы с одной стороны — как бетонная глыба. Она с другой — как неприступная ледяная стена. А я посередине. В куртке без молнии.
Игорь Петрович вдруг издал какой-то хриплый звук, словно подавился.
— Что такое?
— Да ничего, — он покачал головой. — Просто осознал, что ты вырос. Поздно, конечно… но лучше поздно, чем никогда.
— Спасибо, пап, — Дмитрий кивнул. — Жаль, что ты не понял этого раньше.
Он выудил из кармана ключи. На связке по-прежнему красовался старенький брелок с надписью «Дима + Аля = ❤️». Когда-то, в счастливую пору, подарила она. Когда всё еще казалось возможным.
— Ты куда собрался? — с испугом спросила мать. — Погоди, ты же не всерьёз?!
— Всерьёз, мам. Я пойду, поговорю с ней. А если она не захочет… что ж, значит, так тому и быть. Но не с вами. Не в этой кухне, где всегда витает запах упреков.
— Дмитрий! Я тебя рожала не для этого! — почти закричала Тамара Ивановна, вскакивая со стула.
Он обернулся на пороге.
— А для чего, мам? Чтобы я каждый день жил чужой жизнью?
И вышел. Дверь за ним бесшумно прикрылась. Словно даже она, старая и обшарпанная, понимала: так надо.
Игорь Петрович тяжело вздохнул.
— Вот видишь, Тамарочка. Всю жизнь ты его на коротком поводке держала. А теперь поводок оборвался. Как у той старой сумки.
— Он вернётся, — с нажимом заявила она. — Без неё, зато со здравым смыслом. Мой сын не дурак. Она его околдовала, а мы его вызволим.
— Только если он сам этого захочет, — спокойно ответил муж и вышел из кухни.
Впервые за последние двадцать лет он почувствовал себя моложе, чем был на самом деле.
— Ты серьёзно выставила его вещи в коридор? — Марина, лучшая подруга Алины, вертела в руках чайную ложку, словно пистолет на допросе. — Даже ботинки?
— Особенно ботинки, — бесстрастно ответила Алина, опустив глаза в кружку. — Старые, рваные. Я ему еще год назад говорила — выбрось их. Символично, что они первыми отправились за дверь.
— А он что?
— Пришёл. Постоял. Посмотрел. Потом выдавил: «Ты даже не даёшь мне шанса всё исправить».
Марина усмехнулась, откинувшись на спинку дивана.
— Классика жанра. Они всегда спохватываются, когда их уже вынесли на помойку. Вон, мой Артём тоже вспомнил, что я «самая родная и любимая», как только я его спалила на переписке с его «племянницей из Воронежа».
— Угу, — Алина вдруг тихо рассмеялась. — Я ему тогда еще заявила: «Ты дверью ошибся. Это не центр реабилитации слабохарактерных мужчин».
Марина чуть не подавилась чаем.
— Господи, какая же ты всё-таки злая!
— Нет, я просто больше не добрая, — пожала плечами Алина. — Он ведь не просто не помогал мне. Он позволил им грызть и ломать меня каждый день. Молчаливо. Я работаю как проклятая, двенадцать часов, приползаю домой — а там они. «Приготовь салатик», «Ты на нас грубо смотришь», «Ты нас игнорируешь». Я же не нанималась к ним в домработницы.
— А он?
— А он вечно повторял: «Ты у меня сильная, ты справишься». Знаешь, какое это лицемерие? «Ты сильная» — значит, тебя можно не защищать.
Марина поджала губы и кивнула. В комнате повисла тягостная тишина, словно тень от кого-то, кто ушёл, но так и не смог покинуть это место.
В этот момент внизу зазвонил домофон. Алина вздрогнула, удивлённо взглянула на часы.
— Кто это может быть в девять утра в субботу?..
Она спустилась вниз, наспех накинув халат на полусонную футболку и собрав волосы в небрежный пучок на макушке. И увидела на пороге… Дмитрия. С тремя картонными коробками. И собакой. Которая лаяла, словно понимала всю трагичность момента.
— Это что такое? — холодно спросила Алина.
— Я… переезжаю. К себе. В квартиру. Ну, помнишь, бабушкина. Мы её сдавали, но я нашёл вариант и… в общем, снова снимаю её. Там ремонт – кошмар, но я справлюсь. Без мамы. Без папы. И без этих собачьих концертов.
— И зачем ты мне всё это рассказываешь?
— Потому что я понял, что не хочу больше быть тем, кем был. Я начал ходить к психологу. Трижды чуть не попал к вашей соседке, бабе Люсе, но в итоге нашёл нормального. Мужика. С дипломом. Который не советует «намазать пятки горчицей и позвонить маме».
— Ты опять юморишь, когда нужно говорить серьёзно, — сдержанно произнесла Алина.
— А как иначе? Если я начну откровенничать, ты просто захлопнешь дверь. А я… просто хочу, чтобы ты знала — я не жду, что ты меня простишь. Я просто показываю, что теперь я один. И что у меня есть свои дела. Вот, например, — он извлек из коробки её ремешок от любимой сумки, — ты его забыла. В тот вечер. Он валялся под диваном. Символично, что ты его не замечала. Как и меня.
Алина молчала. Долго. Переводя взгляд с ремешка на Дмитрия. Потом взяла его из рук.
— Спасибо. Но, Дима… ремешки не возвращают сумку к жизни. Если порвалось — не сошьешь.
— Я не швея. Я просто… возвращаю то, что ты потеряла. А дальше — решать тебе.
Он поставил коробки на пол и направился к лифту. Собака гавкнула ещё раз, словно вторя: «Ну хоть бы драму без нас разыграли!»
Алина смотрела, как закрываются двери лифта. И не понимала, что ей делать – плакать или смеяться.
Два часа спустя она стояла на балконе. В руке — кружка с остывающим кофе. На плече — старая, любимая сумка. С новым ремешком.
— Марина, — набрала она номер подруги, — ты веришь, что мужчины вообще способны меняться?
— Верю. Особенно если треснуть им по голове. Или выставить в коридор. Вместе с ботинками.
Алина улыбнулась. С грустью, но и с облегчением.
И только потом заметила в телефоне уведомление: «Ваша заявка на развод зарегистрирована. Дата — 15 мая».
Она нажала «отменить». И шумно выдохнула.
— Дима, — тихо произнесла она, словно он находился рядом, — если ты не врёшь - доказывай это поступками. Не словами. Ремешок — это хорошо. Но мне теперь нужен прочный каркас. Чтобы сумка не просто держалась, а была надёжной.
И пошла допивать кофе. Уже не жена. Но еще и не чужая.
Конец.