Его спор с друзьями: «Я пересплю с этой малышкой! Спорим?»
Её цель: спасти его.
Она видит, как люди умирают. И сейчас видит его смерть.
Чтобы отвести беду, вступает в его игру. Позволяет ему приблизиться, целует его, отдаёт ему своё тело и душу.
И влюбляется, веря, что её чувство взаимно.
Но однажды правда о споре выходит наружу…
Детка! Я сломаю тебя!
Глава 1
Умирать не страшно, пока это не случается с тобой…
* * *
— МИЛАНА —
Для окружающих это был цирк.
Представление, за которое не нужно платить.
Для этого мажора – способ самоутвердиться, пнуть смерть под ребро и услышать в ответ ликующий свист друзей.
А для меня – это ледяной ужас, впивающийся в горло тонкими лезвиями, и знакомая тошнота, подкатывающая к самому горлу.
Я шла мимо главного корпуса универа, зажав в руках папку с конспектами по искусству Возрождения, и думала о горячем латте и тишине библиотеки.
Желание было таким же невинным и хрупким, как утренний иней, и этот мажор разбил её ревом мотора.
Это был не просто звук.
Я вздрогнула от неожиданности.
Парень сидел на мотоцикле, на огромном, брутальном, сверкающем чёрной сталью и хромом монстре.
Кожаная куртка, наглухо застёгнутая, чёрные джинсы, облегающие сильные бёдра, и шлем, скрывающий лицо, но не энергию.
Я сбилась с шага и замерла.
— Нет-нет-нет… – прошептали мои губы.
От парня исходили волны дерзкой, почти животной силы, которая заставляла кровь бежать быстрее, даже если ты просто стоял в стороне.
Толпа уже собралась.
Девчонки визжали от восторга, парни свистели и снимали на телефоны.
Этот дурной мажор был центром их вселенной, их богом на пятнадцать минут.
А потом он рванул с места.
Мотоцикл взревел, вздыбился на заднее колесо и понёсся по узкому пространству между каменными парапетами, описывая смертоносные восьмерки.
Он играл со скоростью, не чувствуя страха, не в силах отказаться от кайфа.
И я всё видела.
Это началось как всегда, с лёгкой ряби в воздухе, будто кто-то бросил невидимый камень на гладь озера.
Потом появилась дымка.
Сначала она была прозрачная, затем серая.
Но с каждой секундой, с каждым безумным виражом, она сгущалась, темнела, пока не превратилась в густейшую, маслянисто-чёрную пелену, которая обволакивала мотоциклиста с головы до ног.
В ней что-то двигалось.
Я замерла, вцепившись в папку так, что костяшки побелели.
— Не надо. Пожалуйста, не надо, – шептала я.
Но мой дар был глух к мольбам.
Картина вспыхнула перед внутренним взором с пугающей чёткостью.
Я видела мокрый асфальт, блестящий под одиноким фонарём.
Я видела, как мотоцикл, этот прекрасный чёрный зверь, с рычанием уходит в занос.
Слышала оглушительный, разрывающий мир удар – лобовое стекло машины, в которую он врезался, превращалось в паутину из тысячи трещин.
Осколки стекла, сверкающие, как слёзы, летели прямо на меня, смешиваясь с миллиардами искр, высекаемых металлом о металл.
А потом… потом было тело.
Его тело.
Искалеченное, неестественно выгнутое.
Я чувствовала хруст ломающихся рёбер, вкус .... на своих губах – солёный, медный.
Я ощущала, как его лёгкие, сильные и здоровые, с каждым прерывистым и свистящим вздохом наполняются алой субстанцией.
Он "уходил". Мучительно, медленно и в одиночестве.
И самое ужасное, я чувствовала его боль.
Она прожигала меня насквозь, оставляя на душе безобразные, обугленные шрамы.
— Эй, Шрам, дай жару! – пронеслось над толпой.
Шрам?
Уродское прозвище.
Он сбросил газ, и мотоцикл, подпрыгнув, встал на оба колеса.
Парень сорвал шлем.
И время для меня остановилось.
У него были не глаза, а провалы в иное измерение.
Тёмно-серые, как пепел после пожара, и такие же горящие.
В них читалась насмешка над всем миром, дерзость и… пустота.
Та самая, которую пытаются заполнить адреналином и риском, но которая лишь глубже въедается в душу.
Он провёл рукой по взъерошенным тёмным волосам, и на его лице расплылась наглая, победная ухмылка.
Толпа взорвалась аплодисментами.
Он был жив, молод и прекрасен в своём безумии.
А я стояла, пытаясь загнать обратно в лёгкие воздух, с трудом сдерживая рыдания.
Потому что я одна знала правду.
Этот парень, чьего имени я ещё не знала, уже почти покинул этот мир...
Его будущее было написано на мокром асфальте, и в нём не было ничего, кроме страшной боли и ....
Он что-то крикнул своим друзьям, и его голос, низкий и хриплый, прорезал шум толпы.
Потом его взгляд, скользящий по зрителям, на секунду зацепился за меня.
Стоявшую в стороне. Бледную. С огромными глазами, полными неподдельного ужаса, а не восторга.
Наши взгляды встретились. Всего на миг.
Но этого хватило.
В его глазах мелькнуло любопытство, смешанное с легким презрением.
«Чего уставилась?» – словно говорили они.
Я резко отвернулась, чувствуя, как по щекам текут предательские слёзы.
И почти побежала, спотыкаясь о собственные ноги, стараясь уйти от этого места, от рёва мотора, от чёрной пелены, что плыла за мной по пятам.
Он думал, что бросил вызов университету.
Но он не подозревал, что бросил вызов самой смерти.
А я… я была единственной, кто это видел.
И я уже знала, что не смогу просто отойти в сторону и позволить смертельному спектаклю состояться.
Потому что умирать не страшно, пока это не случается с тобой.
* * *
Воздух в кафе был напоен запахами кофе, корицы и свежей выпечки.
Он был таким густым и сладким, что на секунду можно было им задохнуться, притворившись обычной девушкой с обычными проблемами.
Проблемами вроде несданной сессии или неразделённой симпатии к симпатичному парню за барной стойкой.
— Большой латте с кленовым сиропом, пожалуйста, – сделала я заказ.
Мой голос прозвучал хрипло, будто я всё это время кричала.
Возможно, так и было.
Немой крик бывает громче настоящего.
Бариста, весёлый парень с пирсингом в брови, широко мне улыбнулся, и я машинально потянулась к нему своим «взглядом». Чтобы проверить.
Но нет. Вокруг него была только лёгкая, золотистая дымка небольшой тревоги, вероятно, из-за предстоящего экзамена.
Никакой черной, маслянистой пелены.
Слава Богу.
Я нашла столик в самом углу, прижалась лбом к прохладному стеклу и зажмурилась, пытаясь стереть из памяти картинку: серые глаза, полные насмешливого вызова, и чёрная аура, полная его предсмертного хрипа.
Люди всегда думают, что дар – это сила.
Что-то вроде суперспособности из комиксов.
Они не знают, что это проклятие.
Несмываемое клеймо.
Всё началось в семь лет.
Наш кот, Мурзик, старый и ленивый, любил спать на диване.
Однажды я подошла его погладить и увидела тонкую, серебристую ниточку, тянущуюся от него куда-то в потолок.
А вокруг клубился лёгкий туман.
Интуитивно я поняла, что это значит.
Я рассказала маме, что Мурзик скоро уйдёт по серебряной дорожке на небо.
Она посмеялась, погладила меня по голове.
На следующее утро Мурзика не стало.
Мама перестала смеяться.
Потом была бабушка.
За месяц до её инсульта я отказалась с ней обниматься, рыдала и твердила, что от неё «пахнет страшной тишиной».
Тогда меня впервые повели к психологу.
Но настоящий ад начался в четырнадцать лет.
Дар проснулся окончательно, набросился на меня, как голодный зверь.
Я не просто видела ауры.
Я стала чувствовать и проживать последние минуты жизни обречённых.
Помню, мы с мамой и сестрой Лерой стояли на автобусной остановке.
К нам подошёл незнакомый мужчина спросить, который час.
Я подняла на него глаза и закричала.
Не просто вскрикнула, а завыла, забилась в истерике.
Потому что я почувствовала, как обжигающе холодный ... входит мне в живот, я почувствовала вкус .... и земли, услышала свои же хрипы.
Он смотрел на меня как на сумасшедшую и быстро ушёл.
Через три дня его нашли в парке с но...вым ..... в живот... (P.S. Приходится вот так делать, т. к. некоторые слова не пропускает Дзен... Тут у меня рука-лицо).
После этого в моей жизни появились кабинеты с мягкими стенами, белые халаты и препараты, которые должны были «усмирить буйную фантазию».
Родители смотрели на меня глазами, полными страха и стыда.
Моя идеальная старшая сестра Лера, отличница и красавица, просто перестала со мной разговаривать.
Я была пятном на безупречном фасаде нашей интеллигентной семьи.
«Мы просто хотим, чтобы тебе было лучше, дочка», – говорил папа, глядя куда-то мимо моих плеч.
«Ты просто слишком чувствительная, тебе нужно отдохнуть», – твердила мама, не в силах встретиться со мной взглядом.
Они не понимали.
Они не хотели понимать.
Легче было запереть дочь в пси... клинике на месяц, чем поверить, что мир не такой уютный и безопасный, каким они его построили.
Там, в палате с зарешеченным окном, я и научилась.
Научилась сжиматься в комок и глотать крики, когда видения накатывали волной.
Научилась прятать дрожь в руках.
Научилась не говорить о том, что вижу.
Молчание стало моим панцирем.
Когда меня выпустили, дом перестал быть домом.
Я стала призраком, который боялись потревожить.
Мы жили в одной квартире, обедали за одним столом, но между нами выросла стена из страха.
Они боялись моего дара.
А я боялась их страха.
— Большой латте с кленовым сиропом готов! – вернул меня из воспоминаний бариста.
Я схватила свой латте и почти выбежала из кафе, направляясь в единственное место, где находила утешение, в университетскую библиотеку.
Искусство. Вот оно моё спасение.
Я поступила на искусствоведение, потому что искусство молчаливо. Оно не умирает.
На полотнах Караваджо смерть была прекрасна, оправдана светом и композицией.
Она была метафорой, а не кошмаром, который разрывает тебя изнутри.
Я могла часами смотреть на старые холсты, вдыхая запах пыли и старины, и это был единственный способ убежать от запаха крови и страха, что преследовал меня в реальном мире.
Толкнула тяжёлую дверь библиотеки, и атмосферная тишина обняла меня, как старая подруга.
Здесь пахло знанием. Вечностью.
Здесь не было места для сиюминутной агонии.
Я прошла между стеллажами к своему привычному столу в глубине зала, где свет от лампы падал мягким кругом, создавая иллюзию безопасности.
И вот, в тишине, осталась только я.
И знание, которое жгло мне душу.
Какой-то парень на мотоцикле. Явно не первокурсник. Но я его раньше не видела, хотя уже отучилась в универе три курса.
Перевёлся?
Скорее всего.
Это парень был с глазами цвета грозового неба и улыбкой, обещавшей адреналин и боль.
Его аура была самой сильной, самой чёрной и самой… живой из всех, что я видела.
В ней была не просто смерть. В ней была ярость. Бунт.
И невероятная, душераздирающая жажда жизни.
Он не был просто очередным обречённым.
Он был штормом, запертым в клетку из плоти и костей.
И я одна знала, когда эта клетка распадётся.
Я закрыла глаза, обхватив горячий стаканчик латте, пытаясь согреть ледяные пальцы.
Но внутри меня всё равно зияла та же ледяная пустота.
Я спасла Мурзика? Нет.
Я спасла того мужчину в парке? Нет.
Я могла спасти бабушку? Нет.
Я спасла хоть кого-то из тех, чей "уход" видела? НЕТ.
Что давало мне право думать, что я смогу спасти его?
Этого наглого, прекрасного, обречённого незнакомца с идиотским прозвищем «Шрам».
Но когда я снова зажмурилась, снова почувствовала хруст его костей и вкус его .... на своём языке.
И поняла, что выбора у меня нет.
Я должна помочь ему.
Глава 2
* * *
— ДАНИЛА —
Адреналин – лучший допинг.
Дешёвый, легальный и чертовски эффективный.
Он не стирает память, нет.
Он просто на несколько минут заглушает вой в твоей голове, пока ты летишь навстречу асфальту на своём железном коне, надеясь, что в этот раз тебе хватит смелости не свернуть.
Мой железный друг рычал подо мной, послушный и смертоносный.
Я только что заставил пару десятков человек замереть.
Их восторг был таким же дешёвым, как и мой кайф.
Они видели только картинку: крутой парень, крутой байк, крутой трюк.
Они не видели расчётов, напряжения каждой мышцы, холодной ясности ума, которая единственная и держала меня в седле.
Я сорвал шлем, вдохнул воздух, пахнущий бензином и их обожанием.
Пустота. Всё та же блядская пустота.
Даже когда Игорь хлопнул меня по плечу, а Сергей крикнул что я без башни, я чувствовал лишь привычную тяжесть за рёбрами.
А потом я увидел ЕЁ.
Девчонка стояла в стороне, будто боялась испачкаться.
В руках у неё папка, прижатая к груди, как щит.
И глаза…
Боже, эти глаза.
Огромные, синие, даже бирюзовые, как озеро, в котором тонут.
Но она была не в восторге.
Она была в ужасе.
В том самом, животном, настоящем ужасе, который я видел лишь однажды, в зеркале, в ту ночь.
Наши взгляды встретились на секунду.
Она не покраснела, не отвела взгляд, как делают все.
Она побледнела ещё сильнее.
Потом она развернулась и почти побежала, словно от чумы.
— Чего уставилась? – прошептал я себе под нос.
Этот её взгляд въелся в мозг, как ржавая игла.
Я попытался его стереть, слушал дурацкий смех Игоря.
Бесполезно.
Она смотрела на меня не с испугом.
Её взгляд был… глубже. Пробирающим до костей.
В её нереальных, до неприличия чистых глазах, я увидел не просто страх.
Она как будто с первого взгляда прочла всю мою грязную биографию, напечатанную на внутренней стороне черепа.
Как будто она видела и пепел, и крики, и мою душу.
И её вердикт был тем же, что и у всех: виновен.
Этот взгляд был хуже, чем у моей мачехи.
Хуже, чем молчаливое разочарование в глазах отца.
Потому что он был от незнакомки.
От кого-то, кто не должен был знать.
А она будто знала.
Чёрт возьми, я был в этом уверен.
Гнев поднялся во мне горячей, едкой волной.
Он залил всё внутри – и пустоту, и привычное оцепенение.
Он был почти приятен, этот гнев.
Животворящий.
Потому что это была единственная эмоция, которую я ещё мог чувствовать по-настоящему.
Её взгляд не выходил из головы, даже когда мы всей толпой ввалились в кофейню, даже когда какая-то рыжая цыпочка с искусственными ресницами пыталась ко мне прилипнуть.
Я отшил её.
Мои руки сами собой легли на холодную столешницу, демонстрируя, что садиться рядом не позволю.
Руки, которые всё так жаждали потрогать.
Руки, покрытые татуировками.
Птица Феникс, восстающая из пепла. Череп. Геометрические узоры.
Искусная работа, дорогая.
Лучший мастер города трудился.
А под ними – стянутая ожогами кожа.
И сегодня я снова вспомнил.
Отец и мачеха были на празднике у друзей.
А я, как последний урод, заснул с сиг...й в руке.
Проснулся от запаха дыма и крика младшей сестры.
Огонь был повсюду.
Дверь в её комнату вышиб ударом плеча.
Дым, едкий и чёрный, выедающий глаза, заполнил лёгкие.
Я не вытащил её.
У её кровати рухнул сам, наглотавшись этого адского смрада.
Очнулся уже в больнице.
Первое, что увидел – это лицо отца.
Серое, разбитое.
А потом голос мачехи, холодный, как лед:
— Уби... ца. Ты – уби... ца!
Отец, наверное, простил.
Купил мне шикарную клетку в небоскребе с панорамными окнами, откуда виден весь город.
Он платит за всё: за мою учебу, на которую я забиваю, за байки, за мои выходки.
Он платит молча, потому что слова закончились в ту ночь.
Я его живое напоминание о том, что он потерял.
И он не знает, что со мной делать.
Он меня ненавидит, и он меня любит. Но я его сын. Его кровь и плоть. Плод первой любви.
Да к чёрту всё!
Уже сменил второй универ.
Пятый курс в третьем по счету.
Мне плевать на корочку.
Мне плевать на всё.
У меня есть мои ребята, которые держатся рядом из-за денег и халявы, есть девчонки, которых хватает на одну ночь, и есть мотоциклы.
Мотоциклы – это единственное, что никогда не врёт.
Металл, бензин, скорость.
Они не смотрят на тебя с укором.
Они не шепчут за спиной...
Они просто есть. И они требуют лишь одного – уважения к скорости.
А ещё я умею заставлять их летать.
Фристайл. Прыжки с трамплина. Это то, что я решил попробовать в следующем году.
Единственное, что ещё может заставить меня что-то чувствовать.
Я допил свой эспрессо, оставив на столе чаевые, и вышел на улицу.
Солнце светило слишком ярко.
Надел очки.
Игорь подошёл, хитро ухмыляясь.
— Что, Шрам, понравилась та ботаничка? С кислым лицом?
Его ухмылка резанула по нервам.
Я пожал плечами.
— Похоже, ты её напугал своим шоу.
Она не была напугана.
В её взгляде был ужас.
— Говорят, что она – ходячая невинность, – продолжил Игорь, закуривая. – Спорим, ты её не расколешь?
Подошли остальные парни.
— О чём базар, бро? – спросил Серёга.
— О ботанше, что вылупилась на Шрама. Поговаривают, что она странная, а ещё заучка. И "девочка", хотя на третьем уже учится.
— И?
— Вот думаю, расколет её Шрам или она пошлёт его? – заржал Игорь.
Парни переглянулись.
Я дёрнул плечами.
— Слушай, Данил, твой байк против моей тачки, идёт? – предложил Игорь.
Остальные присвистнули.
— Это жёсткий спор, Шрам, – нахмурился Серый. – Даже жестокий.
Спор. Всегда чёртов спор.
Единственный способ что-то доказать. Себе. Всем.
Но сейчас это было не просто желание победить.
Это была жажда мести. Мести за этот взгляд.
За то, что она посмела смотреть на меня, как на монстра.
Хорошо.
Она получит монстра.
Я медленно повернулся к нему.
Гнев кипел во мне, но голос прозвучал ледяным и ровным.
— По рукам, – бросил я. – Но это будет не просто спор.
— А что? – не понял Игорь.
Я усмехнулся, чувствуя, как по жилам снова разливается адреналин.
Единственное, что заставляло меня чувствовать себя живым.
— Я не просто расколю её. Я уложу её в постель, ещё влюблю в себя, а потом… сломаю.
Слова повисли в воздухе, тяжёлые и ядовитые.
Я сам почувствовал их горечь на языке.
Но отступать было поздно.
Адреналин уже тёк по венам, обещая новый, тёмный кайф.
Игорь присвистнул, и в его глазах читалось неподдельное восхищение.
— Ну ты и урод, Шрам! – весело крикнул он, будто я только что предложил сходить на бойню развлечься.
— Срок тебе – три месяца! – бросил он, как вызов.
Три месяца.
Девяносто дней, чтобы разрушить чью-то жизнь.
Чтобы доказать…
А что, собственно, я хотел доказать?
Что я и вправду тот монстр, каким меня все считают?
— Идёт. И готовь тачку. Она будет моя.
Мы пожали руки.
Его хватка была твёрдой, моя – каменной.
Я уже чувствовал грязь этого пари на своей коже.
Сергей, молча наблюдавший за всем этим, с мрачным видом разбил наши руки.
Старинный жест.
— Спор заключён, – пробормотал Серый, и в его голосе прозвучала тень чего-то, что было похоже на сожаление.
Мне было плевать.
Я отдёрнул руку и сунул её в карман куртки, словно пытаясь стереть с ладони липкое ощущение только что произнесённой клятвы.
— Это будет интересно, – веселился Игорь. – А теперь идём на пары, пока нас снова не выперли из универа.
* * *
— МИЛАНА —
Библиотека была моим тайным убежищем.
Здесь царил запах старых книг и тишины, здесь время замедляло свой бег, а реальность отступала, уступая место вечным сюжетам, застывшим на холстах и в строчках.
Здесь я могла полной грудью дышать.
Я искала «Символизм в искусстве Прерафаэлитов».
Последний экземпляр должен был быть где-то здесь, на верхней полке.
Вставая на цыпочки, протянула руку, кончики пальцев уже почти коснулись грубого корешка.
И вдруг… книги не стало.
Кто-то другой, кто-то высокий и стремительный, легко достал книгу прямо у меня над головой.
Я замерла, ощущая присутствие за спиной.
Оно было таким большим, плотным, что перекрыло поток воздуха и солнечный свет из окна.
Я почувствовала исходящее от него тепло.
Медленно, как в плохом сне, я обернулась.
И попала в ловушку его глаз.
Серых, как пепел после пожара.
Насмешливых, пронзительных и до боли живых.
Это был он.
Тот самый парень с мотоциклом.
Тот, чью смерть я недавно пережила в своих видениях.
— Держи, – сказал он, и его голос был низким, чуть хриплым, будто приправленным дымом и ночными улицами.
Он протягивал мне книгу.
Я, не в силах оторвать от него взгляд, машинально протянула руки.
В ту же секунду меня окутал его запах.
Это был не просто парфюм.
Это был аромат чистого, беспримесного греха.
Холодный бриз, бьющий в лицо на пустом шоссе.
Соль на губах после поцелуя с незнакомцем.
Терпкая горечь глинтвейна, согревающая изнутри холодной осенней ночью.
И что-то ещё… дикое, неукротимое, пахнущее свободой и опасностью одновременно.
От этого запаха закружилась голова, и предательски слабели колени.
Я взяла книгу, наши пальцы встретились.
И мир взорвался.
Не метафорически. Физически.
Белая, ослепляющая вспышка боли ударила мне в висок.
Я не просто «увидела», я снова оказалась там.
«Лязг. Оглушительный, разрывающий тишину. Не мой крик, а визг металла, скручивающегося в неестественной позе. Мотоцикл, его прекрасный чёрный зверь, выворачивается, подминает меня под себя. Острая, жгучая боль в боку, рёбра ломаются с сухим хрустом. Глотка заполняется тёплой, солёной жидкостью. Я не могу дышать. Асфальт холодный и шершавый под щекой. В глазах темнеет…»
Я резко отдёрнула руку, словно обожглась.
Тяжёлый фолиант с грохотом рухнул на пол.
Я стояла, дрожа, пытаясь загнать обратно в лёгкие воздух.
Перед глазами всё ещё плясали чёрные пятна, а в ушах стоял тот самый, леденящий душу лязг.
Парень смотрел на меня с неподдельным изумлением.
Его наглая ухмылка сменилась выражением лёгкого недоумения, даже раздражения.
— Прости… – прошептала я, и мой голос прозвучал чужим и надтреснутым.
Это было всё, что я смогла выжать из себя.
Развернувшись, я почти побежала прочь, оставив его стоять над упавшей книгой.
Я бежала, чувствуя, как его запах, этот пьянящий, греховный аромат преследует меня, смешиваясь со вкусом его крови у меня на губах.
Наверное, он подумал, что это случайность.
Неловкость застенчивой девочки.
Но я-то знала правду.
Прикосновение к нему было прикосновением к его судьбе.
И его судьба была разбита вдребезги.
У книги есть БУКТРЕЙЛЕР
И есть шикарные песни к этой книге ТУТ плейлист