Статья посвящена анализу загадочного религиозного движения стригольников XIV–XV вв., не оставившего после себя собственного учения. На основе обличительной литературы (летописей, посланий) и изучения церковно-исторического контекста предпринимается попытка прояснить причины возникновения и внутреннюю природу этого течения, которое исследователи трактуют крайне широко — от влияния западных ересей до форм русского протопротестантизма.
Часть 1.
Часть 2.
Часть 3.
Часть 4.
Сам собор должен был привести в соответствие некоторые нормы русской богослужебной практики с правилами Кормчей с толкованиями Аристина, о приобретении славянского перевода которой говорит в предисловии к деяниям Владимирского собора 1274 г. митрополит Кирилл.
Первым же правилом собора митрополит Кирилл рассматривает вопрос симонии и качества поставляемых кандидатов.
Он указывает, что возможность поставления священников должна зависеть не от приносимых ими денег, но от морального состояния, особенно акцентируется половая чистота, честность, сдержанность и милосердие к ближним — «не ростовщик ли, не морит ли своей челяди голодом и наготой и не изнуряет ли чрезмерно работой». Митрополит Кирилл, хотя и перечисляет правила, запрещающие симонию в Церкви, сам не решается ее полностью отменить, лишь, как император Исаак Комнин, ограничивает ее размеры ставленнической пошлиной. В то же время митрополит Кирилл пресекает все остальные виды симонии. Уже в первом правиле Собор перечисляет все виды сложившихся и легализованных незаконных поборов и грозит соборным отлучением тем, кто решится к ним прибегать.
Из дальнейшего хода истории мы видим, что половинчатые решения Владимирского собора 1274 г., с одной стороны, осудившие идею и формы симонии в практике Русской Церкви, а с другой — легализовавшие одну из ее форм, не решили вопрос, а скорее даже обострили его. Как справедливо отметил Г. П. Федоров, «каноническое сознание, пробудившееся в среде церковной интеллигенции, едва ли осталось удовлетворено этим компромиссом по греческому образцу». И уже вскоре споры вспыхнули с новой силой. Их питательной средой стали слухи вокруг фигуры митрополита Петра (1308–1326), которого обвиняли в том числе и в симонии. На состоявшемся по этому поводу в 1311 г. соборе в Перяславле митрополит Петр был оправдан, но это далось очень тяжелой борьбой и с помощью гражданской и церковной власти. Обстановка на соборе была накалена до предела, так что, по свидетельству автора жития Петра, дело чуть не дошло до драки: «вмале не безместьно что бысть».
На помощь митрополиту Петру был послан ученый представитель от патриарха Афанасия, но даже несмотря на такую поддержку понадобилась помощь князя. Как свидетельствует историк Татищев: «Преосвященный же митрополит Петр созвал на Переславль собор великий, были тут все епископы, игумены, попы, дьяконы и чернецы, и от патриарха Афанасия клир ученый. И многие прения были, и едва преосвященный Петр, митрополит киевский и всея Руси, от божественного Писания и помощию и заступлением князя Иоанна Даниловича преодолел и проклял того еретика». В данном случае под еретиком, по справедливому замечанию Н. С. Борисова, Татищев ошибочно полагает новгородского протоиерея Вавилу, осужденного на соборе уже 1313 г. Но здесь нам важно увидеть, что сам вопрос о симонии решался уже на соборном уровне и с большим внутренним сопротивлением. Вполне предсказуемо, после собора спор о симонии не прекратился. В пробудившемся отечественном каноническом сознании прещения канонических правил, осуждавших симонию, в том числе как ересь Македония, звучали убедительнее, чем лукавые аргументы греческих апологетов взимания платы за рукоположение, как якобы добровольного пожертвования за понесенные расходы.
Для разбора дела о ставленнической пошлине тверским епископом Андреем был отправлен в Константинополь для изучения греческой канонической практики инок Тверского Богородичного монастыря Акиндин. В это время на константинопольском престоле уже успел смениться предстоятель, и новый патриарх Нифонт I в беседе с Акиндином поддержал позицию тверского епископа Андрея. В своем послании тверскому князю патриарх Нифонт I уподобляет требующих ставленническую пошлину приверженцам ереси Македония и требует присылать к нему епископов, замеченных в таких преступлениях: «Еще же паче горше того творит митрополит — мзды емлет отставления, яко и корчмит есть, продает благодать Святого Духа: то есть преизлеше гнев от Бога; про то же нетокмо изметают святые каноны, но отлучают и проклинают его».
Еще более резкие суждения выразил инок Акиндин в послании тверскому князю Михаилу. В преамбуле послания Акиндин объясняет мотив своего послания желанием не оставаться в молчании «видя ересь растущу и множащюся». Любопытно, что он ассоциирует свою богословскую позицию с мнением определенной группы христиан и идентифицирует их как «нынешних боящихся Бога». При этом Акиндин различает свой подход как исторически укорененный и традиционный — «не яко ново, что вводя», а позицию принимающих ставленническую пошлину как новый богоненавистный обычай, который был установлен административно, то есть был введен «от старейших святителей наших и до меньших». Далее Акиндин указывает, что этот обычай противоречит святоотеческому и апостольскому преданию, ссылаясь, по-видимому, на требование Правил святых апостолов, что низложен быть должен не только получающий сан за деньги, но и рукоположивший его епископ. Акиндин критикует апологию ставленнической мзды как оправдывающие жадность «любоперные словесы», а ее сторонников называет глухими к прямым требованиям постановлений Вселенских соборов. Основываясь на этих же правилах, инок Акиндин считает, что сам факт ставленничества за деньги не только низлагает ставленника, но и профанирует совершаемые им таинства. При этом, предупреждает Акиндин, тот, кто знает о недостойном рукоположении заплатившего ставленническую пошлину и пребывает в общении с ним, также подвергается осуждению. Акиндин свидетельствует о солидарности с ним патриарха Нифонта и иерусалимского патриарха Афанасия, которые заявляли ему, что даже ничтожная сумма, уплаченная за поставление, становится основанием для осуждения. Инок Акиндин сокрушается, что на Руси такое стало возможно: «Нивниманием бо святителей наших и человеческих угодников, а не Божьих, попраны быша апостольские заповедания и отеческие божественные уставы». Он обвиняет иерархию своего времени, поддержавшую практику ставленнической пошлины, в том, что они достигли святительского сана не духовными заслугами и добродетельной жизнью, а карьерными устремлениями: «ихже восхожениe к чистительству, по Богословцу, — благодати человеческой, а не Божьей, ничтоже добродетели не принесшим, ни принести могут». Инок Акиндин в целом критически оценивает уровень современного ему епископата: его представители не только не всегда ведут чистую жизнь, но часто и недостаточно образованны и сведущи в Священном Писании, канонической и святоотеческой литературе, а недостаток личной компетентности заменяют грубым аргументом силы: «Не еже зваться именем точию святителю, и чистительскими ризами украшаться, и множеством предстоящих кичиться, многонародным восследованием чтить себя, и запрещать без правды, мучительски, а не святительски, и злобой покрываться от обличающих, не хотяще держать на себе главы своей — Христа, рекшего: яко кроток есмь и смирен сердцем; и по словеси верховного Апостола: пасете стадо Божье не нужею, но волею, не яко обладающе во всем стаде своем».
Акиндин разбирает в своем послании аргумент сторонников ставленнической пошлины, которые оправдывают ее наличие необходимостью поправить дела вследствие грабежей со стороны татаро-монгольских захватчиков. Инок иронизирует: такая позиция логически непоследовательна, поскольку грабителей как раз и привлекает богатство, и если бы Церковь была бедной, то никакие разбои ей бы не угрожали: «Поганый бо, ли тать, ли разбойник, где видит богатство, то всяко тщание творит пограбить, ли покрасть, ли разбить; а идеже нищата Христова смирения, ту не надеется ничтоже приобрести: то и не насилит и не томит». И наоборот, церковные стяжания как раз и становятся причиной лишних набегов и грабежа церквей. Отвергает Акиндин и аргумент, что богатство нужно для успешной миссии Церкви в мире, утверждая, что апостолы не «богатством от конца и до конца вселенной проповедью слова притекоша».
В заключение Акиндин, предупреждая князя о личной ответственности за попустительство распространению симонии в его владениях, замечает, что епископ, берущий ставленническую пошлину, тем самым лишает себя сана и, что интересно, оскверняет не только себя, но и навлекает осуждение на всех, кто остается с ним в общении.
Таким образом, мы видим, что вопросы соотношения социальных идеалов, бедности и нестяжания складываются задолго до знаменитого спора нестяжателей и иосифлян и появления стригольников.
Конец пятой части.
По материалам: Пешков А. А. Стригольники в обличительной литературе своего времени // Труды Нижегородской духовной семинарии. 2025. №1(26).