В военной истории есть сражения, которые навсегда остаются символами доблести, стратегического гения или безжалостной бойни, изменившими ход истории. Однако есть и такие, которые сохраняются в памяти как примеры невероятного, почти фарсового стечения обстоятельств, приведшего к катастрофе по вине самой же армии, ставшие суровым уроком на все времена.
Ярчайшим, почти хрестоматийным примером последнего является так называемая «битва при Карансебеше», событие, которого по сути никогда не было в классическом понимании этого слова, но которое обернулось для Австрийской империи тяжелейшими, катастрофическими последствиями в ходе Австро-турецкой войны, являвшейся частью русско-турецкой войны 1787–1791 годов. Это уникальная и трагическая история о том, как многоязычная, разрозненная и плохо управляемая армия, воюющая сама с собой в паническом угаре, может нанести себе поражение более сокрушительное и позорное, чем любой, даже самый могущественный внешний враг. Это история, красноречиво демонстрирующая, что порой главная опасность таится не в штыках противника, а в хаосе, непонимании и страхе, посеянном в собственных рядах.
Предыстория этого невероятного казуса неразрывно связана с большой политикой Екатерининской эпохи и амбициями европейских монархов. В 1787 году Российская империя в лице Екатерины II и её союзница Австрия в лице императора Иосифа II, движимые своими стратегическими интересами, вступили в войну с Османской империей. Австрийцы, воодушевленные предыдущими успехами и стремясь расширить свои владения на Балканах, планировали масштабное и решительное наступление, главной целью которого был разгром основных турецких сил в регионе и захлад ключевых крепостей и территорий.
Армия, собранная Иосифом II, была поистине великой и имперской: она насчитывала более 100 000 человек, представлявших собой пёстрый, многонациональный конгломерат из австрийских немецкоязычных полков, венгерских гусар, хорватских граничар, сербских добровольцев, чешских, словацких и трансильванских пехотинцев, польских кавалеристов и многих других народов, населявших лоскутную империю Габсбургов. Эта многонациональность, при всей своей кажущейся мощи и величии, таила в себе главную, фундаментальную слабость – отсутствие единого языка командования и, как следствие, взаимопонимания между простыми солдатами и даже офицерами среднего звена.
Солдаты разных подразделений зачастую не понимали не только приказов, отдаваемых на непонятном им немецком, но и друг друга, что в условиях стресса, темноты и тотальной неразберихи создавало идеальную почву для трагедии, что в итоге и произошло роковой сентябрьской ночью.
Кульминация этого организационного и коммуникационного хаоса наступила вечером 17 сентября 1788 года. Большая австрийская армия, совершавшая сложные манёвры по сближению с предполагаемым противником, подошла к реке Тимиш вблизи современного румынского города Карансебеш. Авангард, состоявший из легких кавалерийских частей, в основном хорватских гусар, первым пересёк реку, проведя разведку, но не обнаружил на том берегу никаких следов турецких войск.
Вместо этого разведчики наткнулись на группу кочующих цыган, которые, увидев военных, предложили им купить несколько бочек шливовицы – крепкой сливовой ракии, весьма популярной в тех краях. Усталые после долгого и напряженного перехода гусары с радостью согласились и начали распивать приобретённый алкоголь, решив таким образом снять стресс и усталость.
Вскоре после этого к месту событий подошла пехотная колонна, состоявшая из солдат-венгров, которые, также чувствуя усталость и жажду, изъявили горячее желание принять участие в возлияниях. Однако гусары, уже расположившиеся на привал и не желая делиться скудными запасами горячительного, решительно отказали пехотинцам. Между подразделениями, и без того не отличавшимися особой симпатией друг к другу, вспыхнула ожесточенная ссора, которая быстро переросла в массовую потасовку с применением кулаков и прикладов. Для устрашения пехоты кто-то из гусар, вероятно, в шутку или от отчаяния, крикнул на своем языке: «Турки! Турки!».
Этот роковой, необдуманный возглас, брошенный в пьяной перепалке, стал той самой единственной искрой, которая упала в гигантскую пороховую бочку, коей была стотысячная армия. Пехотинцы-венгры, не понимая языка гусар, но отчётливо услышав панический крик о приближении врага, в ужасе начали стихийно отступать к реке, создавая давку и сея панику. Пьяные гусары, увидев бегущую в панике пехоту, и сами решили, что турки и вправду напали где-то на флангах, и, бросив свой лагерь, присоединились к хаотичному бегству.
В наступающих сумерках и нарастающей неразберихе офицеры, в основном немецкоязычные, пытавшиеся остановить панику и восстановить порядок, кричали на немецком «Halt! Halt!» («Стой! Стой!»), но их команды тонули в общем гуле и хаосе и были абсолютно непонятны большинству солдат. Более того, кто-то из отступающих, услышав незнакомые немецкие крики, решил, что это кричат наступающие турки, что лишь усугубило панику и придало ей новый, еще более страшный импульс. Вскоре в эту мешанину врезались артиллерийские части, чьи команды также отдавались исключительно на немецком. Орудийные расчёты, увидев несущуюся на них в темноте лавину людей, приняли её за прорыв турецкой кавалерийской атаки и, не раздумывая, выполняя устав, дали залп картечью по своим же бегущим солдатам.
Именно в этот момент была пройдена точка невозврата, после которой остановить трагедию уже не представлялось возможным. Грохот артиллерийского залпа, свист картечи и крики раненых окончательно и бесповоротно убедили всех остальных солдат в огромном лагере, что масштабная битва с превосходящими силами турок началась по-настоящему. В кромешной тьме, под оглушительные крики на десятке разных языков, под грохот выстрелов, взрывы и ржание обезумевших лошадей, началась самая настоящая, братоубийственная резня.
Солдаты, не видя и не понимая, кто перед ними, стреляли друг в друга из мушкетов, офицеры, пытаясь остановить своих, рубились саблями с собственными подчинёнными, целые полки строились в каре и атаковали друг друга, будучи абсолютно уверенными, что сражаются с отборными частями османов. Паника стала тотальной и самоподдерживающейся. Лагерь за несколько минут превратился в филиал ада на земле.
Бегущие в ужасе солдаты опрокидывали повозки с припасами и амуницией, палатки, столкнулись в страшной давке на узком мосту через Тимиш, многие тонули в холодных водах реки, давя друг друга. Император Иосиф II, находившийся при армии и пытавшийся лично вмешаться и остановить кровопролитие, был бессилен: его свита была сметена и рассеяна обезумевшей толпой, а самого монарха чуть не затоптали насмерть, он был спасен своими приближенными ценой больших усилий.
Лишь к утру, когда силы участников этого кошмарного побоища окончательно иссякли и рассвело, открылась вся ужасная и нелепая правда. Вместо поля боя с турецкими войсками австрийцы увидели поле, усеянное телами своих же товарищей, убитых своими же руками. Тысячи солдат были убиты и ранены, ценный артиллерийский парк был частично уничтожен или испорчен, обоз разграблен, а моральный дух некогда грозной армии был сломлен окончательно и бесповоротно, на очень долгое время.
Когда несколько дней спустя, 19 сентября, к Карансебешу действительно подошли передовые части турецкой армии под командованием великого визиря, их ждало шокирующее и непонятное зрелище: покинутый, разгромленный и разграбленный австрийский лагерь, полный тел погибших и следов недавней жестокой и бессмысленной бойни.
Османы, не сделав ни единого выстрела, с удивлением заняли город и продолжили своё успешное наступление, пользуясь тем, что одна из сильнейших армий Европы фактически самоуничтожилась, нанеся себе сокрушительное поражение без какого-либо участия противника. Последствия этой трагической ночи были катастрофическими для австрийской короны. По разным оценкам, австрийская армия потеряла от нескольких сотен до нескольких тысяч человек убитыми и ранеными – причем все эти потери были нанесены исключительно своими же руками. Стратегическая инициатива была полностью и безвозвратно утрачена.
Вся тщательно спланированная кампания 1788 года для Австрии была провалена, что заставило униженного и подавленного Иосифа II отступить и перейти к глухой обороне, фактически переложив основную тяжесть войны на плечи своего русского союзника. Моральный дух армии был подорван на долгие месяцы, а сам император, переживший глубочайшее унижение и психологический шок, впал в тяжелейшую депрессию, что, по мнению многих историков, серьезно подкосило его здоровье и ускорило его кончину в 1790 году, не позволив ему увидеть успешное завершение войны.
Битва при Карансебеше, вернее, трагедия при Карансебеше, является хрестоматийным примером того, как системные недостатки военной организации, катастрофически плохая коммуникация и цепная реакция паники могут привести к катастрофе, по своим масштабам и последствиям сравнимой с поражением в крупном, настоящем сражении. Это суровый урок для всех военных теоретиков и практиков о критической, жизненно важной необходимости единого командования, железной дисциплины и, прежде всего, налаженного взаимопонимания между различными частями одной армии.
Событие это долгое время считалось апокрифом, военной байкой, преувеличенной солдатской легендой, однако современные историки, внимательно изучая архивы и дневники участников, склоняются к тому, что инцидент, пусть и не в столь драматичных и гротескных масштабах, как его часто описывают в популярной литературе, действительно имел место. Он стал мрачным символом всей неудачной для Австрии войны и яркой, наглядной иллюстрацией провала военных и внешнеполитических амбиций просвещенного, но не слишком удачливого в военном деле императора Иосифа II.
Таким образом, Карансебеш – это не просто курьёзный или анекдотичный эпизод из истории, а суровое и вечное предупреждение для всех военачальников и правителей о том, что самый опасный и коварный враг часто скрывается не в стане противника, а в собственных неорганизованных рядах, в непонимании, в страхе и в хаосе, которые, вырвавшись на свободу, способны в одночасье уничтожить любую, даже самую многочисленную и мощную армию, без всякого участия настоящего неприятеля, превратив её из грозной силы в толпу, несущую смерть самой себе.