Дождь лил такую стеной, что казалось — небеса перепутали расписание и решили устроить генеральную стирку всего, что лежало на сушилке над землёй. Парень бродил по тёмному лесу уже третий час и начинал подозревать, что лес — это вообще не лес, а лабиринт, придуманный злым старостою, который когда-то очень хотел быть архитектором, но не поступил в училище.
Парень был мокрый как выжатая тряпка, злой как собака, у которой украли косточку, и голодный так, что мог бы съесть даже диетическую кукурузную кашу — а это, как известно, крайняя степень отчаяния.
И вдруг — чудо!
Сквозь пелену дождя он увидел маленькую одинокую избушку. Она стояла, слегка покачиваясь от ветра, словно думала: «Может, рухну сегодня? Или подожду до пятницы?»
— Ну пожалуйста… — простонал парень. — Пусть внутри тепло, еда и отсутствие маньяков.
Он постучал.
Дверь открылась с таким скрипом, будто у неё артрит.
На пороге стояла дряхлая старуха. Вся сморщенная, сухонькая, в шали, которая видела больше исторических эпох, чем школьный учебник.
— Заходи, милок, — сказала она неожиданно бодрым голосом. — Чего стоишь? Промок же насквозь!
— Спасибо… — промямлил парень. — Я… из леса… и…
— Вижу, вижу, — отмахнулась она, — лесом пропах. Переодевайся, вот сухая рубаха. И садись к столу — у меня как раз похлёбка поспела. С петрушкой! Живой ещё петрушкой, а не той, что дрожит в пакетах по магазинам.
На столе действительно стояла похлёбка. Большая миска, полная чего-то ароматного, горячего и подозрительно вкусного. Парень ел так, будто хотел наверстать весь свой жизненный рацион.
Старуха с довольством наблюдала.
— Хороший аппетит у тебя, милок. Прям любоваться приятно. А то редко кто сейчас ест много — моды какие-то эти ваши… диеты…
Наевшись до предынфарктного счастья, парень почти влез носом в миску — так его клонило в сон.
— Иди, — сказала старуха, — постелю тебе на печке. Печка у меня чудесная, тёплая. Лежишь — и будто жизнь опять в порядке.
Парень поднялся, лег, вдохнул запах сухих трав — и провалился в сон.
Но едва его глаза сомкнулись, как снизу, из подвала, донёсся тягучий, протяжный, явно несчастный стон:
— Уууууууууууу…..
Парень вздрогнул, сел и оглянулся:
— Бабушка! Что это было?
— А, это, — вздохнула старуха буднично, — мой покойный дед.
— Кто?! — парень чуть не свалился обратно.
— Покойный дед. Живёт в подвале. Точнее — дух живёт. По ночам поёт.
— Поёт? — голос парня сорвался. — А что он… поёт?..
Старуха слегка покачала головой, будто вспоминая мелодию:
— Ну как… обычно он исполняет свой хит:
«Э-э-эй — он был злодей,
Э-э-эй — он бил людей,
Э-э-эй — он получил сполна».
Парень завис.
— Бабушка… а вы это… уверены, что это дух?..
— А кто же ещё? — удивилась она. — Ему уже лет сорок как положено быть покойным. И не возражает, между прочим! Культурный покойник.
Стон снова усилился:
— Ууууууууууууйййй…
Парень съёжился.
— Бабушка, — выдохнул он, — я так не смогу уснуть. Это же… жуть какая-то! Может, я пойду его… прогоню?
Старуха резко оживилась, глаза блеснули:
— Вот это характер! Смельчак! А то ходят тут разные — всё ноют, текут, дрожат…
— Я серьёзно, — сказал парень. — Спущусь, скажу ему, чтобы прекращал. Или уйду. Или… по обстоятельствам.
— Ну ступай, ступай, — ласково сказала старуха, подталкивая его к люку в полу. — Дед давно гостей не принимал.
Парень открыл люк. Из темноты пахнуло сыростью, плесенью и чем-то… жующим.
Он спустился по скрипучей лестнице, подсвечивая путь фонариком телефона.
— Эй… — осторожно сказал он. — Кто здесь?
В ответ — стон, но теперь ближе. Гораздо ближе.
— Уууууууууууу-эй!
Телефон мигнул, ослеп и выключился.
— Прекрасно, — пробормотал парень. — Классика. Спасибо, техника.
Он сделал ещё шаг — и тут за спиной грохнуло. Старуха захлопнула люк.
Сверху её голос прозвучал подозрительно бодрым:
— А ну-ка, дед, принимай гостей! Новенький пришёл! Сколько вас таких ходит по лесам — каждый норовит нос сунуть в мой подвал!
Парень рванул к люку — но поздно: заперто. А в темноте раздалось:
— Ууууууу-о-о-О! Гость? Свежий? Добрый вечер!
Парень заорал.
— Бабушкааааа!!!
— Не ори, милок, — отозвалась старуха, — дед у меня силён, но воспитанный. Быстро не съест, пережёвывает тщательно. Польза пищеварению!
— ЧТО?!
— Да ничего, ничего. Не переживай. Ты сам виноват!
И тут в темноте что-то чавкнуло.
Парень почувствовал, как рассудок начал судорожно собирать вещи и пытаться съехать из головы.
— ВЫПУСТИТЕ!
— ПОЖАЛУЙСТА!
— Я НЕ ХОТЕЛ!
— Я ПРОСТО СКАЗАЛ, ЧТО ПРОГОНЮ!
Старуха не ответила. Зато ответил дед:
— Э-э-эй, — протянул он неожиданно музыкально. — Проходит миг… Э-э-эй… силён старик… Э-э-эй… сам виноват!
Пол подвала заходил ходуном. Лестница едва не рухнула. Что-то огромное, булькающее и пахнущее болотом двинулось на парня.
— АААААААА! — заорал он.
— Уууууууу-ХРУМ! — ответил дед.
Раздался предсмертный крик. Очень сочный предсмертный крик — будто кто-то наступил на кота, который наступил на другого кота, который держал в лапках кастрюлю.
Потом — тишина. Только спокойное жевание.
Старуха подошла к окну, защёлкнула ставни и выключила свет.
— Эх, — вздохнула она, — ну вот. Хоть сама его сгубила и на муки обрекла, но пусть знают: жена я своему деду всё ещё верная. Верная. Верна!
Она гордо подпёрла бока и пошла ставить чайник — у неё был долгий вечер впереди.
А в подвале дед, дожёвывая очередного смельчака, довольно промурлыкал свою бессмертную песню:
— Э-э-эй — он был злодей,
Э-э-эй — он бил людей,
Э-э-эй — он получил сполна!
И хотя парень не был злодеем, дед никогда не менял текст ради гостей. Покойник — он принципиальный.
Но это был только первый акт.
Потому что на следующее утро у избушки остановились:
— один грибник,
— два туриста,
— три студента-орнитолога,
— и один инспектор по лесам, который вечно всё проверяет.
И у старухи возникло предчувствие:
«Ох, дед, сегодня у нас будет очень продуктивный день…»