Первым делом, конечно, я в курсе, что на момент смерти деда внуку было что-то около двух лет, и никакого письма он написать бы не мог по причине малолетства. Но, пользуясь словами одного очень известного литературного негра,
можно и не такое. И еще, да простит меня Антон Палыч...
***
Филя Капет, восьмилетний мальчик, коронованный три месяца тому назад в Реймском соборе, в ночь под Рождество не ложился спать. Дождавшись когда дядя Балдуин, прозванный Благочестивым, вместе с кузенами ушли к заутрене, он достал из тяжелого дубового сундука позеленевший от времени медный стилос и, разложив перед собой поцарапанную буковую церу, стал писать. Перед тем как начать выводить первую букву, он с тревогой несколько раз бросил взгляд на двери и окна, прерывисто вздохнул, и покосился на темнеющее на полке Евангелие, привезенное матерью из далекого и таинственного Киева. Цера лежала на старом, с отбитой головой леопарда, троне легендарного короля Дагоберта. Сам он стоял перед ним на коленях.
"Милый дедушка, Ярослав Владимирович! - сопя и помогая себе языком, выводил он - Пишу тебе письмо. Поздравляю Вас с Рождеством и желаю тебе всего от господа бога. Нету у меня отца, а мать по все дни у графа Валуа де Крепи пропадает, а дома её не бывает. Только ты один у меня остался."
Филька перевел глаза на узкую бойницу, в чешуйках слюды металось отражение тусклого масляного светильника, и живо вообразил себе своего деда Ярослава Владимировича, великого князя Киевского. Это был большой, дородный старик с окладистой бородой, торчащими седыми усами и горящими глазами, в красной котте и шоссах. Днем он казнит непокорных баронов и балагурит с верными вассалами, а ночью, севши на огромного дестриэ, объезжает вдоль крепостных стен Киев. Путь его долог, до самого утра, ведь в пределы его стен можно вместить сто, а то и больше Парижей вместе со всеми фобурами. Так ему мать говорила. За ним едут норманны, старый, как дед, но неизменно прекрасный Хакон Эйрикссон и молодой, чуть только постарше Фили, Сигню Альфрикссон. Сигню необыкновенно почтителен и смотрит на всех самыми добрыми на свете глазами. Но за напускной скромностью скрывается стремительность и дерзость. Никто лучше его не умеет стянуть с праздничного стола туррон или кусочек тарта. Отец Арнульф уже много раз наказывал его за это, но Сигню никого не боится, даже отца Арнульфа... Филька вздрагивает и трясет головой, отец Арнульф пропадает. На его месте возникает улыбающийся в бороду Хакон и весело смеющийся Сигню. Они могли бы выгнать гадкого Гильема из Англии, ведь они сами потомки английского короля Свена Вилобородого. Они даже могли бы выбить Гильема из Нормандии, но дед попросил их сразиться с ужасными пацинаками которых опасаются сами венгры. Теперь, наверно, дед стоит у Золотых ворот, щурит глаза на Софийский собор и охлопывая коня разговаривает со стражниками.
- А что, может меду нам испить? - говорит он, доставая из-за пазухи объемную кожаную флягу. Вспоминая вкус меда Филька непроизвольно сглатывает слюну. Стражники почтительно делают по глотку, закатывают глаза и чмокают губами. Дед приходит в неописуемый восторг и со смехом заливисто кричит:
- Les deux gourmands vous pouvez arrêter de saliver, s'il vous plaît ?
Затем он протягивает флягу своим спутникам. Хакон неспеша делает маленький глоток и протягивает мед Сигню. Тот запрокидывает голову и опорожняет флягу.
Погода просто чудесная. Воздух неподвиженен, прозрачен и наполнен свежестью. Луны нет, но Киев видно во всей красе - белоснежные крыши, струящиеся дымки из каминов, деревья, укутанные инеем, и огромные сугробы на бесчисленных деревянных башнях. Небо усеяно яркими и жизнерадостно мерцающими звездами, а Млечный Путь проступает так отчетливо, будто его специально почистили и натерли снегом перед праздником.
Филька вздохнул, почесал стилосом за ухом и продолжил писать:
"А вчерась мне была выволочка. Дядька Балдуин отчитал меня за то, что во время малого королевского совета я по нечаянности заснул и чуть с трона не упал. А на неделе епископ Годфруа де Булонь наложил на меня епитимию, читать Symbolum Apostolorum по сто раз на дню, да я слова напутал. Так он меня градуалом по голове стукнул, не больно, а все ж обидно. Я ж почти король. А сынки баронские и маркизские при дворе за спиной у меня смеются и сладости с моего стола таскают. Оттого еды нет у меня никакой. Утром дают телятину, да рыбу. В обед и на ужин так же, а что б фиников или пирога со сладким сыром, то они все воруют. А сплю я один и в темноте, и свечей не дают, а светильники тушат. Милый дедушка, пришли мне свечей и меда. А лучше сделай божецкую милость, возьми меня отсюда в Киев. Нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру. А Париж город небольшой. А живу я на острове малом посередь реки, на Ситэ. Да еще на том острове епископ живет".
Филя покривил рот, потер кулаком глаза и всхлипнул.
"А я буду тебе орехи щелкать - продолжал он - богу молиться по твоему, а если что, то бей меня хоть и градуалом. А мне то не в обиду будет. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь киевским прево. Али вместях с Сигню буду с тобой ездить. Дедушка милый, нету никакой возможности, хотел было в Киев сбежать, да дядька Болдуин грозился меня за то в графья определить, да к матери отослать. А когда вырасту большой, то за это самое привезу тебе из города Константина копье Лонгина и голову Иоанна Крестителя, да стану за упокой души молить, когда помрешь".
Филька судорожно вздохнул и опять уставился на узкую бойницу в крестах свинцового переплета. Стража зажгла факелы, и огоньки их мелькали за полупрозрачной слюдой рядом с отражением светильника.
"Приезжай милый дедушка, Христом богом тебя молю. И Сигню с собой возьми, да заберите меня отсюда. Пожалей хоть ты меня, а то епископ меня колотит и сладкого дюже хочется, и тоска смертная. Совсем пропащая моя жизнь, хуже некрещеного иудея. А еще кланяюсь теткам своим. Остаюсь твой внук Филипп Капет, милый дедушка приезжай".
Филька закрыл церу, сделаную диптихом, подумав немного он нацарапал на крышке: Дедушке в Киев.
Потом почесался, подумал еще и прибавил: Ярославу Владимировичу.
Довольный тем, что никто не помешал ему писать, он схватил церу и как был выскочил в темный коридор. Давеча отец Арнульф рассказывал ему про посольства с которыми ездят монахи по всему свету, даже и к магометанам и дальше. Подскочив к первому шевалье, стоящему на страже у дверей, он сунул ему в руку церу.
"Монахам завтра в городе отдай" - жарко прошептал он и опрометью бросился в кровать.
Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал... Снился ему Киев. У Золотых ворот, на огромном дестриэ сидит дед и читает его письмо стражникам. Рядом с ним на танцующем коньке сидит улыбающийся Сигню...
Ссылка на другие статьи в том же духе )))
можно в телеграмм
Буду рад комментариям ))) если было интересно ставьте лайк и не забывайте подписаться
Желающие могут посодействовать автору материально 😉
альфа банк 2200 1523 3511 6904 Алексей С
