Друзья! Прочитайте интересный рассказ про зимний опёнок, прямо за душу берёт.
Снег шёл с самого утра, густой и неторопливый, заваливая серый город в мягкую, беззвучную вату. Артём стоял у окна и смотрел, как белые хлопья прилипают к стеклу, тают и стекают мутными дорожками. Внутри была такая же тишина — пустая, неуютная. После новогодних праздников квартира казалась осиротевшей: гирлянды свернуты в коробки, ёлка, осыпавшаяся иголками, выброшена, а за окном — долгое, бесцветное январье.
Ему внезапно, до тошноты, захотелось запаха хвои и мокрой коры. Леса. Того самого, старого соснового бора за рекой, куда они с отцом ходили за грибами.
Отец. Его не было уже три года.
Артём натянул старую дублёнку, взял отцовский складной нож с костяной ручкой — тот самый, что всегда лежал в кармане охотничьей куртки, — и вышел.
Городской парк был пуст. Детишек с санками не было видно, даже собачники отсиживались по домам. Снег глушил все звуки, превращая мир в чёрно-белую графику. Артём углубился в чащу, где росли старые липы и ветлы. Дышалось легче. Морозный воздух обжигал лёгкие, но был свеж и чист.
Он не искал грибы сознательно. Какие грибы в середине января? Это было просто безумие, порыв, вызванный тоской. Он просто шёл, разгребая снег сапогами, и вспоминал. Вспоминал, как отец учил его «читать» лес: где искать подосиновики, как отличить сыроежку от поганки, как по мху определить север.
И вдруг он остановился.
На старом, полузасохшем вязе, покрытом лишайником, будто маленький огонёк, горел крошечный жёлто-медовый зонтик. Гриб. Он рос прямо из трещины в коре, припорошенный с одной стороны снегом, но упрямо выставивший свою шляпку навстречу морозу.
Артём осторожно стёр снег рукавицей. Гриб был не один. Чуть выше, целой семьёй, сидели его собратья — плотные, упругие, с бархатистыми, тёмными ножками. Зимние опята. Flammulina velutipes. Отец показывал ему их однажды, называя «зимними грибами». Говорил, что они не боятся мороза, просто замерзают, а потом, в оттепель, оттаивают и продолжают расти.
Артём аккуратно срезал ножом самый крупный гриб, тот, что был первым маяком, привлёкшим его внимание. Шляпка была холодной и скользкой, но под ней скрывались идеальные, бежевые пластинки. Он поднёс её к носу. Запах был слабым, едва уловимым — влажная древесина, лёгкая горчинка и что-то неуловимо родное, из детства.
Он просидел на заснеженном валежнике, возможно, минут десять, а может, полчаса, просто глядя на этот хрупкий трофей на своей ладони. И вдруг острая, режущая боль утраты, которая не отпускала его все эти годы, начала медленно отступать. Её место занимало странное, тихое чувство.
Это не было воскресение. Это было напоминание.
Напоминание о том, что жизнь не обрывается, как обрывается песня. Она затихает, уходит под снег, чтобы в самый неожиданный момент, в лютый холод, явить миру своё маленькое, упрямое чудо. Эти грибы были свидетельством неистребимой силы, продолжающей тлеть под слоем льда и времени.
Он положил опёнок в карман, встал и пошёл обратно к дому. Снег всё так же кружился, но теперь он не казался ему саваном. Он был просто снегом. А в тёплой квартире его ждал чайник, который можно было поставить на огонь, и память, которая больше не ранила, а согревала.
Он понял, что отец оставил ему не только нож. Он оставил ему глаза, чтобы видеть жизнь там, где, кажется, царит лишь мёртвая зима.
