23 октября 2005 года исполнилось 100 лет со дня рождения выдающегося русского дирижера Александра Шамильевича Мелик-Пашаева (1905-1964). Среди великой плеяды дирижеров первой половины 20 века Мелик-Пашаев занимает особое место. Жанром, в котором ему не было равных, была опера. Ей и оперному театру посвятил маэстро свою недолгую, к великому сожалению, жизнь. Он знал об опере и о театре практически все, познавая секреты профессии изнутри, с самых азов. К дирижерскому пульту Мелик-Пашаев пришел вполне сложившимся зрелым музыкантом-художником, способным «вытаскивать» из оркестра Божественные звуки. Под его пластичными, великолепными руками все элементы спектакля: солисты, хор и оркестр становились единым организмом, не только подчиняющимся воле дирижера, но и свободно, легко дышащим вместе с ним. Это был уникальный дар: чувствовать певца, жить его ощущениями, дышать вместе с ним. Управляя спектаклем, Мелик-Пашаев, по меткому выражению С. А. Самосуда «как бы приглашал музыкантов и певцов к вступлению, а жест его был пластичным и округлым». Певцы любили маэстро, обожали с ним работать. Александр Шамильевич великолепно разбирался в вокале и знал психологию певца, что позволяло не только наладить контакт с артистом, но и добиваться от него прекрасных результатов. Сохранившиеся фонодокументы позволяют нам ныне, в начале 21-го века учиться у Мелик-Пашаева, восторгаясь его искусством, поражаясь результатам его мастерства, мы видим перед собой в его лице бескомпромиссного художника, рыцаря, служившего искусству безраздельно, отдавая себя без остатка.
Мне не довелось видеть Мелик-Пашаева, что называется, «живьем»: я родился через 5 лет после его смерти. Но я рос и воспитывался на его записях, впитывая звучание «его», Мелик-Пашаевского оркестра, вслушиваясь и ловя то «легкое» дыхание, биение сердца спектакля, делающее музыку оперы живой, одушевленной. Благодаря магии энергетики дирижера, ты сам растворяешься в музыке, становясь частью ее и отдаваясь ей без остатка, поддаешься ее эмоции, сопереживая действию. Думаю, что именно теперь следовало бы, наконец, исследовать творческую «кухню» Мелик-Пашаева — музыканта, проанализировать записи, и понять не только «методику», но просто оценить высочайшую себестоимость всего того, что успел сделать этот поистине великий музыкант, учиться на материале, который он нам, потомкам, оставил.
К огромному сожалению, приходится признать, что имя одного из выдающихся дирижеров России мало что говорит учащейся и подрастающей творческой молодежи. Прошлое мало интересует их, поколение «NEXT». Имена коллег Мелик-Пашаева, работавших с ним в Большом театре в разные годы, таких, как Сук, Пазовский, Голованов, Самосуд, Небольсин, Хайкин, Файер, мало что сегодня говорят «юному» уху. Дай Бог, если юный музыкант назовет из дирижеров хотя бы Караяна. Да и сам Мелик-Пашаев вспоминается теперь лишь среди людей старшего поколения да узкого круга профессионалов. А между тем, без Александра Шамильевича не мыслима история Большого театра 20 века. Он почти не известен, как автор двух опер и изумительной симфонии, к сожалению, не исполняющихся и не востребованных на музыкальном рынке. Мы в огромном долгу перед этим скромным, великим музыкантом, творческий путь которого, несмотря на короткую жизнь, не закончен. Он устремлен в вечность, так как совершенство не имеет границ...
О жизненном и творческом пути выдающегося дирижера рассказывает его сын, доктор психологических наук, Член союза художников, главный редактор журнала «Искусство в школе» АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ МЕЛИК-ПАШАЕВ. Думаю, что этот материал будет интересен всем: и тем, кто знал Александра Шамильевича, слышал его, и тем, кто впервые соприкоснется с этим замечательным именем. Хочется надеяться, что материал, предлагаемый читателям журнала «Музыкант-классик» поможет проникнуть в мир выдающегося музыканта и пробудит интерес к его творчеству.
- 23 октября 1905 года родился крупнейший дирижер России первой половины 20 века. Расскажите, пожалуйста, Александр Александрович, о фамилии, о роде вашего отца. Где он родился, как прошло его детство, о его окружении, и что способствовало формированию его, как музыканта?
Род... Вы знаете, будучи в пожилом возрасте, (до старости он не дожил), отец встретился с родственниками в Азербайджане, которых он до этого не знал. Разумеется, они общались по разным поводам, но отец говорил, что много неясного с этой ветвью; кто в родстве, а кто нет, потому что Фамилия оказалась более распространенной, чем казалась. Так вот, эти родственники вытащили из своих архивов «родословное древо», которое они вели, и передали ему. Род там прослеживался достаточно глубоко, по нашим понятиям, до конца семнадцатого века. Так как время было советское, то была там некоторая хитрость: указывалось только две специальности предков — земледелец и чиновник. Земледелец — это, наверное, землевладелец, а чиновник... Не знаю, могли быть разные чиновники. Все это древо я не помню, но оно доходило до поколения моих родителей. Отец отца родился еще в Карабахе. Там, по-моему, в Шуше, жил мой прадед. И почему-то, не знаю, по какой причине, дед перевез всю семью, в том числе, еще тогда маленького отца Александра Шамильевича, В Грузию. Там они поселились километрах в 40-50 от Тбилиси, в селе Шулаверы. Мать Александра Шамильевича была из древнего рода Калантаровых. Этот род с древней историей, жил на землях нынешнего Азербайджана. Когда-то Калантаровы тоже переехали в Грузию, под защиту Грузинского царя и поселились в районе Шулавер. Вот там, осенью 1905 года, в толстостенном, с каменными колоннами, доме, на холме, и появился на свет Александр Шамильевич Мелик-Пашаев. Я попал в Шуловеры уже будучи взрослым. Места, где родился отец, были удивительно красивы. Там невысокие горы кольцом окружают село, жаркие дни и прохладные ночи, царство света и красок. Отец помнил, как по шулаверскому холму к его бабушке поднимались какие - то женщины, наверное, крестьянки, в черных одеждах. Они разговаривали с бабушкой о чем-то, ему, маленькому, непонятном. Таковы были первые впечатления отца о «крепости», так сказать, его детства. Там его крестили, видимо, в Армянской церкви, (в Шулаверах жили, в основном, армяне). Это начало жизни отца, а сознательные его воспоминания связаны уже с Тифлисом (ныне Тбилиси). Отец Александра Шамильевича, мой дед, был, как говорят, мировой судья, очень уважаемый в народе человек. Он рано умер, оставив многочисленное семейство на мать, то есть, мою бабушку, Екатерину Георгиевну.
Детей было шестеро, все мальчики, (причем, было еще двое детей, умерших в младенчестве, кстати, тоже мальчики). Отец был младшим. Ему было года четыре, или пять, когда его отец скончался. Разница в возрасте у сыновей была большая, и вскоре место отца в доме, фактически занял старший брат Георгий. По профессии он был юрист, но о большой карьере пришлось забыть, так как надо было заботиться о младших братьях. Жили они в Тифлисе, материально были ограниченны, но не голодали. Старшие дети начинали работать понемногу, как только могли. Остальные помогали матери и друг другу. В общем, как я понимаю, жили довольно дружно.
Насчет музыки. Тут парадокс, который я оценил только когда стал заниматься психологией и педагогикой искусства. Все дети, доживая до шести-семи лет «подвергались» музыкальному образованию. Приходила учительница, по-моему, одна и та же, и начинала с каждым заниматься на фортепиано. Получилось так, что все оказались способными, кроме шестого, младшего, который оказался совершенно бездарным, не восприимчивым к музыке, а главное, активно ее не любящим. Он не обладал чувством ритма, музыкальной памятью; он был просто не способен повторить простейшее задание. Маленький Александр Шамильевич пользовался любым предлогом, чтобы отделаться от урока музыки: симулировал, читал под столом, или под фортепиано книжку, занимался рассеянно и плохо. Учительница вынесла вердикт: из этого мальчика точно толку никакого не будет. И через какое-то время, к общему удовольствию, все эти мучения кончились. Интересно, что впоследствии из старших братьев никто профессионально всерьез никаким искусством не занимался. Вот парадокс! Но, в то же время, с точки зрения сугубо учебной, они были способными, так как выполняли все, что скажет им учительница. А он — нет. Но зато, он уже лет с пяти, а может быть, с четырех, научился ставить пластинки на старом граммофоне. Там была увертюра к «Кармен» Бизе неизвестного дирижера, и были певцы. Это был где-то 1909-й, 10-й, 11-й год...
- Да, ведь тогда уже граммофонной продукции было достаточно много...
Да, уже были Карузо, Тита Руффо, Шаляпин, Баттистини... В общем, он это все слушал. Как потом вспоминали, особое «зажигательное» впечатление на него производила увертюра к «Кармен». Он начинал размахивать руками, чем, вроде бы, предначертывал свое дирижерское будущее. Пение с тех пор он тоже очень полюбил. Как я теперь понимаю, он совершенно не связывал радость, красоту этих звуков с тем скучным натаскиванием, которое приходилось претерпевать за роялем. Это — одно, а это — другое. И, к сожалению, учительница не могла ему объяснить, дать почувствовать, что эти вещи взаимосвязаны.
Потом его стали брать в театр.
В то время Тбилисский оперный театр был сильный в вокальном отношении, и любые гастролеры могли оказаться на его сцене, «звезды» европейских стран, не говоря уже о Москве и Петербурге. Не знаю, приезжали ли при нем итальянцы. Пели там замечательно, причем, сами грузины — народ голосистый, со вкусом к вокальному искусству... Старшие братья были большими любителями театра, музыки и оперы. Вечера они проводили в основном, в Тифлисской опере, обсуждая новых Манрико, Герцогов и Радамесов, споря о качестве взятых или не взятых верхних «до». Молодые певцы были их гостями и приятелями. Так вот, через какое-то время и маленького Александра Шамильевича стали брать с собой в театр. И вот тут все изменилось. То ли как-то прозвучал голос его будущей судьбы, или просто очарование всего оперного действа, живое звучание, таинственный свет, дирижер за пультом; в общем, взаимодействие всего этого захватило его. Теперь все свободное время он стал посвящать музыке и театру. Как будущий профессиональный музыкант, он поспевал к началу спектакля, а не к какой-то арии, или к «верхней ноте». И тут произошла вторая интересная вещь: он сам стал осваивать ту самую музыкальную грамоту, которую раньше ненавидел. Это не воспринималось им как то, что вызывало отвращение когда-то, потому что он понял, зачем это нужно.
- Ведь это очень важно...
Конечно! Ведь это было нужно ему для того, чтобы понимать и воспроизводить красоту звуков, слышанных им, понимать мир чувств, который он ощутил и принял, как свой собственный. Позже, уже по своей инициативе он начал брать уроки, но в основном, это было безудержное самообразование. Оказалось, что он весьма работоспособен; он мог часами сидеть за роялем, очень быстро научился читать с листа, и даже начал сочинять оперы. Бумаги не было, приходилось расчерчивать по линейке листы для своих громадных опусов. Это были многоактные оперы, которые он писал на собственные либретто. Ему было лет 12-14. Конечно, он не понимал тогда, что значит плагиат. Дети ведь к этому совершенно иначе относятся, нежели взрослые. Поэтому, если ему что-то нравилось, допустим, в «Фаусте», или в «Кармен», Он брал и вписывал к себе, а потом дальше продолжал по-своему...
- В принципе, это, наверное, правильно. Он просто должен был от чего-то отталкиваться. Думаю, это у всех так...
Не знаю... Но примеры есть. Вот Михаил Пришвин, наш замечательный писатель и мыслитель. Он вспоминал, как однажды, будучи подростком, прочитал стихотворение М. Ю. Лермонтова «Скажи мне, ветка Палестины». Ему очень понравилось, и он написал свое стихотворение, но он не знал, что за растение Палестина, тогда он написал «Скажи мне, веточка малины». А дальше все так же, как у Лермонтова. Когда ему сказали: «Это же не твое!» Он не понимал первое время, что это значит; ему это нравится, душу греет, он это принимает, в каком смысле — «не мое?» Он не понимал этих взрослых представлений об авторских правах... Позже он понял, что Миша Лермонтов — одно, а Миша Пришвин — совсем другое. Все это ему полезно было. Так же, видимо, и отец: почему нельзя, если мне нравится? Я все равно лучше не сочиню, так что почему бы не взять понравившееся... Он настолько был в этом смысле невинным человеком, что однажды взял и отнес свои композиторские опыты директору Тифлисской консерватории. Сделал он это по чьему-то совету: «Ах, ты оперы пишешь, так поди вот, покажись...»
А директором тогда был Черепнин, известный петербургский педагог, композитор, большой музыкант. В столице он с кем-то не поладил, и некоторое время был директором Тифлисской консерватории.
- Который из двух? Николай, или Александр?
Николай. И вот, отец пришел к Черепнину со своими «Фаустами»... Он навсегда запомнил удивленное лицо профессора Черепнина, перелистывавшего его партитуры...
- И, наверняка, находившего знакомые мотивы...
Да-да! Видимо, Черепнин был прозорливым человеком, потому что он не только не осудил отца, но даже зачислил его в класс композиции, в консерваторию. Он понял, что мальчик 14 лет, сам линовавший партитурную бумагу для своих произведений, серьезно увлечен. А, кроме того, он ведь действительно сочинял, а не только переписывал полюбившиеся фрагменты. Но учиться в консерватории он не смог. Он был еще маленький, сидение за партой, выполнение довольно сложных заданий он не осилил. Кончилось тем, что он вернулся на свой диван, где продолжил свое самообразование.
Потом один знакомый певец, видя, что отец уже неплохо владеет инструментом, попросил его проходить с ним оперные партии и концертные программы, состоящие из романсов и оперных арий. Однажды, во время занятий, к нему пришел знаменитый в то время в Тифлисе певец, первый бас Тифлисской оперы. Услышав, как занимается отец, бас перетащил его к себе. А это уже была и серьезная работа над оперными партиями. Теперь отец стал постоянно работать со знаменитым Есецким. Есецкий, видно, бескорыстно к нему отнесся, потому что не стал делать отца личным своим концертмейстером, а привел его в театр, где он уже принадлежал всем. Это было время первых лет после революции, надо было как-то переопределять свою судьбу. Школу он кое-как закончил и стал работать в опере, где у него сложились прекрасные отношения с певцами. Это и было основой удивительной его способности, которую отмечали все певцы, с ним работавшие: Они подчеркивали, что музицируя с ним, ты чувствуешь, что он словно несет тебя на руках, что он дышит с тобой, поет с тобой, он всегда знает, какой знак тебе подать, как поддержать... Вот это единство вокального и дирижерского искусства было заложено тогда, с самого начала, благодаря тесной, дружеской работе с певцами. Удивительно: все певцы, которые писали об отце, все говорили одними и теми же словами: он, как будто с тобой поет, он дышит с тобой и т.д. Недавно я перерывал рецензии. Вот Марио Дель Монако, который пел с отцом всего два спектакля. Так он тоже пишет почти теми же словами: «было такое ощущение, что мы выступали с ним (с Мелик-Пашаевым) уже сто раз. .. Он вместе с тобой поет...» Так что это — объективный факт.
В театре отцу приходилось заниматься всем, что, конечно, очень важно. Он суфлировал, играл на фортепиано отсутствующие в оркестре партии, помогал в балете (правда, в дальнейшем балетом он не занимался), дирижировал хором за сценой... Был совершенно анекдотический случай. Однажды на гастроли в Тифлисскую оперу приехал тенор, некто Викторов, главным достоинством которого был чудовищной силы голос. Он выступал в «сельской чести» П. Масканьи, на половину зная партию. И вот, отцу поручили встать в кулису, и не только подсказывать слова, но и начинать пропевать фразы!
Очень трудно себе представить, как это происходило, но спектакль дошел до конца, и никто ничего не заметил.
- Безусловно, все то, чему Александр Шамильевич научился в театре, стало для него хорошей школой. А как он начал дирижировать оркестром?
Это произошло благодаря Ивану Петровичу Палиашвили. Это младший брат знаменитого грузинского классика Захарии Палиашвили. Он был сильным дирижером с большим опытом работы в театрах России и в разных антрепризах, большим пониманием традиций, профессиональной хваткой. Он обратил внимание на отца, который, к слову сказать, пришел в театр 15-16-летним. И вот, Иван Петрович довольно быстро стал втягивать отца в свою работу, давая ему разного рода поручения. То провести акт в торжественном концерте по случаю отъезда известного композитора, то спектакль, иногда даже без подготовки. В молодости, как известно, не так все страшно, так что, он осваивал это все, даже, наверное, не понимая, с каким колоссальным объемом творческих задач он имеет дело.
Зато это была потрясающая практика, которую в классе не получишь.
Да, все осваивалось чисто практически, но это была опережающая практика. Он же потом пошел учиться, «как следует», но он хорошо знал, ЧЕМУ он учится и ЗАЧЕМ он учится. А так... Он имел большой успех у публики. Был он интересен внешне, пластичен, темпераментен, любимец молодежи. К 19-20 годам он был популярным в Закавказье молодым дирижером с большим талантом и хорошими перспективами. При Иване Палиашвили он чувствовал творческую самостоятельность. Дирижерский дебют Александра Шамильевича состоялся за пультом Тифлисской оперы в 1923 году.
Итак, все было хорошо, но... Видимо, сыграла роль его собственное отношение к себе, а кроме того, был толчок извне, от знаменитого баритона Сергея Ивановича Мигая. Многие из Большого театра приезжали на гастроли в Тифлис: В. Барсова, А. Пирогов, молодой С. Лемешев, и другие. Все они встречались с отцом на спектаклях, а по возвращении в Москву рассказывали о нем. С. И. Мигай тоже пел спектакль с отцом, был очень доволен совместным выступлением. Потом они сидели после спектакля, и он очень настойчиво советовал отцу: «Молодой человек, все у вас замечательно, но все-таки не удовлетворяйтесь легкими успехами талантливого юноши. Вам надо учиться, пройти большую, серьезную академическую школу».
Отец почувствовал большую правду в словах выдающегося певца. Да и сам он был не удовлетворен тем, чего достиг; Одно дело быть способным юношей в 20 лет, а другое — остаться таким же в 40 и в 50... Это далеко не одно и то же. И вот, при помощи НАРКОМПРОСА отец едет поступать в Ленинградскую консерваторию, бросив свою успешную карьеру. У него был выбор: Москва или Ленинград. Ему советуют Ленинградскую консерваторию, потому что там преподавал в то время выдающийся дирижер и педагог Николай Малько.
Экзамены Александр Шамильевич сдал очень легко. Основной курс он прошел за два года, потому что стипендию ему дали на этот период времени. Он был самолюбивый юноша, о продлении просить не стал, да и застревать в Ленинграде он особенно не собирался. Он умел интенсивно учиться, что и позволило быстро окончить курс. У него была идея закончить два факультета, прибавив еще и фортепиано; отец очень хорошо играл. Но за два года это оказалось невозможным, поэтому пианизм остался, как вспомогательное средство для дирижера.
(продолжение следует)
«Бескомпромиссный рыцарь искусства», к 100-летию великого русского дирижёра А. Ш. Мелик-Пашаева. А. Панов. Журнал «Музыкант-классик», октябрь-ноябрь 2005 года. Часть 1.
Часть 2 https://dzen.ru/a/aSNo3jvg0wAAa7wL
Часть 3 https://dzen.ru/a/aSNpSsH01ws0VRdA
Часть 4 https://dzen.ru/a/aSNpt42kXwYm4YI-