Ты сразу не захотела лечиться от рака. С самого начала я знала, что ты откажешься от химиотерапии. В детстве, когда я болела, ставив все таблетки под запрет, ты лечила меня травами, чаями и витаминами, на которые у меня была аллергия. «Тебе будет лучше», — так ты и говорила.
Из всех людей, которых я когда-либо встречала, ты была самой здоровой. Ты ела, как птичка, и всё твоё питание состояло из одних только овощей и фруктов. В нашем доме не было сладостей, хлеба и колбасы. Когда я была маленькой, я могла убить, чтобы заполучить кусочек чего-то вредного и запретного. Каждый день ты занималась спортом и много гуляла. Тебя можно было ставить в пример для подражания.
Хотелось бы сказать, что твоя любовь к здоровому образу жизни тебя спасла. Но вышло иначе. Ты крутила обруч и случайно ударила себя по груди. Прикоснувшись рукой, чтобы унять боль, ты нащупала маленький шарик размером с горошину. Вместо визита к врачу ты отправилась в долгое путешествие в Кисловодск. И пока ты наслаждалась там тёплыми лучами солнца, эта зараза внутри тебя быстро разрасталась.
Сколько времени прошло, когда ты впервые пошла к врачу? Полгода? Год? Впрочем, прогнозы докторов были положительными — удалить молочную железу и дело с концом. Но ты и слышать не хотела об этом. Твоё тело для тебя — храм. И в этот храм ты не впустила бы никого, даже надежду на спасение.
Я как могла уговаривала тебя пойти к врачу, но об этом не могло быть и речи. Ты кричала на меня, говорила, что лучше кого бы то ни было знаешь своё тело, ты обещала, что ещё одно произнесённое мной слово о твоей болезни - и ты перестанешь общаться со мной. Ты не боялась даже говорить, что я хочу тебя убить «этим всем лечением».
«Чудодейственные» диеты и шаманы-колдуны — вот что было твоим лечением! Вот им ты верила безоговорочно и… платила, платила столько, сколько скажут. А между тем, времени у тебя оставалось всё меньше и меньше. Я ненавидела их за это, я была готова их убить, но я никак не могла остановить тебя. Никто не мог этого сделать.
На Новый год ты сидела и корчилась от боли под бой курантов. Ты сильно постарела и могла передвигаться только с тростью. Уже несколько месяцев ты улыбалась, стиснув зубы, чтобы никто не заметил твоих страданий. Твои мучения можно было разглядеть только в несмелых, осторожных движениях, скованных болью. И лишь тогда, когда пути назад уже не было, ты всё осознала и согласилась на лечение…
Метастазы расползались по твоему телу, как тягучие паразиты, которым вдруг дали свободу. Боль — теперь она поселилась в твоём теле — каждое движение приносило неимоверные страдания. Тебе кололи конские дозы морфина, чтобы хотя бы немного её унять. Ну а потом ты вовсе перестала вставать с кровати и вообще двигаться.
Когда ты попала в хоспис, надежд уже не осталось. Надежда появилась, когда ты из него вернулась домой. После новых препаратов тебе стало чуточку лучше. Никто уже не верил, что ты выздоровеешь, а я, как дура, верила. Я радовалась каждому дню, когда тебе хотя бы чуточку становилось легче, каждому часу, каждой минуточке, когда твой хмурый взгляд прояснялся. Я верила до последнего дня. Я верила, даже когда тебя еле живую несли на носилках в хоспис во второй раз. Все говорили, что это конец, что тебя везут туда умирать, а я всё равно верила, как безумная.
Тебя больше нет здесь, с нами. Ты уже там. Твоё тело делает свои последние вздохи. А я, как могу, цепляюсь за твоё безмолвное, уставшее, постаревшее лицо, потому что уже знаю, что самое страшное неизбежно. Всего через пару дней я похороню тебя. И больше никогда не увижу.
Я разрешила тебе умереть, мама. И за эту ошибку я буду винить себя до конца своей жизни.
Виктория Годван