Меня направили в стационар с анемией средней тяжести. Я ожидала увидеть обычную терапевтическую палату, но вместо этого меня ждала реанимация, сутки без телефона и видение медицинской системы изнутри — без прикрас. Это история не только о боли и страхе, но и о неожиданном сострадании и вопросах, на которые у меня до сих пор нет ответов.
«Нежданный поворот: Из госпитализации — прямо в реанимацию»
Все началось стандартно: низкий гемоглобин, направление на госпитализацию для переливания крови. Я была готова к нескольким дням в обычной палате, как это бывало и раньше. Но в этот раз правила, как оказалось, изменились. После короткого обследования врач произнесла фразу, которая прозвучала как приговор: «Сейчас такие правила, переливание крови делаем только в реанимации». Это было первым звонком, первым сомнением. Почему? Ведь я была в сознании, я могла ходить и говорить. Мои протесты разбились о каменную стену бюрократии и неких «новых правил». Дорога в отделение реанимации и интенсивной терапии (ОРИТ) напоминала путь в неизвестность, о которой я знала лишь по кадрам из медицинских сериалов.
«Мир за стеклом: Первые минуты в отделении, где выживают»
Меня встретил знакомый по фильмам пейзаж: приглушенный свет, монотонный писк десятков мониторов, спешащие медсестры и воздух, густо насыщенный запахом антисептика и… чем-то еще, что не описать словами. Это был запах борьбы, страха и человеческой немощи. Меня попросили раздеться полностью,забрали все личные вещи включая телефон — единственную ниточку с внешним миром и близкими.... В тот момент я почувствовала себя не пациентом, а объектом, частью этой жуткой механизированной системы. Шутка про «фильм ужасов» сорвалась с губ сама собой, мы с медсестрой посмеялись, но это был смех сквозь нарастающую панику. Я была здесь одна, полностью отрезанная от всего, что было мне дорого и знакомо.
«Ночная вахта: Тихий ужас наяву»
То, что я увидела, оглядевшись, не поддавалось описанию. Люди вокруг были подключены к аппаратам, их тела опутаны трубками и проводами. Кто-то стонал, кто-то бредил,а кто-то истошно кричал. Каждые несколько минут тишину прорезал резкий сигнал монитора — у кого-то падало давление, сбивался ритм сердца. По коридору периодически пролетали каталоги с бесчувственными телами — их увозили «на КТ», как успокаивающе говорили медсестры, но мое сердце сжималось от дурного предчувствия. Я слышала душераздирающие крики из других палат, когда туда привозили новых пациентов. Это был не киношный ужас, это была реальность, от которой не спрятаться. Самое страшное было в осознании: я здесь одна, в полном сознании, и вынуждена быть свидетелем чужой боли и, возможно, чьей-то смерти. Каждая минута растягивалась в час. Я ждала утра как спасения.
«Слом надежды: „Мест в терапии нет“»
Утро принесло не долгожданное освобождение, а новую пытку неопределенностью. После обхода мне пообещали перевод «после обследований». Я терпеливо ждала, пытаясь заглушить внутреннюю тревогу. Но после обеда ничего не изменилось. А потом я случайно услышала разговор медсестер: «Мест в терапии нет, ее вряд ли переведут сегодня». Эти слова прозвучали как приговор. Вторая ночь в этом аду? Эмоции, которые я так старательно сдерживала, вырвались наружу. Это были слезы от бессилия, страха и отчаяния. Истерика, на которую смотрели уставшие, но все же человеческие глаза медсестер. Именно в этот момент мое восприятие персонала начало меняться. Сквозь корку их профессионального безразличия проглянуло сострадание. Ночная смена, еще не выгоревшая до конца, сжалилась над моим состоянием. Меня отвезли в подсобное помещение с оборудованием, где было тише и можно было попытаться поспать. Этот маленький акт милосердия в море ужаса стал лучом света.
«Лицом к лицу с системой: Кто виноват и что делать?»
Радость, когда за мной наконец-то пришли в полдень следующего дня, была безгранична. Я вырывалась на свободу, в мир живых. Но вопросы остались. Главный из них: Кто и зачем придумал эти «правила», которые помещают человека в сознании, нуждающегося в плановой процедуре, в место, предназначенное для борьбы за жизнь? Где грань между необходимостью и травмой? Я искренне верю, что врачи и медсестры реанимации — это герои. Их черствость и резкость — это не черствость, а профессиональная защита. Им приходится сталкиваться с чудовищными вещами каждый день, и без этого «панциря» там просто не выжить психологически. Я перестала злиться на них и начала восхищаться их силой.
Но куда девать свой страх и гнев? Кому жаловаться?
Система несовершенна. Решение о размещении пациента часто диктуется не его состоянием, а банальной нехваткой коек, нормативами и инструкциями. Если вы столкнулись с подобным, ваше право — искать ответы.
Цель — не наказать конкретных врачей (им и так несладко), а добиться того, чтобы система стала более гибкой и человечной по отношению к пациентам, которые, несмотря на тяжелый диагноз, остаются людьми, нуждающимися не только в лечении, но и в психологическом комфорте.
«Цена жизни и цена страха»
Те сутки в реанимации научили меня большему, чем годы жизни. Я увидела обратную сторону медицины — ту, что скрыта от обычных пациентов. Я увидела нечеловеческое напряжение врачей и хрупкость жизни. Я до сих пор вздрагиваю от резких звуков. И да, мне, возможно, действительно нужна помощь психолога, чтобы переварить этот опыт. Но я также вынесла оттуда и странную благодарность. Благодарность за то, что со мной все в порядке, что я вышла оттуда живой и могу об этом рассказать. И бесконечное уважение к тем, кто остается в том закулисье жизни и смерти каждый день, чтобы спасать нас. Моя история — это призыв задуматься. Призыв к системе быть человечнее. Потому что ни одна инструкция не должна быть важнее душевного состояния человека.
А вы сталкивались с неожиданными и пугающими сторонами системы здравоохранения? Что вы чувствовали? Поделитесь своим опытом в комментариях) Продолжение следует.......