Этот случайный звонок всколыхнул прошлое, как камень, брошенный в гладь пруда. «А помнишь ту самую книгу? Ту, из-за которой мы чуть не поссорились?» — голос Натальи звучал так, будто тридцать лет не пролетели с того вечера, когда мы, две наивные выпускницы, отправились в кино за легкой романтикой, а вышли из зала ошеломленные и «перевернутые». Накануне мельком упомянули «Пролетая над гнездом кукушки» по телевизору, и этот телевизионный намек стал тем самым ключом, который открыл давно запертую дверь.
Тот наш поход в кино был побегом от серости общежитийных будней. Мы с Ириной жаждали красивой сказки, а вместо этого нас погрузили в вывернутый наизнанку мир психиатрической лечебницы. Фильм 1975 года, изрядно порезанный цензурой, все равно бил наотмашь. Мы сидели, вжимаясь в бархатные кресла, и я помню, как в самый напряженный момент Ирина схватила меня за руку, и мы одновременно зажмурились, не в силах вынести очередную сцену отчаяния.
Мы вышли на улицу опустошенные, с мокрыми от слез лицами. Шли молча, и этот молчаливый путь был красноречивее любых слов.
— Слава Богу, что мы на свободе, — прошептала я, наконец разрывая тишину. — Что над нами нет этой мисс Гнусен.
— И что мы можем вот так, просто дышать и идти, куда хотим, — тихо откликнулась Ирина.
Эта картина стала для нас уроком стойкости. Она заставила по-новому взглянуть на ценность простых вещей: вечерней прогулки, права выбора, возможности сказать «нет». И конечно, она познакомила меня с Джеком Николсоном. С тех пор в любом его герое, даже самом aged, я вижу отсвет того бесшабашного бунтаря Рэндла Макмерфи, бросившего вызов системе.
Позже, в скучной командировке в глухой район, я совершила свое маленькое открытие: на пыльной полке сельского магазина лежала та самая книга Кизи. Это было чудо. В нашем общежитии этот потрепанный томик стал реликвией, его зачитывали до дыр, передавая из рук в руки.
Именно тогда и появилась та самая загадка. Наталья, которую «Кукушка» поразила не меньше, превратилась в ее фанатку. Узнав, что книга у меня, она начала настоящую осаду. Предлагала немыслимые по тем временам богатства: деньги, дефицитный бразильский кофе, косметику. Я упрямилась, не желая расставаться с сокровищем.
И вот спустя месяцы она совершила свой гениальный ход. Положила передо мной на стол новенький, в ослепительной глянцевой обложке, «Декамерон» Боккачо.
— Меняем? — только и спросила она.
Я сдалась. И до сих пор гадаю: откуда она узнала, что я мечтала именно об этой книге? Это осталось ее маленькой тайной.
Года через два я увидела новый тираж романа Кизи в городском магазине. С глянцевой обложкой, где кукушка в чепце медсестры сжимала в когтях маску — то, что осталось от Макмерфи. Наши критики когда-то настаивали, что кукушка — это аллегория жестокого капитализма, бросающего своих. Но я-то к тому времени уже знала, что английское «cuckoo» означает еще и «сумасшедший», «чокнутый». И дело было не в обществе, а в самой природе безумия, которое может быть и диагнозом, и единственно разумной реакцией на абсурд окружающего мира. Наш перевод названия был красив, но уводил в сторону, делая акцент на полете, а не на сумасшествии.
Теперь они стоят рядом на моей полке — потрепанный бунтарь Кизи и ухоженный классик Боккачо, разделенные шестью веками. Взгляд скользит по корешку «Кукушки», и я ловлю себя на мысли: а не перечитать ли? Интересно, найду ли я в ней теперь те же чувства, что и тридцать лет назад? И может быть, наконец разгадаю старую загадку: как Наталья вычислила мое самое сокровенное литературное желание. Ведь я никому тогда не признавалась, что мечтаю о «Декамероне». Никому.
Тамира СУГЛИНА.