В истинно любящем сердце или ревность убивает любовь,
или любовь убивает ревность.
Д о с т о е в в с к и й
Любовь и ревность, неразлучные спутники жизни. Вечная тема для писателей и поэтов. Нет людей, не испытавших этого чувства! Вот и Достоевский, особо остро испытывая эти чувства, решается на отчаянный поступок. Получив служебную командировку в Барнаул, Достоевский, рискуя многим, тайно едет в Кузнецк, лишь бы увидеться с женщиной, на которую, по его собственному выражению, он «имел права». Приехать, переговорить и всё решить разом! Для этого он готов даже идти под суд. Ведь, Марья Дмитриевна Исаева , подарившая ему надежду на новую жизнь, любит другого!
Однако свидание в Кузнецке было грустным. Когда он вошел в её комнату, она плача и целуя его руки, сказала, что всё потеряно, что брака быть не может — она дала слово другому. Стала рассказывать ему о своем чувстве к Вергунову. Здесь-то Достоевский и узнал его имя. Это был довольно красивый 24-х летний молодой человек, учитель начальной школы Николай Борисович Вергунов.
Достоевский слушал её рассказ стиснув руками голову, потом заметил, что Вергунов когда-нибудь попрекнет её за то, что она хотела только сладострастия. «Ей 29 лет; она образованная, умница, видевшая свет, знающая людей, страдавшая, мучившаяся, больная от последних лет её жизни в Сибири, ищущая счастья, самовольная, сильная, она готова выйти замуж теперь за юношу 24 -х лет, сибиряка, ничего не видавшего, ничего не знающего, чуть-чуть образованного...».
Он отказывался поверить в эту нелепость. Она ему отказывала, как она его убеждала в письмах, только потому, что он человек без средств, а ей необходимо устроить жизнь не только себе, но и сыну. А ее избранник беден и едва сводит концы с концами. Напрасно он пытался убедить её в том, что она будет счастлива с ним, что она должна понять истинные свои чувства и определить отношения между нею и Вергуновым. Однако Марья Дмитриевна не согласилась с его доводами и приписала эти слова жгучей ревности.
Словом, их разговор был похож на тот, который он позже опишет в романе «Униженные и оскорбленные», между Ваней и Наташей.
Фрагменты романа «Униженные и оскорбленные».
«Я понял, что Наташа потеряла уже всякую власть над собой. Только слепая, безумная ревность в последней степени могла довести её до такого сумасбродного решения. Но во мне самом разгорелась ревность и прорвалась из сердца. Я не выдержал: гадкое чувство увлекло меня.
— Наташа, — сказал я, — одного только я не понимаю: как ты можешь любить его после того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его и идешь к нему без возврата, и всех для него губишь? Что ж это такое? Измучает он тебя на всю жизнь, да и ты его тоже. Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви.
— Да, люблю как сумасшедшая, — отвечала она, побледнев, как будто от боли. — Я тебя никогда так не любила, Ваня. Я ведь и сама знаю, что с ума сошла и не так люблю, как надо. Нехорошо я люблю его... Слушай, Ваня: я ведь и прежде знала и даже в самые счастливые минуты наши предчувствовала, что он даст мне одни только муки. Но что же делать, если мне теперь даже муки от него — счастье? Я разве на радость иду к нему? Разве я не знаю вперед, что меня у него ожидает и что я перенесу от него? Ведь вот он клялся мне любить меня, все обещания давал: а ведь я ничему не верю из его обещаний, ни во что их не ставлю и прежде не ставила, хоть и знала, что он мне не лгал, да и солгать не может. Я сама ему сказала, сама, что не хочу его ничем связывать. С ним это лучше: привязи никто не любит, я первая. А все-таки я рада быть его рабой, добровольной рабой; переносить от него всё, всё, только бы он был со мной, только бы я глядела на него! Кажется, пусть бы он и другую любил, только бы при мне это было, чтоб и я тут подле была... Экая низость, Ваня? — спросила она вдруг, смотря на меня каким-то горячечным, воспаленным взглядом. Одно мгновение мне казалось, будто она в бреду. — Ведь это низость, такие желания? Что же? Сама говорю, что низость, а если он бросит меня, я побегу за ним на край света, хоть и отталкивать, хоть и прогонять меня будет. Вот ты уговариваешь теперь меня воротиться, — а что будет из этого? Ворочусь, а завтра же опять уйду, прикажет — и уйду; свистнет, кликнет меня, как собачку, я и побегу за ним... Муки! Не боюсь я от него никаких мук! Я буду знать, что от него страдаю...» .
Эти слова о Наташе из «Униженных и оскорбленных» вполне применимы к Марье Дмитриевне и её отношениям с Вергуновым и Достоевским. Она мучила их обоих и сама из-за них мучилась. И это её болезненное ощущение перекликалось с таким же ощущением Достоевского. Его охватило неудержимое желание пожертвовать своей любовью ради неё и не мешать ей устраивать свою жизнь так, как ей хочется. Достоевский молча выслушал ее признание. По настоянию Марьи Дмитриевны Достоевский лаже согласился встретиться со своим соперником и объясниться. Во время этой встречи Вергунов расплакался и стал умолять Достоевского не мешать их счастью.
Трудно поверить, что Мария Дмитриевна реально существовала, а не была придумана автором «Униженных и оскорбленных». Её истерическая чувствительность, любовь к двоим, взрывы ревности, драматические объяснения, роковые решения, мучение и мучительство — вполне в стиле Достоевского. Когда он приезжает в Кузнецк, она устраивает «сцену втроем», во время которой Вергунов плачет на груди у Достоевского, Достоевский рыдает у ног своей возлюбленной, а Мария Дмитриевна в слезах примиряет соперников. Какая «ситуация «для романа!… Кажется, что жизнь подражает литературе, действительность предваряет вымысел. (Мочульский К. В. Достоевский. Жизнь и творчество. — Париж :Ymca Press, 1947).
И вдруг, перед его отъездом Марья Дмитриевна совершенно неожиданно подала и ему надежду: «Не плачь, не грусти, не всё еще решено; ты и я и более никто» , — сказала она, видя его страдания. В самый критический момент в ней снова вспыхнули жалость и нежность к Достоевскому. А он смог сказать: «К концу второго дня я уехал с полной надеждой».
Однако, когда он выехал из Кузнецка, опьянение недавней близостью выветрилось в дороге; прежние иллюзии его рухнули, а Марья Дмитриевна предстала ему в новом обличии. При этом в душе его, вместо недавней ясности чувств, царил полный хаос.
Уже в письмах Марья Дмитриевна настаивала, чтобы Достоевский изложил Вергунову свои соображения насчет её замужества с молодым человеком. А еще через несколько дней она жаловалась ему, сколь безутешен бедный Николай Борисович, обещающий наложить на себя руки, ежели она не выйдет за него замуж, и опять убеждала Федора Михайловича написать ему письмо.
Ему стало искренне жаль молодого человека. Измученный и униженный, он забыв о своей дипломатии отсылает М. Д. Исаевой и Н. Б. Вергунову письмо (не сохранилось), в котором написал и ей, и ему, уговаривая обоих посмотреть на всё холодно и здраво. В своем письме (не сохранилось) он «представил всё, что может произойти от неравного брака» с ними и призвал Вергунова «подумать о том, что он добивается, не сгубит ли он женщину для своего счастья; ибо ему 24 года, а ей 29, у него нет денег, определенного в будущности и вечный Кузнецк». Тогда как их совместная жизнь, а тем более брак, были бы безумием.
На его призыв Марья Дмитриевна промолчала, а Вергунов обиделся и ответил ему в письме грубой бранью: «... Вы спрашиваете, на какую жизнь я её обрекаю? Но те самые двадцать четыре года, которые вы используете как главный довод против меня, можно обратить и в мою пользу — ведь если мне двадцать четыре года, то у меня еще всё впереди! И неужели же ей лучше будет с вами, тридцатипятилетним пожилым человеком, у которого всё уже позади, уже отличившимся, не в хорошем, а в плохом смысле, и тем самым закрывшим себе все пути? Наконец — не сердитесь, что она и об этом мне рассказала, — человеком больным, всегда мрачным и с дурным настроением! Да и не по той ли причине убеждаете вы меня "отказаться" и "не портить" ей жизнь, что хотите получше устроить свою собственную жизнь? Она любит меня, а не вас, и странно было бы, если бы это было иначе!» (Цит. по кн. «Соловьев Ю. Н. Достоевский. 3-е изд. — М: Молодая гвардия, 1990).
14-го июля 1856 года Достоевский пишет Врангелю:
«Спешу Вам отвечать с первою же почтой, добрейший, бесценный мой Александр Егорович. <...> Я был там, добрый друг мой, я видел её! Как это случилось, до сих пор понять не могу! У меня был вид до Барнаула, а в Кузнецк я рискнул, но был! Но что я Вам напишу? Опять повторяю, можно ли что-нибудь уписать на клочке бумаги! Я увидел её! Что за благородная, что за ангельская душа! Она плакала, целовала мои руки, но она любит другого. Я там провел два дня. В эти два дня она вспомнила прошлое, и её сердце опять обратилось ко мне. Прав я или нет, не знаю, говоря так! Но она мне сказала: «Не плачь, не грусти, не всё еще решено; ты и я и более никто!» Это слова её положительно. Я провел не знаю какие два дня, это было блаженство и мученье нестерпимые! К концу второго дня я уехал с полной надеждой».
Очевидно, что «он победил ревность и горечь, он поступил как Дон Кихот, принося самозабвенную жертву. Но страдал он от этого собственного благородства невыносимо.