...Тогда Пилат в отчаянии дал приказ воинам приготовить крест и распять на нем «царя иудейского». Этот страшный в самой своей простоте приказ Пилата слышали тысячи присутствующего народа, и его несомненно слышал и Иуда Искариот. Все его гнусное дело таким образом увенчалось полным успехом, но этот успех не обрадовал его. Последний приказ Пилата прозвучал для него как грозный приговор над ним самим.
В полной власти сил злобы и сатанинского ослепления Иуда находился лишь до момента совершения самого предательства в саду Гефсиманском. Уже тогда спокойный укор Спасителя: «целованием ли предаешь Сына человеческого?» пронзил его сердце острием внезапного нравственного пробуждения и грозного самообличения, и он в ужасе бежал с места своего сатанинского злодеяния.
Ослепляющий дух алчности мог и после этого отчасти поддерживать в нем бодрость самоизмышленными уверениями, что все затеянное им дело совершится к его – Иудину благополучию, но пробужденный голос совести начал раздаваться в его душе все сильнее, до степени грозного и невыносимого набата.
Иуда наверно присутствовал при всех перипетиях суда и поругании над Христом; он слышал и ругательства черни над Страдальцем, и взвизги бичей, и отзвуки заушений, и безумные, исступленные вопли: «распни, распни Его»! Но можно быть уверенным, что сам он далек был от всякого участия в этих зверских неистовствах, и напротив каждый взвизг бича как бы раздавался над его собственною спиною, каждое заушение болезненно отзывалось на его собственных, мертвенно бледных щеках, и вопли: «распни, распни Его» как бы относились не к кому другому, как к нему самому – Иуде Искариоту.
И о, если бы действительно все это совершалось над ним – злополучным Иудой, а не над тем вон Страдальцем, кроткого взгляда которого он теперь страшился более, чем сатана может страшиться грозной молнии небесной!
И по его душе яркой чередой пронеслись воспоминания последних трех с половиною лет его жизни. Наделенный от природы семенем зла, он был одним из тех людей, которые в условиях своего скромного существования с затаенным ропотом сносят свою незавидную долю и готовы воспользоваться первым случаем, чтобы сбросить с себя иго бедности и низкого положения, чтобы разбогатеть и возвыситься – хотя бы для этого пришлось совершить ужасающее преступление.
Случай свел его с великим Учителем. Не Он ли Мессия? – мелькнула в Иуде тайная мысль; не Он ли тот ожидаемый Царь – Мессия, который, по народному верованию, должен был явиться по исполнении времен, который выведет иудеев из жалкого подчиненного положения язычникам, покорит для них весь мир, соберет для их обогащения все земные сокровища, оденет самого последнего иудея в багряницу, унизанную жемчугами и драгоценными камнями, и будет кормить их изысканными яствами, какие только может доставлять природа земная?
Если так, то вступление в избранное общество такого Учителя есть очевидно дело крайне выгодное и многообещающее, и Иуда, вступая в число последователей Христа, по самому существу своей натуры, на первом плане имел именно земные выгоды.
Христос, конечно, провидел его низкую, злобную, своекорыстную натуру; но принятие его в общество апостолов было одним из тех опытов божественного милосердия, которые часто делаются с целью привести зло в соприкосновение с самим источником добра и дать свободной воле человека возможность при помощи этого добра победить гнездящееся в нем зло.
Но злая воля Иуды не поддалась обаянию и самого источника добра. Иуда мечтал о власти, богатстве и наслаждении, а бож. Учитель проповедовал о смирении, бедности и страданиях. Он не мог не чувствовать бесконечной святости и благости своего божественного Учителя, но проповедь Его казалась ему не соответствующею величию Мессии.
Если вся задача Мессии будет именно такою, какою она являлась из проповеди Пророка назаретского, то Иуда очевидно ошибся в расчете; его мечты о земных благах разлетались в прах; он даже терял и то, что давала ему прежняя скромная доля, и взамен получал лишь залог неизбежных гонений, презрения и всяких бедствий.
Так лучше же, мелькнула в нем лукавая мысль, воспользоваться хоть чем-нибудь, – и он начал удовлетворять свою алчность воровством из общинной кружки апостолов. Но этого ему скоро показалось мало, потому что апостольская кружка была слишком бедна, а часто и совсем пуста.
Нельзя ли поэтому сразу сделать какой-либо более крупный изворот? Дух алчности изобретателен, и обстоятельства благоприятствовали. Иуда ясно видел, с какою ненавистью вожди иудейские смотрели на опасного для их лицемерия Пророка, и порешил просто продать им своего Учителя, пока еще есть возможность для того.
Но такое преступление, взятое во всей его наготе, было бы до невыносимости страшно даже и для Иуды, и он, подобно многим другим величайшим преступникам и злодеям, мог измыслить и более или менее благовидные предлоги к тому. Колеблясь между духом алчности и голосом совести, он мог оправдывать свой злодейский шаг и некоторыми благовидными соображениями.
Не побудит ли Иисуса этот его шаг оставить свою проповедь бедности и самоуничижения и проявить пред своими врагами все свое мессианское величие, которое скорее бы способно было склонить к Нему народ? Если так, то Иуда очевидно окажет этим лишь услугу своему слишком доброму и смиренному Учителю и таким образом будет в праве рассчитывать на участие в его мессианском царстве.
Если же нет, если Учитель погибнет, то значит Он все равно погиб бы; но тогда эта погибель была бы совершенно бесполезною для Иуды, а теперь он верных получит тридцать сребреников, – сумму, достаточную для того, чтобы купить себе участок земли, а впоследствии может получить в награду и еще взятку с целью сокрытия преступления перед народом.
Такие извивы сатанинской логики могли поддерживать в нем алчное возбуждение до самого совершения гнусного дела. Но затем сразу изменилось все. Совершенное им преступление молниеносно озарило его темную душу и обнаружило пред ним самим всю лживость его логики.
Бледный от внутреннего терзания возмущенной совести, он в лихорадочном возбуждении и трепете следил за ходом дела, хотел верить и надеяться – вопреки всякой возможности для этого, что все это приведет к чему-нибудь совсем иному, чем как это было в действительности; с нетерпением ждал какого-нибудь чудесного мановения со стороны Страдальца, от которого бы потряслись самые основы ада.
Но все это было лишь одно предположение возмущенного своею собственною преступностью духа Иуды. Вот уже кончено все, и Пилат произнес роковой приговор. Если бы сразу и настежь отворились врата ада, то только картина того, что происходить в нем, могла бы дать достаточный краски для изображения душевного состояния несчастного предателя в этот момент.
Во всяком случае Иуда не выдержал этого момента. Поспешно бросился он по направленно к храму с своею жалкою добычей, из-за которой он навсегда потерял свое славное наследие апостольского звания, чтобы возвратить назад своим высокопоставленным покупателям тот кошелек, в котором теперь для него раздавались уже не сладостные звуки сребреников, а как бы шипенья целого гнезда смертельно ядовитых змей.
Лопухин А.П. профессор