«Прошлое не умирает. Оно даже не остаётся позади. Оно находится внутри нас»
— Уильям Фолкнер (в переводе Евгения Суханова)
Три недели спустя Виктория сидела в школьной столовой, таская вилкой по тарелке омлета, который уже давно остыл. Вокруг неё бурлила жизнь девятого класса — смех, шум, обычная школьная суета. Маша Рокотова рассказывала что-то про тренировку по волейболу, Даша Морозова обсуждала какого-то парня из десятого класса, Лена читала журнал.
Виктория была с ними, но не была. Её тело сидело за столом, её рот время от времени издавал нужные звуки согласия, но мысли были совсем в другом месте. Каждый день после школы она навещала больницу. Каждый день видела Лете, наблюдала, как девочка теряет волосы, как меняется выражение её лица, как медленно угасает тот яркий огонёк в её глазах.
Химиотерапия началась две недели назад.
«Витя, ты слышишь меня?» — Маша помахала рукой перед её лицом.
«Да, конечно. Про волейбол.»
«Я про Виктора Сергеевича говорю! Он опять назначен главным врачом на два года подряд. Мама говорит, он лучший врач в городе.»
Виктория взглянула на Маши и впервые почувствовала что-то типа зависти. Маша говорила об отце как о достижении, как о статусе. Для Виктории отец был чем-то совсем другим — он был человеком, который каждый вечер приходил домой с усталостью в глазах, человеком, который не спал по ночам, беспокоясь о пациентах.
«Мой отец просто работает, — сказала Виктория тихо. — Как и многие врачи.»
Маша посмотрела на неё с непониманием. Потом повернулась к Даше, и разговор потёк дальше, оставляя Викторию в её уединённом мире мыслей.
После школы, вместо того чтобы идти домой, Виктория направилась в больницу. Это уже стало её второй домом. Охранник на входе уже узнавал её, машинально киваю.
«Ещё раз к Сергею Олеговичу, Витя?»
«Нет, Владимир Иванович. В палату.»
Во вторую палату, третий этаж. Там, где лежала Лете.
Но Лете не было в палате. Вместо неё в кровати лежал пожилой мужчина с жёлтым лицом и затуманенным взглядом. Виктория почувствовала, как ей холодно.
«Она в реанимации, — сказала медсестра Ирина Петровна, одна из постоянных помощников отца. — Сложные сутки. Температура поднялась до сорока, развилась инфекция.»
Реанимация. Слово, которое Виктория боялась. Слово, которое означало, что всё могло измениться за ночь.
«Я хочу её увидеть, — сказала Виктория.»
«Витя, это не разрешено. Ты знаешь правила.»
Виктория кивнула, но не ушла. Она просто стояла в коридоре перед дверью в реанимацию, глядя на стеклянные стены, за которыми можно было разглядеть оборудование, капельницы, мониторы. И откуда-то из этого лабиринта трубок и проводов донеслся слабый голос. Голос Лете, зовущий маму.
Виктория прислонилась спиной к стене и закрыла глаза.
«Витя?»
Она открыла глаза. Перед ней стоял её отец. Он был в белом халате, волосы растрёпаны, под глазами тёмные круги. Сергей Олегович выглядел как человек, который только что вышел из боя.
«Пап. Я...»
«Я знаю, — перебил её отец. — Ирина рассказала. Пойдём.»
Они вошли в его кабинет. Светлая комната с видом на часть города, на горы вдалеке. На стене висела фотография семьи — Виктория, её родители, её младший брат Максим, когда ему было два года. Все улыбались. Это было давно.
Сергей Олегович сел в кресло и жестом предложил Виктории сесть рядом.
«Ей тяжело, — сказал он без прикрас. — Организм очень слаб. Инфекция развивается быстро. Мы делаем всё, что можем, но...»
Он не закончил предложение. Не нужно было.
«Она умрёт?» — спросила Виктория прямо. Она уже знала ответ, но ей нужно было услышать его.
Отец долго молчал.
«Может быть, — сказал он наконец. — Медицина — это не точная наука, Витя. Мы работаем с вероятностями. Надеждой. Иногда нас хватает. Иногда нет.»
«Почему ты мне это не сказал раньше? Когда я пришла сюда в первый раз?»
«Потому что я хотел, чтобы ты узнала, что такое медицина не только из учебников. Хотел, чтобы ты поняла, за что борешься. А теперь... теперь ты сталкиваешься с самым трудным.»
Виктория встала и прошла к окну. Внизу, далеко, можно было видеть море. Оно было спокойно, безразлично к человеческим трагедиям.
«Я хочу помочь, — сказала она. — Я хочу делать что-нибудь.»
«Ты уже помогаешь, просто тем, что ты здесь. Ты помогаешь ей верить.»
«Этого недостаточно.»
Отец встал, подошёл к дочери и положил руку ей на плечо.
«Витя, послушай меня внимательно. Когда я учился в медицинском, было одно правило, которое всегда со мной остаётся. Правило, которое спасает врача. Ты должна делать всё, что в твоих силах. Всё. Но при этом помнить, что ты не волшебница. Не всех спасают. Это не твоя вина. Это судьба.»
Виктория прислонилась к отцу. Она была так устала. Устала от надежды, устала от страха, устала от того, что не могла помочь так, как хотелось.
«Пап, мне страшно.»
«Я знаю, дочка. Мне тоже.»
Лете прожила ещё пять дней.
Последний день был понедельником, тихим сочинским понедельником, когда весь город кажется пустым, как будто люди ещё не вернулись из выходных. Виктория пришла в больницу с букетом полевых цветов — ромашки, незабудки, что-то жёлтое и весёлое.
Реанимация была полна звуков — писков мониторов, жужжания кислородного аппарата, тихого голоса врачей. Сергей Олегович позволил Виктории зайти в палату. Лете лежала с закрытыми глазами, связанная трубками, как марионетка на паутине проводов.
Мама Лете сидела рядом с кровати, держа дочку за руку. Это была женщина лет сорока, с таким же тонким лицом, как у Лете, с такими же чёрными волосами, но с мёртвыми глазами. Глазами человека, который уже отпустил своего ребёнка.
«Витя, — прошептала Лете, не открывая глаз. — Ты здесь?»
«Я здесь, — ответила Виктория. — Я принесла тебе цветы.»
«Положи их сюда, — попросила девочка. — Рядом со мной.»
Виктория положила букет на тумбочку рядом с кроватью. Цветы контрастировали с медицинским оборудованием, как яркий сон среди реальности.
«Витя, ты будешь врачом?» — спросила Лете.
«Да, — сказала Виктория. — Я буду врачом.»
«Хорошо. Тогда спаси много людей. Хорошо? Спаси их вместо меня.»
Виктория попыталась ответить, но голос застрял в горле. Она просто кивнула.
Лете умерла в четыре утра вторника. Сергей Олегович позвонил Виктории и сообщил эту новость тихо, профессионально, но она услышала боль в его голосе.
На похоронах было мало людей. Мама Лете, её отец, несколько родственников. Сергей Олегович пришёл в выходной день, чтобы быть рядом с семьёй. Виктория стояла в стороне, смотря, как хоронят девочку, которая научила её тому, что значит хотеть жить.
После похорон она долго не разговаривала. Две недели молчала почти полностью. Ходила в школу, делала домашние задания, но внутри её была пустота. Чёрная, бесконечная пустота.
А потом однажды, в кабинете отца, когда она приносила ему чай, она увидела на столе новый файл — история болезни новой пациентки. Девочка лет шести с острым лейкозом. Впервые пациент, впервые надежда.
Сергей Олегович смотрел на дочь внимательно, ожидая её реакции.
«Она... она может выжить?» — спросила Виктория.
«Может, — сказал отец. — Шанс есть. И это всё, что нам нужно. Шанс.»
Виктория посмотрела на фотографию девочки. На её улыбку. На её жизнь, которая только начинается, а уже находится в опасности.
«Мне нужно учиться, — сказала Виктория, более похожа на себя. — Больше учиться. Мне нужно быть лучше.»
Сергей Олегович кивнул. Впервые за две недели его лицо озарилось чем-то похожим на улыбку.
«Вот так. Вот теперь я вижу мою дочь.»
Виктория взяла файл с историей болезни. Она не могла её спасти. Но могла попытаться. И это была главная уроки, которую она получила в эти недели — медицина это не о том, чтобы спасать всех. Это о том, чтобы попытаться спасти каждого. И даже если не получается, ты продолжаешь попытку. Для следующего пациента.
Для Лете, чьё имя она запомнит на всю жизнь.