История двукратного олимпийского чемпиона Владимира Викулова, который не смог найти свое место в жизни после окончания карьеры.
История Владимира Викулова и сегодня звучит почти неправдоподобно — слишком редкой была сама траектория его взлёта и слишком горьким оказался его финал. В эпоху, когда детей в хоккейные школы записывали едва ли не сразу после того, как они впервые вставали на коньки, он пришёл в ЦСКА только в пятнадцать. Возраст, который современным тренерам показался бы фатально поздним, для Викулова не стал преградой: всего три года — и его талант оказался настолько ярким, что на него обратил внимание Анатолий Тарасов.
Легендарный тренер, видевший будущих чемпионов буквально с первого шага по льду, не побоялся рискнуть. Так появилось звено, которое через несколько сезонов станут называть одним из величайших в истории советского хоккея: Фирсов — Полупанов — Викулов. Два восемнадцатилетних паренька и 24-летний лидер, уже считавшийся мастером, сплелись в линию атаки, где каждый раскрывал партнёров сильнее, чем мог бы раскрыться сам.
Когда в 1966 году тройка отправилась на свой первый чемпионат мира, никто ещё не понимал, что начинается эра. Золото в Югославии стало лишь предисловием. Год спустя, в Австрии, они превратили турнир в собственный парад: 53 очка на троих за семь матчей — цифра, которая до сих пор выглядит невероятно.
Да, многие считали главным мотором звена Фирсова — его бросок и техника действительно были феноменальными. Но внутри самой тройки существовало куда более глубокое понимание. Они шли как единый организм, где Полупанов обеспечивал силовую мощь и пространство, Фирсов давал фантазию и контроль, а Викулов привносил скорость, филигранный дриблинг и способность видеть игру как будто сверху.
Фирсов позже признавался в своих мемуарах, что молодые партнеры изменили его самого — заставили работать иначе, готовиться тщательнее, относиться к игре серьёзнее. И это был не комплимент, а честное признание: таких юных, сырых, но одновременно зрелых игроков он не видел раньше.
Именно тогда, в середине 60-х, зарождалась хоккейная машина, которую скоро станет бояться весь мир.
И Викулов был её важной, шестерёнкой? Нет. Он был механизмом куда тоньше — человеком, который делал игру умнее, опаснее и изящнее.
Олимпиада, взлёт и признание мастерства
К моменту, когда сборная СССР отправилась на Олимпиаду в Гренобль в 1968 году, Викулов уже перестал быть «молодым дарованием». Он стал частью атакующей машины, которая действовала с такой точностью, будто её собирали не тренеры, а ювелиры. В игре Владимира не было грубости или резкости — он работал на скорости, но думал тонко, иногда почти изысканно.
Советская команда проиграла только один матч — Чехословакии, в котором противник сумел поймать идеальный день. Но поражение не выбило Викулова и его партнёров из ритма: в решающей встрече против Канады сборная СССР устроила разгром, завершив финал символическим счетом 5:0.
Викулов стал четвёртым бомбардиром турнира и лучшим ассистентом — две шайбы и десять передач в семи матчах говорили не столько о его результативности, сколько о самом характере его игры. Он был игроком, который не рвался к славе прямым броском, но умел создать момент там, где другие видели тупик.
Анатолий Фирсов говорил о нём с такой теплотой, которая редко звучит в адрес партнёров по звену, — особенно когда оба находятся на вершине. Он подчёркивал хитрость Викулова: способность удержать шайбу, когда её нужно придержать, и мгновенно расстаться с ней, если появлялась хоть какая-то тень выгодной позиции партнёра.
Викулов видел поле так, как будто на мгновение выпрыгивал из игровой реальности и смотрел на неё сверху. Его передачи были не просто точными — они были «злыми», как говорил Фирсов: карали соперника за малейший просчёт, который обычный игрок даже не успевал заметить.
Именно на этой почве родилась почти мифологизированная версия о «легендарной тройке» — сочетании, которое можно было не менять годами.
Казалось, что их ждёт долгая совместная история, и Викулов к 25 годам станет человеком, который будет вести ЦСКА и сборную вперёд ещё минимум десятилетие.
Но хоккей, каким бы железным он ни казался, всегда подчиняется человеческим судьбам.
А они — гораздо хрупче.
Вскоре появилось первое трещина: Суперсерия, Олимпиада-72, смена партнёров, уход Полупанова из тройки — всё это стало для Викулова не просто изменением рисунка игры, а нарушением внутреннего баланса, от которого зависела его тонкая манера.
Однако даже в такие периоды он оставался игроком, способным перевернуть матч в одиночку, и доказал это в одном из самых драматичных эпизодов своей карьеры — в Суперсерии 1972 года.
Суперсерия, пик карьеры и ломка привычного мира
Новинка в «СЭ»: Такого дрифт-кара в коллекции спортсменов точно нет (здесь)
В начале 70-х хоккейный мир переживал собственную революцию — профессионалы из НХЛ впервые соглашались сыграть против сборной СССР. Для Викулова эта серия стала не просто очередным турниром, а проверкой его игрового характера. Всё, что он умел — тонко мыслить, разрывать оборону скоростью, видеть поле в трёх измерениях — оказалось невероятно востребованным.
Но был один нюанс: к Суперсерии 1972 года его тройка уже перестала существовать в привычном виде. Тарасов вывел из состава Полупанова за нарушения режима, и Викулов вместе с Фирсовым получили нового партнёра — молодого, дерзкого, ещё не знавшего границ собственной смелости Валерия Харламова.
Этот союз оказался мощным, но совсем иным. Харламов требовал больше пространства, больше импровизации, больше риска. Он подталкивал игру к хаосу, в котором чувствовал себя королём. Викулов же был мастером выверенного, точного и умного хоккея. Но именно это сочетание противоположных темпераментов и создало одну из самых интересных связок того времени.
Его звёздный момент в Суперсерии наступил в пятом матче — одном из тех, о которых рассказывали годами. После провального начала (0:3) советская команда оказалась у края пропасти, но за один период превратила поражение в равную игру.
А затем Викулов сделал то, что умел всегда — нашёл щель там, где её не было.
Он подхватил шайбу, проткнул её через клюшку защитника, рванул в одиночный проход и, выдержав паузу, уложил голкипера Эспозито, словно показывал приём ученикам.
Это был не просто гол — это был коридор света, прорыв через всю тяжесть соперничества двух хоккейных миров.
В тот день он стал одним из героев серии, хотя привык оставаться в тени тех, кто забрасывал больше. Но тренеры и игроки знали: такие голы случаются не от удачи — за ними стоит интеллект, редкое чувство игры и холодная голова.
После Суперсерии и Олимпиады в Саппоро (где, к слову, он снова вошёл в число лучших) казалось, что у Викулова впереди долгая история в сборной. Но хоккей — это не только лед и шайба. Это ещё и решения людей, которым подвластна судьба любого игрока.
Сначала Тарасов убрал Полупанова. Затем пришли новые сочетания. Поколение менялось, а место Викулова в этой мозаике постепенно смещалось.
Ещё несколько лет он оставался в составе, выходил на чемпионаты мира, играл в Суперсерии-1975/76, забрасывая важные шайбы. Но уже тогда чувствовалось: его эпоха подходит к концу.
Время требовало других скоростей, другой физики, другого характера.
Он всё ещё был прекрасным игроком — но система, которая двадцать лет назад дала ему шанс, теперь двигалась дальше без оглядки.
И впереди ждала та часть жизни, которая оказалась куда страшнее, чем любой силовой приём на льду.
Когда лед кончился
В конце 70-х Викулов покидал ЦСКА так, будто закрывал за собой не просто дверь, а целую эпоху. Он ещё попытался зацепиться за хоккей — переехал в Ленинград, сыграл короткий отрезок в СКА, но силы были уже не те, а главное — закончилась внутренняя энергия, та самая, что в юности заставляла рваться по правому флангу и обманывать голкиперов одним движением плеча.
Он будто потерял ориентиры в пространстве, где нет расписания тренировок, нет партнёров на льду, нет тренера, который требует, ругает, выжимает максимум. Хоккей много лет был его языком общения с миром, и когда эта связь оборвалась, оказалось, что другой — привычный, бытовой — он освоил куда хуже.
Поначалу казалось, что выход найден: Викулов работал с детьми в школе ЦСКА, передавал им технику, прививал понимание игры, показывал финты, которые придумал ещё в своей легендарной тройке. У него получалось — ученики тянулись к нему, видели перед собой живую легенду.
Но вскоре что-то изменилось внутри.
Старшие товарищи говорили потом, что уход из большого спорта стал для него личной катастрофой: он слишком поздно научился жить не как спортсмен, а как обычный человек. Его хрупкая внутренняя конструкция держалась на льду, а когда лед ушёл, все несущие балки будто проломились одна за другой.
И тогда в жизнь вошёл алкоголь — тихо, незаметно, без бунта, без скандалов.
Он не пил шумно, как хулиганы 70-х, не устраивал истерик, не искал оправданий.
Он просто растворялся — день за днём, месяц за месяцем, не находя больше того, что заставляло утром подниматься с постели.
Работа в школе кончилась.
Семья не выдержала.
Друзья старались помогать, но он замыкался, уходил от разговоров, исчезал неделями.
А потом исчез почти совсем.
В 2011 году Владислав Третьяк, человек, которого привыкли видеть собранным, твёрдым, уверенным в каждом слове, вдруг сказал фразу, от которой у многих перехватило горло: «Викулов стал бомжом. Мы его потеряли».
Это звучало не как обвинение — скорее как крик отчаяния, адресованный в пустоту.
Он рассказывал, что видеть Владимира было тяжело, почти физически больно. Что тот отказался от любой помощи, от лечения, от жилья, от поддержки.
Он будто выбрал растворение, а не борьбу.
Его не было даже на церемонии поднятия именного свитера под своды дворца ЦСКА — момента, когда арена отдает честь своим героям.
Для тех, кто играл с ним, болел за него, обожал его стиль — это стало последней раной, которую уже нельзя было ничем зашить.
Владимир Викулов ушёл 9 августа 2013 года — тихо, незаметно, как человек, который давно утратил связь с самим собой.
Он был одним из самых талантливых нападающих своей эпохи, двукратным олимпийским чемпионом, шестикратным чемпионом мира, участником легендарной Суперсерии, человеком, который мог одним движением переломить игру.
Но хоккей не учит тому, как жить без хоккея.
Этот урок каждый проходит сам — и не все проходят его до конца.