Возвращение в село далось тяжело. Лева всю дорогу колотила нервная дрожь, а ребята шли молча, поглядывая на него с тревогой. Галлюцинация (или что бы это ни было) оказалась куда страшнее любой физической угрозы – она атаковала саму основу его личности.
Идиллию родных улиц нарушали голоса – громкие, полные жаркого спора. На центральной площади, у подножия бронзового Ильича, столкнулись два мира.
С одной стороны – Ленин-монумент. Его металлический голос гремел, как набат, отчеканивая фразы: «…эксплуатация человека человеком! Отчуждение труда! Кризисы перепроизводства, ведущие к войнам!»
Против него стоял молодой человек. Очень молодой на вид – лет двадцати пяти, с острым, насмешливым лицом и холодными, не по годам старыми глазами. Его звали Артем. Он появился в селе пару недель назад, держался особняком, но сейчас его речь лилась рекой, полной язвительной уверенности.
«Вы цепляетесь за устаревшие догмы, «вождь»! – его голос был высоким и четким, резал слух после баса Ленина. – Капитализм – это не система угнетения, это система возможностей! Естественный отбор в экономике! Он поощряет инновации, эффективность, личную инициативу! Да, есть победители и проигравшие. Такова жизнь! Но она двигается вперед! А ваши колхозы и пятилетки? Тупик. Равенство в бедности и серости!»
«Возможностей для кого? Для горстки олигархов, присваивающих себе плоды труда миллионов? – парировал Ленин. – Ты говоришь об инновациях? Кто создал космос, ядерную энергетику, прорывные технологии в СССР, находясь в кольце врагов? Плановое хозяйство!»
«И где этот СССР? Рассыпался в прах! – Артем жестикулировал, и в его движениях была неестественная, почти звериная плавность. – А капиталистический мир жив! Он адаптировался! И я… я лучше знаю, о чем говорю. Я помню старый мир. Я жил в нем. Я родился с редкой мутацией – замедленным старением. Мне больше тысячи лет. Я видел взлет и падение империй. Видел, как ваш «справедливый строй» рухнул под грузом собственной неэффективности и тотального дефицита!»
Толпа, собравшаяся вокруг, замерла. Слова о тысячелетней жизни повисли в воздухе, смешиваясь с шокирующим признанием. Лев застыл на окраине площади, забыв на мгновение о своем состоянии. «Он помнит, – прошептал Лев. – Он действительно помнит».
Ленин склонил массивную голову, его бронзовые глаза сузились.
«Тысяча лет эгоизма и равнодушия– не аргумент в пользу системы, юноша. Это диагноз. Ты дожил до того, что эта система, в своем агонизирующем апогее, уничтожила планету. Твой драгоценный «эффективный» мир привел нас сюда, к этому!» – он широким жестом указал на окружающий их мир – село-крепость среди руин.
«Это сделали не капиталисты, а политики! Солдаты! Фанатики! – в голосе Артема впервые прорвалось что-то похожее на ярость. – Рынок бы этого не допустил! Война – плохой бизнес!»
«Война – лучший бизнес для торговцев оружием и биржевых спекулянтов! – прогремел Ленин. – Ты, проживший тысячелетие, так и не понял простой истины: пока есть частная собственность на средства производства, пока прибыль стоит выше жизни человека, войны будут! Это не ошибка системы, Артем. Это ее логичное, неизбежное завершение!»
Спор достиг пика. Две непримиримые правды, подкрепленные, казалось бы, неопровержимым опытом – тысячелетним с одной стороны и железной логикой учения – с другой, бились друг о друга, не в силах найти точек соприкосновения. Лев смотрел на это и понимал, что перед ним не просто спор о политике. Это была битва за прошлое, за право дать определение той катастрофе, что сформировала их настоящее. И от исхода этой битвы могло зависеть, в какую сторону пойдет их хрупкое будущее. Артем предлагал вернуться к корням болезни, назвав ее единственно возможным порядком. Ленин призывал вырвать болезнь с корнем, каким бы тяжелым ни было лечение. И в этой дискуссии решалась судьба не только села, но и, как ни пафосно это звучало, самой идеи о будущем человечества в этом новом, безумном мире.