Глава 17: Промежуточные данные
Эксперимент получил рабочее название «Фаза Альфа». В нём не было романтики. Была методичность. Как и договорились, на площадке и во время рабочих задач Олег и Анна были натянуто-корректны. Но эта корректность была уже не ледяной, а больше похожей на осторожность сапёров, расчищающих минное поле. Они чётко разделяли зоны ответственности, их диалоги были лишены лишних слов, но и без прежней скрытой колючести.
Истинная «Фаза Альфа» начиналась после ужина.
Первый «сеанс» был неловким до комичности. Они сидели у той же углеродной печки, но на почтительном расстоянии друг от друга, как два переговорщика на враждебных территориях. Молчание затягивалось.
«Итак, — наконец сказала Анна, глядя на огонь. — Протокол эксперимента. Мы… делимся информацией. Нейтральной. Для установления базового уровня доверия».
Олег кивнул, слишком бодро.
«Согласен. Нейтральная информация. Любимый… цвет?»
Анна посмотрела на него как на слабоумного.
«Серый. Практичный. Не маркий. Твой?»
«Синий, — выпалил Олег. — Цвет неба. Земного. Раньше, во всяком случае».
На этом разговор снова заглох. Эксперимент трещал по швам, не начавшись.
Спасение пришло откуда не ждали. На следующий вечер Анна, явно пересилив себя, принесла с собой планшет.
«Я посчитала, — заявила она, садясь. — Средняя скорость строительства «Альфы» на 3.7% выше, когда мы с тобой работаем в разных секторах. Когда наши маршруты пересекаются, моя личная эффективность падает на 12%. Твою я не измеряла».
Олег смотрел на неё, и по его лицу расплывалась медленная, неподдельная улыбка.
«Ты провела статистический анализ нашего… эксперимента?»
«Конечно. Иначе как оценивать результаты? Чувства — ненадёжный параметр. Цифры — объективны».
«Гениально, — сказал Олег, и в его голосе зазвучало восхищение, которое Анна не слышала никогда. — Тогда мой вклад в данные. Когда ты сегодня поправила каску, которую у меня сдуло ветром, мой пульс, согласно показаниям фитнес-браслета, подскочил на 15 ударов в минуту. И оставался повышенным в течение семи минут».
Анна замерла, её щёки слегка порозовели в свете пламени.
«Это… это биометрический факт, — произнесла она, как бы оправдываясь. — Его тоже можно учесть».
«Учти, — легко согласился Олег. — Следующий вопрос по протоколу. Любимый… запах? Кроме озонного воздуха и антисептика».
Анна задумалась, и её лицо смягчилось.
«Свежескошенная трава. В Звёздном городке был кусочек газона. Пахло… домом».
Чёрный чай с лимоном, — сказал Олег. — Старый, дешёвый. С жёсткой горчинкой. И пыль в библиотеке моего деда.... Там пахло мудростью, которой у меня не было.
Так, через абсурдные «научные» отчёты о пульсе и странные опросы о сенсорных воспоминаниях, они начали строить мост. Разговор больше не утыкался в тупики. Они говорили о книгах (её — мемуары лётчиков-испытателей, его — старые фолианты о великих авантюристах), о музыке (её отсутствие у неё, его слабость к громкому и бессмысленному року юности), о страхах (она боялась не высоты, а потери контроля; он — не провала, а забвения).
Как-то раз, через неделю таких встреч, они засиделись допоздна. Спутники уже сменились на небе, и пламя в печи почти угасло.
«Знаешь, что самое парадоксальное? — тихо сказал Олег, глядя на тлеющие угли. — Я потратил жизнь, чтобы убежать от людей. От их мелкости, жадности, глупости. Чтобы стать первым где-то там, среди звёзд. А оказалось, что единственное, что имеет значение здесь, на краю света, — это… понять другого человека. Одного. И быть понятым».
Анна молчала. Потом произнесла, и её голос прозвучал без привычной брони:
«Я всегда была инструментом. Инструментом для полётов, для миссий, для выполнения приказов. Меня ценили за функциональность. Как скафандр или компьютер. А здесь… здесь ты спрашиваешь меня про запах травы. Для тебя я не командир «Рассвета». Я — просто Анна».
Она не плакала. Но в её глазах, отражавших последние искры, было что-то хрупкое и беззащитное.
«Я вижу Анну, — подтвердил Олег. — Которая умеет летать. И которая, кажется, забыла, как просто ходить по земле».
Он не сделал движения к ней. Он просто сидел, предлагая присутствие. Принятие.
Анна глубоко вдохнула, выпрямилась, и на её лицо вернулась привычная собранность, но теперь она казалась не доспехами, а просто позой.
«Завтра на площадке нужно закончить каркас северной стены. Марк будет требовать точности до миллиметра. И мы с тобой будем эффективны. Потому что… потому что это наша работа».
«Потому что это наша работа, — повторил Олег. — А вечером… продолжим сбор данных?»
«Продолжим, — кивнула Анна. И в её глазах мелькнул огонёк, который не имел ничего общего с командованием или эффективностью. Огонёк интереса. Человеческого интереса. — Мне интересно, как твой пульс отреагирует на новый образец местного мха, который завтра принесёт Дмитрий. Для науки».
Олег рассмеялся. И Анна, к своему собственному удивлению, тихо присоединилась к нему. Их смех был тихим, сдержанным, но настоящим. Он разлетелся в прохладном ночном воздухе и потерялся среди шелеста фиолетовых перьев.
Они шли обратно к модулям по отдельности, как и договаривались. Но теперь пространство между ними не было пустотой. Оно было заполнено новыми данными. Данными, которые нельзя было измерить в процентах или ударах пульса, но которые меняли всё.
На следующее утро на стройплощадке Марк Зодчий, наблюдая, как Олег и Анна, не обменявшись ни словом, идеально скоординировано устанавливают несущую балку, толкнул локтем Ирину.
«Смотри-ка. Эффективность на пересекающихся маршрутах, кажется, выросла. Интересный побочный эффект у их «науки».
Ирина улыбнулась.
«Не побочный. Прямой. Они перестали тратить энергию на подавление. Теперь она идёт в работу. И в… что-то ещё».
«Что-то ещё» пока не имело названия. Но оно уже не было страшным. Оно было частью ландшафта. Частью их новой, медленно, шаг за шагом, строившейся реальности.
Глава 18: Урожай
Сезон на Глизе 581g, если его можно было так назвать, менялся. Маленькое красное солнце стояло выше и чуть дольше, а ночи стали короче и теплее. Фиолетовые «перья» на краю плато выпустили странные, похожие на хрустальные колокольчики, соцветия, которые тихо звенели на ветру, наполняя воздух мелодичным, неземным перезвоном. Дмитрий Подольский, с лицом, осунувшимся от бессонных ночей за микроскопом, наконец вынес вердикт: «Съедобно. С поправкой на нашу биохимию. Углеводы, аминокислоты... странные, но усваиваемые. И главное — можно культивировать».
Идея первой грядки родилась сама собой. Но не как суровая необходимость, а как символ. Символ того, что они переходят от выживания к обустройству. Место для неё выбрали недалеко от строящейся «Альфы», на небольшом участке, где грунт показался Дмитрию наиболее перспективным.
Работали все. Даже Борис Кривцов, обычно пропадавший у своих телескопов или пытавшийся расшифровать очередной световой паттерн «Старцев», с энтузиазмом рыхлил грунт специально сконструированной машинкой Марка. Физический труд на своей, пусть и чужой, земле, действовал на всех гипнотически. Это была медитация. Возвращение к самым базовым, почти генетическим ритмам.
Именно здесь, сгорбившись над грядкой с пакетиками семян земной редьки и моркови (экспериментальных, генномодифицированных для тяжёлых почв), Анна и Олег перешли на новый этап своего «эксперимента» — фазу молчаливого совместного действия.
Не было нужды в словах. Олег копал лунки, Анна — бросала в них семена и присыпала их смесью местного и земного грунта. Их движения были настолько отлажены, что со стороны казалось единым процессом. Он протягивал руку — она уже держала нужный пакет. Она указывала взглядом — он поправлял камень, служивший бортиком. Они не касались друг друга, но их энергетические поля, казалось, слились в одно.
Марк, тащивший бак с отстоявшейся водой (её добывали и очищали из атмосферной влаги), остановился, наблюдая за ними.
«Выглядит почти опасно, — пробормотал он Ирине, которая рядом высаживала побеги местных «звонких колокольчиков». — Такая слаженность. Как будто они нашли общий частотный резонанс».
«Они его и нашли, — улыбнулась Ирина, аккуратно расправляя нежные корешки. — Они перестали бороться — друг с другом и с самими собой. Теперь эта энергия уходит в созидание. В общее дело».
«А наши межзвёздные соседи? Как они на наш агрокультурный порыв?»
Ирина кивнула в сторону леса. На опушке, в тени гигантских стеблей, стояли три «бутона»-наблюдателя. Они не приближались, но их «головы» были повёрнуты к грядке. Один из них что-то негромко щебетал.
«Наблюдают. С интересом. Для них это, наверное, выглядит как странный, медленный ритуал изменения ландшафта. Ещё один параметр для их моделей».
Когда основная работа была закончена, и на аккуратной прямоугольной полоске земли лежали будущие ростки, все встали, отряхивая руки. Чувствовалась приятная усталость, смешанная с глубинным удовлетворением.
«Так, — сказал Дмитрий, окидывая грядку хозяйским взглядом. — Полив — по графику. Защитный купол от ультрафиолета — Марк, это твоё. Наблюдение за всхожестью — моё. А теперь — церемония».
Он достал из кармана небольшой предмет, завёрнутый в стерильную салфетку. Развернул. Это был последний из привезённых с Земли семян — семя дуба. Крошечное, сморщенное, невероятно хрупкое.
«Символический жест, — пояснил Подольский. — Дуб. Долговечность. Сила. Укоренённость. Мы посадим его отдельно. Не для урожая. Для... памяти. И надежды».
Место для дуба выбрали на небольшом возвышении, с видом и на грядку, и на «Альфу», и на лес. Готовили место все вместе, по очереди: расчищали камни, рыхлили плотную землю. Земля была твёрдой, пришлось потрудиться.
Когда почва была готова принять семя, настал момент небольшой, импровизированной церемонии. Встали кругом.
«Кто положит семя?» — спросил Дмитрий.
Все посмотрели на Олега. Он был инициатором. Мечтателем, который привёл их сюда. Олег покачал головой и посмотрел на Анну.
«Нет. Это должна сделать командир. Тот, кто отвечает за наше благополучие здесь и сейчас. Кто ведёт нас не к звёздам, а к дому».
Анна замерла. Потом кивнула, приняв ответственность, как всегда. Она взяла семя. Её пальцы, привыкшие к штурвалу и оружию, были невероятно бережны. Она присела и опустила семя в тёмную, влажную глубину ямы. Затем первой бросила горсть земли.
За ней бросил землю Олег. Потом — Марк, Ирина, Борис, Дмитрий. Шесть горстей. Шесть обещаний.
Когда яму засыпали, воцарилась тишина. Над ними простиралось оранжевое небо, вокруг шумел чужой лес, а у их ног лежало крошечное семя чужой, далёкой жизни, которое они только что доверили новой земле.
«Будет странно, если оно взойдёт, — тихо сказал Борис. — Дуб... на Глизе».
«Будет правильно, — ответила Ирина. — Это знак. Что мы не просто гости. Мы... сажаем корни. В самом прямом смысле».
Олег стоял рядом с Анной. Их плечи почти соприкасались. Он не смотрел на неё. Он смотрел на примятую землю над семенем.
«Когда-нибудь, — так же тихо сказал он, чтобы слышала только она, — здесь будет тень. Большая. И кто-нибудь будет сидеть под этим деревом и смотреть на звёзды, которые для него будут просто точками на небе. Не целью. А просто... украшением».
Анна посмотрела на него, и в её глазах он увидел не командира, не коллегу по эксперименту, а женщину, которая поняла его с полуслова. Которая видела ту же самую картину.
«Для этого надо сначала вырастить дерево, — сказала она, и в её голосе не было скепсиса, только спокойная констатация факта. — А для этого — жить. Долго».
«Долго, — согласился Олег. — И хорошо».
Они пошли обратно к лагерю последними. Впереди них шли остальные, что-то оживлённо обсуждая. Тень от голубых скал удлинялась, окрашиваясь в багровые тона. Они шли рядом, и в какой-то момент мизинцы их рук почти коснулись друг друга. Не намеренно. Случайно. Но никто из них не отодвинулся.
Это был крошечный, почти неосязаемый контакт. Но в нём был целый урожай. Урожай доверия, которое проросло сквозь страх. Урожай общего дела. И тихая, ещё не названная вслух надежда на то, что у их истории, которая началась как полёт к звёздам, может быть долгое и прочное продолжение здесь, на земле. Даже если земля эта — чужая.
Глава 19: Сигнал
Первые ростки на грядке пробились через десять дней — хрупкие, бледно-зелёные ниточки земной жизни на оранжево-коричневом грунте Глизе. Это событие вызвало неподдельный восторг. Даже Анна каждый вечер делала небольшой крюк, чтобы проверить прогресс. Дубик, разумеется, молчал. «Он может спать год, а может и десять лет», — философски заметил Дмитрий. Но сам факт, что он там был, под слоем почвы, согреваемый чужим солнцем, имел значение.
Идиллию нарушил Борис Кривцов. Он ворвался в общий модуль во время ужина с лицом, в котором смешались торжество и ужас.
«Сигнал! — выпалил он, не здороваясь. — На частоте мониторинга «Скитальца»! Слабый, закодированный, но… это не наши маяки!»
В ложках застыла паста. Тишина стала густой, как смола.
«Чей?» — спокойнее всех спросила Анна, но её пальцы сжали край стола.
«Не знаю! — Борис почти кричал от возбуждения. — Он идёт не с Земли, это точно! Слишком близко и на непривычной несущей. И модуляция… я такой не встречал. Это… внешний источник. В системе Глизе».
Мысль повисла в воздухе, холодная и неумолимая. Они были не одиноки в этой звездной системе. Возможно, никогда и не были.
««Скиталец» его пеленгует?» — бросил Марк, уже мысленно представляя себе возможные сценарии — от дружелюбных посланий до прицельного луча.
«Да! Источник — где-то за орбитой пятой планеты, газового гиганта. Примерно в тридцати астрономических единицах отсюда. Но это не естественное излучение! Оно структурировано!»
Олег почувствовал, как всё его нутро сжалось. Его мечта о тихом, обособленном царстве рушилась в одно мгновение.
«Может, это… «Флейтисты»? Какая-нибудь их орбитальная станция?» — предположил он, почти надеясь.
«Нет, — покачал головой Борис. — Их коммуникации — световые, биологические. Это радиочастотный сигнал. Технологический. Иной».
Анна встала.
«Всем на «Рассвет». Марк — свяжись со «Скитальцем», переведи все системы в режим пассивного сканирования, минимальная эмиссия. Борис — записывай и анализируй всё, что сможешь. Остальные — стандартная процедура при внешней угрозе. Тишина и наблюдение».
В лагере воцарилась лихорадочная деятельность, приглушённая и сосредоточенная. Радость от ростков была забыта. В окнах модулей погас свет, оставив только тусклое аварийное свечение. Они снова стали экипажем корабля, застигнутого врасплох в чужом океане.
Олег, выполнив свои задачи по проверке периметра, застал Анну на импровизированном командном пункте — у стола с раскиданными планшетами. Она смотрела на график сигнала, выведенный Борисом.
«Что думаешь?» — тихо спросил он.
«Думаю, что наш «испытательный срок» у «Флейтистов» может резко закончиться, — безжалостно честно ответила она. — Если это кто-то ещё, и он технологически развит… мы представляем собой идеальную цель. Шесть человек, примитивный лагерь, богатый корабль на орбите».
«Ты всегда рассматриваешь худший вариант».
«Это сохраняет жизни. Или, по крайней мере, даёт время подготовиться к концу».
Олег сел рядом. Он смотрел не на графики, а на её профиль, освещённый мерцанием экрана.
«А если это не угроза? Если это просто… соседи. Другие соседи. Которые тоже что-то ищут?»
«Тогда почему они молчали все эти недели? Почему сигнал появился только сейчас?»
«Может, заметили активность? Наш «Скиталец». Наши посадочные манёвры. Грядку, в конце концов».
Анна повернулась к нему. В её глазах бушевала война между командиром и той женщиной, что сажала с ним дуб.
«И что? Они решили представиться? «Добрый день, мы цивилизация с пятой планеты, заметили вашу сельскохозяйственную деятельность, хотим торговать»?»
«Почему нет? — упрямо сказал Олег. — Мы же установили контакт с «Флейтистами». Мирно. Почему с другими не может быть так же?»
«Потому что «Флейтисты» — это разумные растения, Олег! Они не строят кораблей! Они не шлют радиосигналов! Те, кто шлёт такие сигналы… они больше похожи на нас. А мы, как ты сам знаешь, — вид довольно опасный и непредсказуемый».
Они замолчали. Через динамик тихо шипел записанный фрагмент сигнала — повторяющаяся последовательность импульсов, слишком правильная, чтобы быть случайной.
«Борис пытается декодировать?» — спросил Олег.
«Пытается. Пока безрезультатно. Но если это действительно послание… что мы должны на него ответить? У нас нет мандата. Нет инструкций от Земли. Только мы сами».
В этот момент в модуль вошла Ирина. Её лицо было спокойным, но глаза выдавали напряжённую внутреннюю работу.
«Я проверяла датчики у границы с лесом. «Флейтисты»… они исчезли. Ни одного «посла», ни «бутона». Лес пуст. Или они затаились».
Это сообщение ударило сильнее, чем загадочный сигнал. Их первые, хрупкие связи с этим миром оборвались.
«Значит, они тоже его засекли, — прошептала Анна. — И восприняли как угрозу. Или как знак, что мы привлекли к себе опасное внимание. Песок в их часах, кажется, начал пересыпаться с ужасающей скоростью».
Олег встал и подошёл к иллюминатору. Снаружи было темно. Ни огней «Флейтистов», ни знакомых силуэтов. Только непроглядная тьма леса и далёкие, равнодушные звёзды. Сигнал из глубин космоса отрезал их не только от прошлого, но и от только что нащупанного настоящего.
«Что будем делать?» — спросил он, глядя в чёрное стекло.
«Ждать, — сказала Анна. — Анализировать. И готовиться. Ко всему. И… продолжать жить. Поливать грядку. Строить «Альфу». Потому что если мы сдадимся и свернёмся в клубок страха, то это и будет настоящим концом. Независимо от того, кто этот сигнал послал».
Она была права. Как всегда. Но впервые её прагматизм не вселял уверенности, а лишь оттенял масштаб надвигающейся неизвестности. Они прилетели, чтобы стать первыми. Но теперь, похоже, они оказались не первыми, а всего лишь… следующими в длинной очереди. И очередь эта подходила к их двери.
Глава 20: Метка в пустоте
Тишина, наступившая после расшифровки, была особого свойства. Не тревожная, не угрожающая. Она была похожа на тишину в пустом зале после того, как все зрители, не досмотрев спектакль, разошлись. Осталась только сцена, декорации и несколько актёров, не знающих, что делать дальше.
Борис Кривцов, потративший последние двое суток на то, чтобы выудить из потока данных хоть какое-то скрытое послание, откинулся на спинку кресла с пустым, опустошённым лицом.
«Всё, — сказал он хрипло. — Это всё. Пакет данных подтверждения. Идентификационные коды «Скитальца». Координаты. Временные метки нашей активности за последние сорок дней. И… автоматическое подтверждение получения. Подпись: «Сеть «Паутина», узел 11743». И больше… ничего. Ни вопросов. Ни инструкций. Ни даже стандартного «удачи». Просто… квитанция».
Олег Любомирский стоял у иллюминатора, спиной к ним. Его плечи, обычно напряжённые в стремлении вперёд, теперь были ссутулены, будто под невидимой тяжестью.
«Квитанция, — повторил он без интонации. — Значит, мы не открыли мир. Мы… отметились. Как курьер, сканирующий QR-код».
«Это же хорошо! — попытался ввернуть оптимизма Марк Зодчий, но его голос прозвучал фальшиво. — Никто не лезет с приказами. Никто не требует отчётов. Мы свободны!»
«Свободны от чего, Марк? — тихо спросила Ирина Велегур. Она смотрела не на него, а на Олега, понимая масштаб катастрофы в его душе. — От того, что нас и так уже отпустили? Мы думали, что рвём пуповину. А оказалось, она была перерезана ещё двадцать лет назад, мы просто не слышали, как кричим».
Анна Решетник сидела за столом, её руки лежали перед ней ладонями вниз — чёткий, контролируемый жест, но пальцы были белыми от напряжения.
«Оперативный вывод: непосредственной угрозы с Земли нет. Вероятность прибытия второй экспедиции в обозримом будущем — близка к нулю. Наш статус: автономное поселение. Никаких изменений в текущих планах». Она произнесла это голосом командира, но в её глазах была не командирская ясность, а туманная пустота. Миссия, как чёткий набор целей, только что испарилась, оставив после себя бесформенное «существование».
Дмитрий Подольский проговорил то, о чём все думали:
«А что, собственно, меняется? Мы и так были здесь одни. Мы и так строили свою жизнь. Теперь мы просто… точно знаем, что мы одни. И что наше одиночество официально задокументировано и никого не волнует».
«В этом и есть вся соль, — сорвался наконец Олег, обернувшись. Его лицо было искажено не гневом, а горьким, беззвёздным отчаянием. — Я потратил состояние, ринулся к звёздам, чтобы оставить след! Чтобы меня запомнили как первого! А я стал… строчкой в лог-файле! Фактом! Меня не забудут — меня уже ВНЕСЛИ В АРХИВ! Как температуру на Марсе или вспышку на Юпитере!»
Он говорил не на них, а в пространство, в ту самую пустоту, что пришла с сигналом.
«Ты хотел быть первым на Глизе, — безжалостно, но без злобы сказала Анна. — Ты им стал. Протокол «Паутины» это зафиксировал. Твоя мечта сбылась. Просто оказалось, что эта мечта… никому, кроме тебя, не интересна. Как и мы все».
В модуле повисло тяжёлое, признательное молчание. Да, именно так. Они были интересны только самим себе. И теперь они это знали со всей космической определённостью.
Вечером они не собирались у огня. Каждый заперся в своём углу, переваривая новую реальность. Олег ушёл к грядке. Он сидел на земле, среди хрупких зелёных ростков, и смотрел на тёмный лес. Оттуда не доносилось щебета, не мерцали огни. «Флейтисты», почувствовав холодную, безжизненную природу сигнала, ушли в глубь. Даже они, казалось, отвернулись от этого никому не нужного факта под названием «человечество».
К нему подошла Анна. Не как командир. Не как участник эксперимента. Просто как человек, которому тоже некуда идти. Она села рядом, не касаясь его.
Долго молчали.
«Знаешь, что я чувствовала всё это время? — наконец сказала она, глядя прямо перед собой. — Ответственность. За них. За тебя. За миссию. Мне нужно было быть твёрдой, чтобы всё не развалилось. А теперь… теперь нечего разваливаться. Миссии нет. Есть просто… мы. Шесть человек на камне».
«И что с нами делать?» — спросил Олег, и в его голосе не было прежней напористости, только усталая растерянность.
«Жить, — просто ответила Анна. — Поливать эту грядку. Строить «Альфу». Наблюдать за «Флейтистами», если они вернутся. Делать то, что мы и делали. Только без… фанфар. Без великой цели. Просто потому, что это — наша жизнь. Единственная, которая у нас есть».
«Это похоже на поражение», — прошептал Олег.
«Это похоже на взросление, — поправила Анна. Она повернулась к нему. В свете далёких звёзд её лицо казалось высеченным из того же тёмного камня, что и скалы вокруг. — Мы летели сюда, как дети, которые убегают из дома, чтобы всем доказать. А дом… он и не собирался нас догонять. Мы оказались не бунтарями. Мы оказались… просто теми, кто ушёл слишком далеко. И теперь нам решать, что делать с этой пустотой. Строить в ней свой дом или рыдать, что он никому не виден».
Олег посмотрел на неё. По-настоящему посмотрел. Не на символ, не на препятствие, не на объект эксперимента. На женщину с твёрдым, усталым лицом, которая в этот момент была единственным твёрдым предметом во всей вселенской пустоте.
«А если дом строить не для зрителей? — медленно произнёс он. — Если строить его… для тех, кто в нём живёт? Только для них?»
«Это единственный дом, который имеет смысл», — сказала Анна.
Они сидели в тишине, и эта тишина уже не была враждебной. Она была просто… данностью. Фоном. Как шум ветра в фиолетовых перьях.
Олег осторожно, как будто боясь спугнуть хрупкое понимание, протянул руку. Не для того чтобы обнять. Просто положил свою ладонь на землю, рядом с её рукой. Их мизинцы почти соприкасались.
Анна не отодвинулась. Она посмотрела на эти две руки, лежащие на чужой земле под чужими звёздами, которые были теперь их единственными звёздами.
«Значит, эксперимент продолжается, — тихо сказала она. — Только теперь… без протокола. Без целей. Просто… чтобы увидеть, что получится».
«Чтобы увидеть, что получится», — согласился Олег.
Они не поцеловались. Не обнялись. Они просто сидели рядом, смотря в одну и ту же пустоту, и теперь эта пустота казалась не такой уж безнадёжной. Потому что в ней было двое. И хрупкие ростки на грядке. И молчаливый, тёмный лес, который, возможно, когда-нибудь снова заговорит с ними.
Сигнал, который оказался не зовом из будущего и не чужим голосом, а бездушным эхом их собственного прошлого с Земли, не соединил их с домом. Он окончательно отрезал их от него. И в этом отрезании, в этой горькой, взрослой свободе, наконец-то появилось место для чего-то настоящего.
Глава 21: Прозрачность
Утро после Сигнала-Призрака было странным. Солнце взошло, как обычно, окрасив небо в медные тона. Фиолетовые перья тихо звенели. Но мир словно выцвел, лишился глянца великой цели. Действия остались теми же — завтрак, проверка систем, работа на площадке «Альфы», — но в них не было прежней заряженности. Это был не рывок. Это была рутина. Вечная.
Именно в этой новой, плоской реальности отношения Олега и Анны перестали быть «экспериментом». Исчезла необходимость давать отчёты, измерять пульс, сверяться с протоколом. Исчезла и сама рамка «эксперимента». Не было больше зрителей — ни Земли, ни даже, как казалось, «Флейтистов». Оставались только они сами.
И это оказалось страшнее. Теперь каждое движение, каждое слово значило что-то само по себе, а не как часть исследования. Нельзя было сослаться на «науку». Приходилось признавать чувства.
Они по-прежнему работали вместе, но молчаливое понимание сменилось прозрачностью. Неловкость ушла, её место заняла тихая, почти пугающая ясность. Анна больше не отводила взгляд, когда их глаза встречались. Она смотрела прямо, оценивающе, как будто пыталась разглядеть в нём то же, что и в незнакомой схеме двигателя — суть, потенциал, слабые места.
Как-то раз, закрепляя панель обшивки «Альфы», Олег не удержал тяжёлый композитный лист. Край соскользнул и больно ударил его по пальцу. Он ахнул, втянув воздух.
Анна была рядом в два счёта. Не с командой «осторожно!», а с быстрым, профессиональным движением — взяла его руку, осмотрела.
«Ушиб. Не сломано. Дай сюда».
Она достала из кармана маленький охлаждающий пакет, активировала его и прижала к его пальцам. Её прикосновение было твёрдым, безжалостно-аккуратным, но в нём не было и тени прежней дистанции. Это была забота не медика, а… партнёра. Того, кто отвечает за свою половину работы и за того, кто её делает рядом.
«Спасибо», — пробормотал Олег, глядя на её склонённую голову, на прядь пепельных волос, выбившуюся из-под каски.
«Не благодари. Ты теперь бесполезен на полчаса. Придётся мне делать твою работу», — сказала она, не поднимая головы, но в углу её губ дрогнуло что-то, почти похожее на улыбку.
«Значит, я тебе нужен? — спросил он, и в его голосе не было прежней бравады, только тихая серьёзность. — Как часть команды? Как... партнёр?»
Анна подняла на него глаза. Серые, ясные, безо всякой брони.
«Ты мне нужен, — сказала она просто, как констатируя погоду. — Потому что без тебя я буду делать всё это одна. А мне не хочется быть одной. Ни в работе. Ни… после неё».
Она отпустила его руку, встала и пошла поднимать тот самый лист. Олег замер, сжимая в ладони холодный пакет. Эти слова прозвучали громче любого признания в любви. Это было признание в необходимости. В той самой зрелой, взрослой связи, которая сильнее страсти, — в партнёрстве.
Вечером они снова сидели у грядки. Всходила редька. Дубик по-прежнему молчал.
«Знаешь, о чём я думаю? — сказал Олег, глядя на тонкие зелёные стебельки. — О том, что мы теперь не колонисты. Мы… садовники. Мы не покоряем планету. Мы ковыряемся на крошечном её клочке. И, возможно, это единственное, что имеет смысл».
«Покорять нечего, — согласилась Анна. — «Флейтисты» были здесь первыми. И, кажется, они покорили эту планету так, как нам и не снилось — не застроив её, а… став её частью. Мы же можем только прижиться. Или не прижиться».
«Как это семя дуба», — кивнул Олег.
«Да. Оно может сгнить в земле. А может — пустить корень».
Они замолчали. Потом Анна, не глядя на него, сказала:
«Когда-то давно, ещё в училище, у меня был… тот, с кем могло бы что-то быть. Лётчик. Но я выбрала карьеру. Выбрала контроль. Потому что боялась, что чувства всё сломают. Что я потеряю себя». Она сделала паузу. «Я думала, что контроль — это сила. А оказалось, это клетка. И ты… ты вломился в эту клетку не как захватчик. А как… ещё один заключённый, который показал, что дверь-то не заперта».
Олег слушал, не дыша. Это было больше, чем он смел надеяться услышать.
«Я не знаю, что у нас получится, — продолжала она, наконец повернув к нему лицо. — Я не умею этого. Не умею быть… просто женщиной. Не командиром, не функцией».
«А я не умею быть просто человеком, — тихо ответил Олег. — Всю жизнь я был или банкиром, или меценатом, или безумцем, летящим к звёздам. Никогда — просто Олегом. Может… мы научимся этому вместе? Как садовники. Методом проб и ошибок».
Анна посмотрела на его руку, всё ещё слегка покрасневшую от ушиба, потом на его лицо. И кивнула. Это был не романтический кивок. Это был договор. Тяжёлый, трезвый, без гарантий.
«Хорошо, — сказала она. — Давай попробуем. Без экспериментов. Без отчётов. Просто… будем рядом. Посмотрим, что вырастет».
Он протянул руку — не к ней, а к земле между ними, ладонью вверх. Ждущий жест. Не требующий. Просто предлагающий.
Анна посмотрела на его ладонь, потом на своё рабочее, в царапинах и пятнах грунта, запястье. Медленно, будто преодолевая последнюю невидимую преграду, она положила свою руку поверх его. Их пальцы не сплелись. Они просто легли друг на друга, тяжёлые, тёплые, реальные. Шрам на её большом пальце пришёлся точно на синяк на его мизинце.
Они сидели так, глядя не друг на друга, а на их руки, лежащие на земле Глизе 581 g. Это не было объятием. Это было основанием. Первым камнем в фундаменте того самого дома, который они решили строить не для зрителей. А только для себя.
А вдали, на опушке леса, среди фиолетовых теней, слабо мерцал одинокий светящийся узел. «Библиотекарь» вернулся. И наблюдал. Не за угрозой. Не за чужаками. А за двумя существами, которые, наконец, перестали метаться и начали медленно, неуклюже, но необратимо… укореняться.
Глава 22: Первый урожай и первая тень
Редька взошла. Не пышной щёткой, а редкими, но упрямыми ростками, пробившимися сквозь оранжевый грунт. Для экипажа это стало событием почти сакральным. Они стояли вокруг грядки, как первобытные земледельцы у своего первого поля, и в их глазах горел немой восторг. Это был не просто овощ. Это было доказательство — их жизнь, их усилия могут приносить плод и на этой земле.
Дмитрий Подольский, сгорбившись над самым крепким ростком, бормотал себе под нос:
«Фотосинтез идёт... пигментация адаптируется к спектру... выживет, чёрт возьми, выживет...»
Марк Зодчий уже придумывал систему капельного полива из переработанных трубок, а Борис Кривцов, забыв на время о звёздах и сигналах, с наивным любопытством тыкал пальцем в землю, пытаясь понять её структуру.
Олег и Анна поливали грядку из общего бака, передавая лейку из рук в руки без лишних слов. Их совместные действия стали настолько отлаженными, что казались единым организмом. После полива они остались вдвоём, а остальные разошлись по своим делам — Борис к телескопам, Дмитрий к образцам, Марк и Ирина — доделывать каркас «Альфы».
Олег вытер лоб. День был теплее обычного.
«Похоже, у них тут бывает что-то вроде лета, — заметил он. — Надо подумать о тени. Для грядки. И для... ну, для себя».
Анна посмотрела на низкое красное солнце, затем на голые стены строящейся «Альфы».
«Тень... Да. Это практично».
Но в её голосе прозвучало нечто большее, чем практичность. Олег уловил это. Он посмотрел на неё, потом на небольшой выступ скалы неподалёку, куда падала прохладная тень во второй половине дня.
«Можно было бы поставить там что-то... — начал он неуверенно. — Не модуль. Так... навес. Скамью. Место, чтобы сидеть и смотреть».
«Смотреть на что?» — спросила Анна, но вопрос был не издевательским, а задумчивым.
«На лес. На небо. На грядку. Ни на что. Просто сидеть».
Она медленно кивнула.
«Место, чтобы сидеть. Без цели. Да... это было бы... правильно».
Их разговор был прерван тревожным, сдавленным криком из модуля связи. Это был голос Бориса. Они бросились туда.
Борис сидел перед экраном, но смотрел не на него, а куда-то внутрь себя, его лицо было серым.
«Они... они пришли, — выдавил он. — «Флейтисты». Но не те...»
На экране монитора наружного наблюдения была картинка с камеры у границы леса. Там стояли не знакомые «бутоны» и не «Старцы». Стояли три существа, которых они никогда не видели. Они были выше «Старцев», их тела больше напоминали не стволы, а собранные в пучок гибкие, серо-стальные прутья, лишённые чешуи. На месте «бутонов» у них были сложные, многогранные структуры, похожие на скопления чёрных кристаллов. Они не светились. Они поглощали свет, отчего казались вырезанными из самой ночи. И они были абсолютно неподвижны.
«Стражи? — прошептала Ирина, подойдя сзади. — Солдаты?»
«Или... санитары, — мрачно предположил Марк. — Пришли проверить, не загрязнили ли мы их мир после того странного сигнала».
Анна уже была в своём элементе — элементе командира перед лицом неизвестной угрозы.
«Никаких резких движений. Никакого оружия на виду. Ирина, Марк — снаружи, у «Альфы», делайте вид, что работаете. Олег, Борис — со мной к границе. Дмитрий, оставайся здесь, следи за показаниями».
Они вышли. Новые существа не шелохнулись, когда люди появились на виду. Их «кристаллические» головы были повёрнуты в сторону лагеря, но казалось, они смотрят сквозь него, на что-то за его пределами.
Олег шёл рядом с Анной, чувствуя, как её плечо напряжено, как она вся собралась в тугую пружину. Но он также чувствовал нечто новое — не одиночество командира, а его собственную, немую солидарность с ней. Он был здесь не пассажиром. Он был частью этого.
Они остановились в десяти метрах от существ, у края каменной мозаики, которую когда-то выложили «Флейтисты». Существа молчали. Тишина была густой, тяжёлой, иной, чем раньше. Не созерцательной, а оценивающей. И осуждающей.
Один из существ сделал шаг вперёд. Его движение было не плавным, а резким, точным, механическим. Он поднял одну из своих «рук» — пучок прутьев — и указал ею не на людей, а вверх, на небо. Потом медленно опустил руку и указал на их лагерь, на «Альфу», на грядку. Жест был ясен: «Вы пришли оттуда. И это — то, что вы здесь сделали».
Затем он издал звук. Не щебет, не трель. Это был низкий, вибрационный гул, от которого зазубрилась земля под ногами. Звук повторился трижды, с чётким интервалом.
«Это не язык, — прошептал Борис. — Это... код. Предупреждение. Или приговор».
Второе существо подняло свою «руку». На её конце что-то щёлкнуло, и появился тонкий, тёмный луч света. Он был не светящимся, а, наоборот, поглощающим свет, как чёрная дыра в миниатюре. Луч медленно прочертил в воздухе перед ними линию от одного края мозаики до другого. Затем луч погас.
Линия, им прочерченная, висела в воздухе ещё несколько секунд — тёмный, невыцветающий шрам на реальности, — прежде чем медленно раствориться.
Сообщение было ещё яснее. Граница.
Третье существо повернулось и медленно, не оглядываясь, пошло обратно в лес. За ним последовали двое других. Через минуту они растворились в фиолетовых зарослях.
Люди стояли, не в силах пошевелиться. Воздух после их ухода казался вымершим.
«Что... что это было?» — наконец выдохнул Олег.
«Ответ, — хрипло сказала Анна. Её лицо было каменным. — Ответ на наш сигнал. Ответ на наше присутствие. Они показали: вы связаны с тем, что пришло с неба. И вы перешли черту. Дальше — нельзя».
«Значит, всё? — голос Бориса дрожал. — Наш контакт... наши друзья... всё кончено? Они прислали... полицию?»
«Не кончено, — сказала Ирина, подойдя к ним. Её взгляд был пристальным, аналитическим. — Они не напали. Они не уничтожили нашу грядку или «Альфу». Они установили новую границу. Чёткую. Жёсткую. Это не конец диалога. Это... изменение его условий. На более жёсткие».
Олег посмотрел на Анну. В её глазах он увидел не страх, а холодную, яростную решимость. Ту самую, что вела её через перегрузки и разгерметизации. Но теперь эта решимость была направлена не на выполнение миссии, а на защиту того крошечного, хрупкого мира, который они начали строить.
«Значит, — тихо сказал он, глядя на тёмное место в воздухе, где висела линия, — наша задача теперь не в том, чтобы завоевать доверие. А в том, чтобы доказать, что мы — не угроза. Даже если наши родственники с неба шумят».
Анна кивнула, не отрывая взгляда от леса.
«Да. Мы посадили редьку. Теперь надо доказать, что мы не сорняк. Что мы не отравим их почву. И для этого... нам нужно быть ещё осторожнее. Еще тише. И ещё... сплочённее».
Она повернулась и пошла обратно к лагерю. Олег последовал за ней. Они шли по своей земле, но теперь она была разделена невидимой, чёрной линией, проведённой чужим лучом. За этой линией был лес, Архив, «Флейтисты». По эту сторону — их ростки, их недостроенный дом, их медленно зарождающаяся общая жизнь.
Первый урожай зелени совпал с первой настоящей тенью, упавшей на их надежды. И теперь им предстояло решить, что перевесит.
Глава 23: Решение
Дни после визита Стражей текли в звенящей тишине. Лес молчал. Ни «бутонов», ни «послов», ни даже биолюминесцентных огней по ночам. Даже «Библиотекарь» исчез. Было ощущение, что плато оцеплено невидимым карантином. Люди ходили по своей стороне черты, чувствуя на себе тяжесть незримого, оценивающего взгляда из чащи.
«Альфа» была почти достроена, но праздника не было. Работа шла механически, без прежнего азарта. Даже Марк Зодчий перестал шутить. Он молча паял контакты, его лицо было сосредоточено и мрачно.
Общий ужин в ту ночь был похож на поминки. Даже хрустящие фиолетовые побеги, которые Дмитрий теперь регулярно добавлял в рацион, не вызывали интереса.
Ирина Велегур положила ложку. Звук был негромким, но все вздрогнули.
«Так больше нельзя, — сказала она. Её голос был усталым, но твёрдым. — Мы вымираем. Не физически. Душевно. Они поставили нам диагноз — «опасные», и мы сами в него поверили. Сидим и ждём, что будет дальше. А дальше будет только хуже».
«Что ты предлагаешь? — спросила Анна, но в её тоне не было вызова, только та же усталая готовность слушать. — Штурмовать лес?»
«Я предлагаю поговорить, — сказала Ирина. — Не с ними. Они сейчас не готовы. Между собой. Решить раз и навсегда. Зачем мы здесь?»
Борис мрачно ковырял еду.
«Зачем? Чтобы изучать звёзды. Но теперь из-за нас, из-за нашего сигнала, нас могут лишить даже этой возможности. Могут уничтожить «Скитальца» на орбите, если решат, что он источник угрозы».
«Они не воинственная раса, — возразил Дмитрий. — Они... санитары экосистемы. Они не уничтожают. Они... изолируют. Отгораживают. Как мы огородили грядку от вредителей. Мы для них — потенциальный вредитель».
«Прекрасная перспектива, — пробормотал Марк. — Стать космическим колорадским жуком».
Олег, до сих пор молчавший, поднял голову. Он смотрел не на них, а на Анну, сидевшую напротив. Искал в её глазах ответ, которого не знал сам.
«Мы сделали две ошибки, — тихо начал он. — Первая: мы думали, что можем прийти сюда и просто взять. Вторая... мы подумали, что можем остаться, просто спрятавшись в углу и никому не мешая. Обе — детские. Здесь, как и везде, нужно договариваться. Или уходить».
«Уходить некуда, — безжалостно констатировала Анна. — «Скиталец» висит на орбите как памятник нашему безумию. Мы не можем к нему вернуться. У нас даже нет челнока. Мы прикованы к этой земле навсегда. Он наш склад на орбите, до которого мы не можем дотянуться. Значит, остаётся только одно — договариваться. Потому что бежать вообще некуда».
«Но как? — взорвался Борис. — Они не хотят разговаривать! Они прислали немых роботов с ультиматумом!»
«Они прислали Стражей ПОСЛЕ сигнала, — медленно проговорила Ирина, и в её глазах зажёгся аналитический огонёк. — Не после того, как мы посадили грядку. Не после того, как начали строить. После того, как в их небе замигал наш позорный маяк, кричащий всей галактике: «Смотрите, мы тут! Мы связаны с большой, шумной цивилизацией!». Они испугались не нас. Они испугались того, что ЗА нами».
Все замерли, осознавая простую и ужасную истину.
«Значит, — сказал Олег, и его голос приобрёл странную, новую твёрдость, — чтобы говорить с ними, мы должны доказать, что МЫ — это не ТО, что за нами. Что мы отрезаны. Не просто так, а... сознательно».
«Что ты предлагаешь? — спросила Анна, и в её взгляде мелькнуло понимание, смешанное с ужасом. — Уничтожить «Скитальца»?»
«Нет, — покачал головой Олег. — Он не дом. Он — наша тень на орбите. Наше прошлое, которое мы не можем стереть. Но мы можем сделать его... невидимым. Отключить все внешние передатчики. Навсегда. Разорвать последнюю живую нить с «Паутиной». Стать по-настоящему глухими и немыми для внешнего космоса. Погасить наш маяк — осознанно. Чтобы они увидели, что мы выбираем эту планету, а не призрак той связи, что когда-то привела нас сюда».
Предложение повисло в воздухе. Это был акт беспрецедентного вандализма против собственного технологического наследия. Добровольная кастрация.
«Это безумие, — прошептал Борис. — Мы отрежем себя от данных, от возможной помощи...»
«От какой помощи, Борис? — резко спросила Ирина. — От той, что придёт через сто лет? Или от новых инструкций, которые превратят нас в сторожей склада? Мы и так одни. Просто теперь мы сделаем это наше одиночество... официальным. Для них. Показав, что мы не открытая дверь для всего человечества. Что мы — тупик. Конец линии».
Марк Зодчий вдруг громко рассмеялся, и в его смехе звучала горькая ирония и облегчение.
«Вот это да. Любомирский, ты и правда либо гений, либо сумасшедший. Мы летели, чтобы основать колонию. А будем... монахами-затворниками на краю галактики. Принимаем обет молчания. Красиво».
«Это не обет молчания, — сказала Анна. Её голос притих, но в нём зазвучала сталь окончательного решения. — Это акт доверия. К ним. И... к самим себе. Мы говорим: мы остаёмся здесь. И мы остаёмся ТОЛЬКО здесь. Нас больше нет нигде. Мы становимся частью ЭТОГО места. И чтобы это доказать, мы жертвуем своей связью с тем, откуда пришли».
Она обвела взглядом всех.
«Голосуем. Не как экипаж. Как община. Как те, кому здесь жить. За предложение Олега — отключить внешние передатчики «Скитальца» и все исходящие сигналы. Против. Воздержались».
Она подняла руку первой. Твёрдо, без колебаний.
За ней поднял руку Олег.
Ирина кивнула и подняла свою.
Дмитрий Подольский, подумав, вздохнул и тоже поднял руку.
«Логично с биологической точки зрения. Чтобы симбиоз состоялся, паразит должен перестать быть паразитом».
Марк Зодчий пожал плечами.
«Ну что ж. Если уж быть техно-отшельниками, то по полной. Я — за». Его рука взметнулась вверх.
Все посмотрели на Бориса Кривцова. Он сидел, сгорбившись, его лицо было бледным. Он смотрел на свои руки, которые держали всю вселенную в данных и расчётах.
«Я... я астрофизик, — прошептал он. — Моя жизнь — это получение сигналов...»
«Твоя жизнь, Борис, — тихо сказала Ирина, — это ты. Здесь. С нами. И теперь у тебя есть уникальный шанс изучать не абстрактные сигналы, а реальный, живой, дышащий мир. Без посредников».
Борис зажмурился. Потом кивнул, один раз, с трудом, и поднял дрожащую руку.
«Единогласно, — констатировала Анна. — Марк, завтра ты и Борис выйдете на связь со «Скитальцем» по глухому каналу. И отключите его голос. Навсегда».
Решение было принято. Не было ликования. Была глубокая, леденящая тишина. Они только что добровольно совершили акт величайшего отречения. Они отрезали себя не только от Земли, но и от самой возможности быть услышанными в космосе.
Выйдя наружу, Олег и Анна снова подошли к грядке. Ростки редьки стояли хрупкие и беззащитные в свете двух лун.
«Ты уверена? — тихо спросил Олег. — Это точка невозврата».
Анна посмотрела не на него, а на тёмную стену леса.
«Мы уже прошли точку невозврата, когда сели в корабль. Сейчас мы просто... делаем выбор видимым. Для них. И для себя». Она повернулась к нему. «Ты боишься?»
«Да, — честно признался он. — Но с тобой — меньше».
Она не ответила. Просто взяла его руку. Не для утешения. Для подтверждения. Их руки были холодными, но хватка — твёрдой. Они стояли так, два садовника на краю чужого леса, готовые в безмолвной темноте взращивать свой крошечный, немой сад. В надежде, что тишина, которую они выберут, будет понятнее любых слов.
Глава 24 (исправленная): Молчание «Скитальца»
В главном модуле «Рассвета», превращённом в центр управления, было душно. Воздух гудел от работы вентиляторов и напряжённого молчания. На главном экране висела схема «Скитальца» — их бывшего дома, а ныне немого свидетеля на орбите.
«Канал связи установлен, — отрывисто доложил Борис, его лицо на экране было бледным и осунувшимся. — Защищённое соединение. Выхожу в служебный сегмент... Ищу главный коммуникационный узел... Вот он. „Глас“. Ирония судьбы».
На экране высветилась схема мощнейшего передатчика корабля, способного бороздить пространство на десятки световых лет. Он был сердцем их связи с человечеством.
Марк Зодчий, сидевший за соседним терминалом, сгрёб волосы рукой.
«Программное отключение — это как выключить свет. Его можно снова включить. Нужно «подрезать провода». Физически. И для этого...» Он вздохнул. «...нужно быть там. На сервисной палубе. Управление манипулятором готово».
Они договорились об этом заранее. Уничтожить «Глас» только программно было бы полумерой, самообманом. Чтобы сигнал был окончательным, нужен был акт вандализма — сжечь ключевые оптические волокна лазерным резаком дистанционного манипулятора, который мог дотянуться до узла из сервисного дока корабля.
«Готов?» — спросил Марк, его голос в наушниках Бориса звучал приглушённо.
Борис закрыл глаза на секунду. Он вспомнил первый сигнал пульсара, который поймал в детстве, восторг от открытия, всю жизнь, посвящённую слушанию космоса. А теперь он собирался намеренно оглушить его.
«Готов, — выдавил он. — Отключаю программные предохранители... Пять... четыре...»
На экране с внешней камеры «Скитальца» видно было, как из сервисного шлюза медленно выдвинулся тонкий манипулятор. На его конце замерла крошечная головка лазерного резака.
«...три... два...»
Марк нажал виртуальный курок на интерфейсе. В вакууме, в полной тишине, вспыхнула тонкая, яркая игла лазера. Она коснулась полированной поверхности панели узла «Глас», оставляя за собой аккуратный, обугленный след.
«...один».
Борис нажал последнюю клавишу. На экране перед ним замигал красный предупреждающий знак: «КРИТИЧЕСКОЕ ОТКЛЮЧЕНИЕ. ВОССТАНОВЛЕНИЕ НЕВОЗМОЖНО». Он подтвердил.
Лазер прошил несколько сантиметров оптического кабеля. Искры, невидимые в вакууме, попрыгали внутри узла. Система «Глас» испустила последний, внутренний писк — короткий всплеск диагностики, который тут же затих, наткнувшись на физический разрыв.
На главном экране статус связи сменился с зелёного «ОПЕРАТИВЕН» на мёртво-серый «ОТКЛЮЧЕН. ОПОВЕЩЕНИЕ НЕВОЗМОЖНО».
«Готово, — прошептал Борис, откидываясь в кресло. Его руки дрожали. — Он немой».
Марк отвёл манипулятор и отключил камеру. На экране осталась лишь схема корабля с огромной красной меткой на месте убитого узла.
«Ну что ж, парень, — пробормотал он. — Ты доставил нас сюда. А теперь... спи спокойно. Ты свою работу сделал».
Внизу, на плато, остальные ждали. Не у иллюминаторов, а у грядки. Как будто хрупкие ростки редьки были теперь их единственным моральным компасом.
Когда из модуля связи вышли Марк с Борисом, бледные и молчаливые, все поняли без слов. Дело было сделано.
Анна кивнула, коротко, по-деловому.
«Отчёт позже. Сейчас... всем отдых. Завтра — обычный день».
Но обычным он не был. Это был первый день их новой, абсолютной изоляции. Больше никаких сигналов. Ни входящих, ни исходящих. Они были как рыбаки на необитаемом острове, сломавшие своё радио. Добровольно.
Работа на «Альфе» в тот день шла с каким-то новым, отчаянным упорством. Если они от чего-то отказались, то должны были во что-то поверить ещё сильнее. В свой дом. В свой труд.
К вечеру Олег, закончив сверлить отверстия для креплений, выпрямился и потянулся. Спина ныла. Он увидел, что Анна, стоя на импровизированных козлах, одной рукой удерживала тяжёлую балку, а другой пыталась закрутить болт. У неё не получалось — болт норовил выскользнуть.
Олег, не раздумывая, подошёл и встал рядом. Не сказав ни слова, он придержал балку, приняв на себя половину веса.
«Левей, — только и сказала Анна, не глядя на него.
Олег подвинулся. Теперь они держали балку вместе, их плечи соприкасались, руки почти переплетались в совместном усилии. Анна свободной рукой ловко вставила и закрутила болт до конца. Щелчок гайки прозвучал громко в тишине.
Они вместе опустили балку, зафиксировав её. Анна спрыгнула с козлов, Олег последовал за ней. Они стояли лицом к лицу, запыхавшиеся, в поту и пыли. В её глазах он увидел не благодарность, а нечто большее — признание. Признание в том, что они — одна команда в самом буквальном, физическом смысле.
«Спасибо», — сказала она просто.
«Не за что, — ответил он. — Мы же вместе строим».
Она кивнула и, повернувшись, пошла проверять следующий узел. Олег смотрел ей вслед. В его груди что-то ёкнуло — не страсть, а глубокая, спокойная уверенность. Это было то самое чувство, ради которого люди строят дома, сажают деревья и рвут связи с прошлым. Чувство общего дела.
Позже, когда солнце село и над плато повисла густая, бархатная тьма (биолюминесценция в лесу так и не зажглась), они собрались у потухшей углеродной печки. Огонь не разжигали. Сидели в темноте, слушая тишину.
И тут Дмитрий Подольский, сидевший на корточках у грядки, ахнул.
«Смотрите!»
Они обернулись. На тёмной земле, у самого края грядки, слабо светились три небольших, голубоватых огонька. Это были не «Флейтисты». Это была обычная, наземная биолюминесценция — может, грибы, может, лишайники. Но они зажглись сегодня. Впервые.
«Они... они чувствуют, — прошептал Дмитрий. — Чувствуют, что стало тише. Что шум ушёл».
Марк Зодчий тихо рассмеялся в темноте.
«Ну вот. Мы стали такими тихими, что даже грибы решили, что можно вылезать. Прогресс».
Это была шутка, но в ней не было цинизма. Было облегчение.
Олег почувствовал, как плечо Анны коснулось его плеча. Она сидела рядом, и в темноте её рука нашла его руку. Не для романтики. Для того чтобы разделить это странное, новое чувство — тишину после бури. Тишину, которую они выбрали сами.
Он сжал её пальцы в ответ. Они сидели так, глядя на три крошечных, дрожащих огонька в чужой земле. Это был не сигнал. Это был ответ. Без слов. Просто жизнь, которая, кажется, решила дать им ещё один шанс.
«Скиталец» молчал на орбите. Лес молчал вдали. Но в тишине между ними, на клочке вспаханной земли, начиналась новая, очень тихая история.
Глава 25: Прорастание
Прошла неделя. Неделя самого громкого молчания в их жизни. «Скиталец» на орбите был теперь просто холодной, безгласной глыбой металла, памятником их отречению. Лес по-прежнему хранил каменное безмолвие, но его тишина уже не казалась враждебной. Она стала похожей на выжидательную — глубокую, сосредоточенную, как пауза между вопросами.
На грядке росли не только ростки редьки. Дмитрий, к своему изумлению, обнаружил, что в почве, удобренной их отходами и поливаемой водой с их бактериями, начали прорастать местные семена. Крошечные, похожие на папоротник всходы фиолетового оттенка пробивались между земными посадками. Симбиоз, которого никто не планировал, начинался сам собой.
Именно у этой грядки, ставшей символом их нового, гибридного существования, Олег и Анна провели свой первый вечер не «в эксперименте», а просто вместе.
Они сидели на том самом выступе скалы, о котором говорили раньше. Марк сварганил им простую скамью из обрезков композита — неуклюжую, но прочную. С этого места был виден и лагерь с мягко светящимися окнами «Альфы», и тёмный массив леса, и бесконечное, усыпанное чужими созвездиями небо.
Они молчали. Но это молчание было не пустым. Оно было насыщенным общим опытом, общим решением, общей потерей. Олег смотрел на профиль Анны, освещённый светом пепельного спутника. Она казалась высеченной из этого нового мира — твёрдой, неприступной, но и частью его.
«Я думала сегодня, — тихо начала она, не поворачивая головы, — о том, какой будет моя могила».
Олег вздрогнул. Это было неожиданно и жутковато.
«О чём?»
«О том, что её, скорее всего, не будет. Если я умру первой, вы... используете органику для удобрения грядки. Или что-то в этом роде. Практично. Без сентиментов». Она произнесла это абсолютно спокойно.
«Это... мрачно», — сказал Олег.
«Это честно, — парировала Анна. — Мы отрезали себя от всего. От прошлого, от будущего, даже от неба. Осталось только это место. И наша плоть станет его частью. Моя, твоя... всех. Мы буквально сольёмся с этой планетой. Станем её почвой».
Олег задумался. В её словах не было ужаса. Была странная, леденящая ясность. Принятие.
«Значит, мы навсегда, — медленно сказал он. — В самом буквальном смысле».
«Да. Никаких потомков, чтобы помнили. Никаких костей, чтобы откопала другая экспедиция. Только... редька, в которую превратились наши атомы».
Олег невольно рассмеялся. Звук смеха был непривычным в этой тишине.
«Какая-то очень русская эсхатология. Не „пепел и прах“, а „редька и компост“».
Анна тоже улыбнулась, и это преобразило её лицо. Морщинки у глаз разгладились, взгляд смягчился.
«Зато практично. И экологично. «Флейтистам» понравилось бы. Цикл. Замкнутый круг».
Она повернулась к нему, и её лицо снова стало серьёзным.
«Именно поэтому... то, что между нами... оно не может быть мимолётным. Не может быть просто «пока не надоест». Потому что надоесть нечему. Потому что у нас нет никого и ничего другого. Потому что если мы с тобой... если мы будем вместе, то это навсегда. До самого конца. До той самой редьки».
Она смотрела на него, и в её глазах не было ни страха, ни вызова. Была бездна ответственности, которую она на него возлагала. И предлагала разделить.
Олег почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Не от страха. От осознания масштаба. Это было больше, чем предложение руки и сердца. Это было предложение судьбы. Единственной, которая у них осталась.
«Я знаю, — сказал он. Его голос звучал глухо, но твёрдо. — Я это понял, когда мы голосовали за отключение «Скитальца». Выбирая эту тишину, я выбирал не просто место. Я выбирал... конец своей отдельной истории. И начало общей. Нашей».
Он взял её руку. На этот раз не мимолётно. Он взял её крепко, обхватив ладонь, почувствовал шершавую кожу, затвердевшие мозоли, тёплое биение крови под пальцами. Это была рука не невесты. Это была рука союзницы. Той, с кем предстоит делить не романтический ужин, а скудный паёк, не брачное ложе, а общую скамью в вечности, и не старость под яблоней, а медленное растворение в почве чужой планеты.
«Я не умею быть тем, кем должен быть в такой ситуации, — признался он. — Я не герой. Не романтик. Я — упрямый эгоист, который завёз тебя на край света».
«А я — солдат, который забыл, как быть человеком, — ответила Анна. — У нас нет иллюзий друг о друге. Зато есть правда. И есть это место. И есть время... которого у нас, возможно, не так уж и много».
Она посмотрела на их сплетённые пальцы, потом подняла глаза на него.
«Так что, Олег Любомирский? Ты со мной? До последнего ростка редьки?»
Вопрос висел в воздухе, тяжёлый, как гравитация Глизе. В нём не было «любви». В нём было «да» или «нет» целой жизни. И смерти.
Олег наклонился. Не для поцелуя. Он прижался лбом к её лбу, закрыв глаза. Жест древний, как мир, — жест со-присутствия, со-участия, единения перед лицом всего.
«Со мной, — прошептал он. — До последней редьки. И дальше».
Они просидели так, лоб в лоб, в полной тишине, ещё долго. Никаких поцелуев, никаких страстных признаний. Было что-то большее — завет. Договор, скреплённый не кольцами, а общей судьбой, добровольным изгнанием и тремя крошечными огоньками в чужой земле у них под ногами.
Когда они встали, чтобы идти обратно, Анна не отпустила его руку. Они пошли вместе, шаг в шаг, по тропинке к лагерю. Их тени под двумя лунами слились в одну длинную, причудливую фигуру, протянувшуюся к порогу «Альфы» — их недостроенного, но уже настоящего дома.
Глава 26: Голос Леса
Спустя три дня после того вечера на скале лес заговорил. Не вернулись «бутоны» или «послы». И уж тем более не появились снова безмолвные Стражи.
Появился Библиотекарь. Один.
Он вышел на опушку в привычном месте, но его поведение было иным. Его лучи-щупальца не проецировали сложных световых узоров. Он медленно, почти церемониально, приподнял один из своих тонких «лучей» и коснулся им земли у самой границы мозаики. Затем он отступил на шаг и замер, его полупрозрачное тело пульсировало ровным, задумчивым светом.
Ирина Велегур, первая заметившая его, собрала всех.
«Он не пытается говорить. Он... показывает место. Приглашает».
«Приглашает куда? К себе? Это ловушка?» — настороженно спросил Марк.
«Нет, — покачала головой Ирина. — Если бы они хотели нас убрать, Стражи сделали бы это молча. Это... жест. После нашей тишины — их жест».
Анна приняла решение быстро.
«Иду я. И... Олег. Остальные — здесь, в полной готовности. Если мы не вернёмся через два часа... действуйте по обстановке».
Олег не спорил. Он лишь кивнул, чувствуя, как тяжёлый камень ответственности ложится рядом с тем новым, хрупким чувством, что связало его с Анной. Теперь они шли навстречу неизвестному не просто как командир и пассажир. Они шли как представители. Их маленькой общины. Их общего выбора.
Они подошли к границе. Библиотекарь не шелохнулся. Анна остановилась, глядя на него.
«Мы пришли, — сказала она громко и чётко, хотя знала, что слова для него — лишь вибрации воздуха.
Библиотекарь медленно развернулся и пополз вглубь леса, оглядываясь, словно проверяя, идут ли они за ним. Они последовали.
Лес внутри был иным. Без своих обитателей он казался не живым организмом, а заброшенным собором. Гигантские фиолетовые стебли возносились ввысь, смыкаясь наверху в свод, сквозь который пробивался рассеянный, багровый свет. Воздух был густым, влажным и пахнем чего-то древнего и спящего.
Библиотекарь вёл их не к пещере-Архиву. Он свернул в сторону, в лабиринт более тонких, похожих на бамбук, стеблей. Наконец они вышли на небольшую поляну. В центре её на земле лежал предмет.
Это был не камень и не растение. Это была сложная, но явно рукотворная структура. Она напоминала сплетённое из гибких, похожих на проволоку, волокон гнездо или корзину. Внутри неё лежало несколько предметов: гладкий, отполированный камень с вырезанным спиральным узором, сухой, ломкий стебель с увядшим «колокольчиком», и... небольшой кристаллический осколок, слабо мерцавший изнутри знакомым сине-зелёным светом.
«Это... могила? Сокровищница?» — прошептал Олег.
«Послание, — сказала Анна. — Они оставили нам что-то. После нашей тишины».
Библиотекарь приблизился к структуре и одним лучом осторожно коснулся кристаллического осколка. Осколок вспыхнул ярче, и из него полился свет, но не в виде проекции, а тонким лучом, который упёрся в один из стеблей на краю поляны. На коре стебля под лучом проступил светящийся знак — простая, замкнутая петля, напоминающая ноль или яйцо.
Затем луч погас. Библиотекарь отступил и снова замер, смотря на них.
«Они... делятся памятью? — предположил Олег. — Но что это значит?»
Анна подошла ближе, не прикасаясь к структуре. Она изучала знак на дереве.
«Это не их обычный язык узоров. Это... символ. Простейший. Замкнутый круг. Целостность. Завершённость».
Она обернулась к Библиотекарю.
«Вы показываете нам, что цикл... завершён? Что мы... приняты?»
Библиотекарь не ответил. Он снова коснулся осколка, и на этот раз луч высветил другой знак на другом стебле. Два круга, частично пересекающиеся.
«Пересечение, — тут же отозвался Олег. — Два мира. Общая область».
Третий луч. На коре проступил сложный знак: два круга, связанные не линией, а сетью тонких, переплетающихся нитей-связей.
«Взаимодействие, — прошептала Анна. — Но не слияние. Связь. Сеть».
Библиотекарь погасил луч. Его собственная биолюминесценция замерцала быстрее, и он издал серию тихих, мелодичных щелчков. Казалось, он ждёт.
Олег посмотрел на Анну. В её глазах горела та же мысль, что и у него. Он достал из кармана тот самый брелок — модель «Скитальца». Последний земной артефакт, который он носил с собой. Он присел и осторожно положил брелок рядом с плетёной корзиной, но не внутрь её. Рядом. Как свой вклад в этот немой диалог.
Анна подумала секунду, затем сняла с запястья простой, стальной браслет — часть её старого лётного снаряжения, единственную личную вещь, которую она взяла с Земли. Она положила его рядом с брелоком.
Они отступили.
Библиотекарь приблизился, склонился над их дарами. Его лучи обволокли брелок и браслет, но не касаясь. Он изучал их. Потом издал длинный, переливчатый звук, в котором слышались оттенки... удовлетворения? Печали? Принятия?
Он развернулся и, не оглядываясь, пополз обратно в глубину леса, оставив их на поляне с плетёной структурой, их дарами и светящимися знаками на деревьях.
Олег и Анна молча стояли, осмысливая произошедшее.
«Они не простили нас, — наконец сказала Анна. — Они... пересмотрели наши координаты. Мы перестали быть неконтролируемым шумом с неба. Мы стали... соседями, с которыми можно оставить сообщение. На века. И взять что-то в ответ».
«Они дали нам знаки. Целостность. Пересечение. Сеть, — перечислил Олег. — Это... инструкция? Принцип сосуществования?»
«Это предложение, — поправила Анна. Она посмотрела на их дары, лежащие на земле рядом с дарами «Флейтистов». Два мира. Рядом. Не смешиваясь. — Они говорят: ваша история (брелок) и ваша суть (браслет) теперь часть этого места. Как наш камень и наш стебель. Вы — здесь. Но вы — другие. И это... нормально. Если связи между нами будут как эта сеть — множественные, тонкие, прочные».
Они взяли друг друга за руки — уже не как любовники, а как партнёры по только что заключённому молчаливому межвидовому договору — и пошли обратно к своему лагерю. Лес вокруг них, казалось, вздохнул. Где-то вдалеке снова послышался тихий щебет. Биолюминесцентные огни, может быть, только им померещилось, слабо тлели в глубине.
Возвращаясь, они увидели у края плато Ирину, Марка и остальных, стоявших в напряжённом ожидании. Увидев их целыми и невредимыми, все выдохнули.
«Ну?» — спросил Марк.
«Они ответили, — сказала Анна. Её голос звучал устало, но в нём была непоколебимая уверенность. — На нашу тишину — они ответили тишиной, в которой есть место и для нас. Условия — прозрачны. Мы остаёмся. Но мы — гости. Со своими правилами. И с обязанностью хранить тишину, которую мы сами выбрали».
Олег посмотрел на неё, потом на их лагерь, на «Альфу», на грядку с смешанными ростками, на тёмный, но уже не враждебный лес. Он сжал её руку.
«Значит, всё только начинается».
«Начинается по-настоящему, — кивнула Анна. — Без великих целей. Без зрителей. Просто жизнь. Очень тихая, и очень, очень долгая».
Эпилог: Много лет спустя
Над плато висело то же оранжевое небо, светило то же красное солнце. Но всё было иным.
Где-то там, на орбите, давно замолкший и постепенно захватываемый космической пылью «Звёздный Скиталец» продолжал свой вечный, немой дрейф. На Земле, в архивах, пылилась запись в базе данных сети «Паутина»: «Объект: GLIESE 581 g. Статус экспедиции Любомирского: не активен (предположительно). Последний сигнал: дата, совпадавшая с днём их молчания». Больше никто не искал. Двадцать световых лет — слишком долгий путь для бесполезной ностальгии.
А здесь, на плато, жизнь цвела. Не пышно, не буйно, но с упрямой, неспешной силой.
На месте одной грядки теперь был сад. Аккуратные ряды земной моркови и редьки соседствовали с грядками фиолетовых папоротниковидных растений, чьи сладкие корнеплоды стали основой их рациона. Между ними вились гибридные побеги — случайные детища двух биосфер, выносливые и странные на вид. Дмитрий Подольский, поседевший и ещё более молчаливый, ухаживал за этим садом как за величайшим произведением искусства, единственной галереей, где он был и художником, и зрителем.
«Альфа» давно перестала быть просто лабораторией. К ней пристроились ещё два модуля — мастерская Марка и общая оранжерея. Сама «Альфа» теперь была библиотекой, архивом и тем, что Ирина называла «комнатой тишины» — местом для размышлений и тех редких разговоров, которые не были о быте.
Марк Зодчий, лицо которого покрыла сеть морщин от постоянного прищура, больше не чинил космические корабли. Он мастерил мебель из местного дерева, конструировал хитрые системы сбора росы и до сих пор ворчал, что «эти фиолетовые балки вечно усыхают не по ГОСТу».
Борис Кривцов нашёл своё новое небо. Он не смотрел в телескоп. Он часами мог лежать в саду, наблюдая, как местные насекомые-«искры» (мельчайшие светящиеся существа) опыляют цветы, или как меняется свет в листве фиолетового леса. Он вёл дневник наблюдений за погодой Глизе, за циклами её лун, и этот дневник был полон не формул, а лирических заметок. Он нашёл космос под ногами.
Ирина Велегур... стала летописцем. Она записывала всё. Не только данные. Чувства. Разговоры. Медленные изменения в них самих. Её дневники были историей не колонии, а превращения. Превращения шести земных специалистов в шесть старожилов Глизе. Она же проводила еженедельные «советы у огня», где обсуждали не проблемы, а просто делились мыслями. Чтобы не забыть звук своего голоса.
Анна Решетник и Олег Любомирский... у них не было отдельного дома. Их домом было всё плато. Но у них было своё место — та самая скамья на выступе, которую Марк когда-то сварганил. Она покосилась от времени, но стояла крепко.
Они сидели там сейчас, как и почти каждый вечер. Он — седой, с грубыми руками садовода. Она — прямая как прежде, но движения её стали плавнее, а в уголках глаз затаилась не бывалая там прежде мягкость.
Перед ними, в центре сада, росло Дерево. Не дуб. Семя дуба так и не взошло. Это было местное дерево, «поющее». Его ствол был цвета старой бронзы, а длинные, серебристые листья при малейшем ветре издавали мелодичный, хрустальный перезвон. Они посадили его саженцем много лет назад, когда «Флейтисты» в знак окончательного принятия принесли его в дар — не на границу, а прямо в сад.
Под этим деревом, в тени его серебристой листвы, лежали два камня с вырезанными именами. Дмитрий Подольский и Борис Кривцов ушли первыми. Один — тихо, во сне. Другой — заснув в саду, с блокнотом на коленях, глядя на закат. Их тела, согласно завещанию, стали частью сада, который они так любили. Камни были не надгробиями. Они были просто... отметкой. «Здесь был. И стал частью этого места».
Лес больше не был чужим. «Бутоны» иногда приходили к самой границе сада, не для обмена, а просто посидеть неподалёку. Их щебет смешивался с перезвоном дерева. «Старцы» появлялись редко, но когда приходили — это был день особой, торжественной тишины. Они просто стояли и смотрели, их светящиеся узлы мерцали в такт ветру в листве. Диалог давно превратился в со-присутствие.
«Завтра, — сказала Анна, её голос был тихим, слегка хрипловатым от лет, но твёрдым, — Марк хочет попробовать новый шарнир для ворот в оранжерею. Говорит, старый скрипит».
Олег улыбнулся, не глядя на неё. Он смотрел на Дерево.
«Пусть скрипит. Это наш скрип. Земной. Скоро и его не останется».
«Тебе сегодня философски», — заметила она, но в её тоне не было упрёка.
«Просто смотрю и думаю... мы ничего не построили из того, о чём я мечтал. Ни города, ни дворца, ни новой империи. Мы построили... это. Сад. Несколько домов. Тишину. И... нас».
Анна положила свою руку поверх его. Кожа её ладони была шершавой, пронизанной прожилками, но тепло её было неизменным.
«Это больше, чем любая империя, Олег. Империи рушатся. А это... — она кивнула в сторону сада, где Марк что-то объяснял Ирине, жестикулируя отверткой, — это будет жить. После нас. Сад будет расти. Дерево — звенеть. «Флейтисты»... будут помнить. Не нас, а то, что здесь было. Тихий уголок, где две разные жизни научились просто... быть рядом».
Олег перевернул ладонь и сжал её пальцы. Они сидели так, глядя, как последние лучи красного солнца окрашивали серебристые листья в цвет расплавленного золота. Где-то в саду зазвенело Дерево. Где-то в лесу отозвался знакомый щебет.
Они не оставили след в истории человечества. Они стёрли свои имена из её анналов добровольным молчанием. Но они оставили след здесь. Негромкий, почти невидимый. След садовников, которые принесли с собой не флаги и пушки, а семена и терпение. И которые в безмолвном диалоге с чужим, прекрасным и древним миром нашли то, за чем, возможно, бежали с Земли, даже не осознавая этого: не новую территорию, а новый дом. И смысл, который умещается в тихом вечере, в прикосновении руки и в перезвоне листвы на ветру чужой, но ставшей родной планеты.
И этого, как оказалось, было более чем достаточно для целой жизни. И для тихой, достойной вечности.
Конец.