Ноябрь 2025 года запомнится как момент, когда российская экономическая элита — в лице двух своих самых влиятельных представителей — одновременно озвучила два диаметрально противоположных, но глубоко симптоматичных взгляда на будущее страны.
С одной стороны — глава Минфина Антон Силуанов, заявивший на форуме Финансового университета:
«Эра углеводородного сырья для России подходит к концу. Нам нужны новые “двигатели” экономики».
Он прямо указал, что нефть и газ — временный ресурс, а будущее за искусственным интеллектом, новыми технологиями и переработкой, а не экспортом сырья.
С другой — глава «Роснефти» Игорь Сечин, выступая в Пекине на VII Российско-китайском энергетическом бизнес-форуме, открыто провозгласил:
«Россия готова стать ресурсной базой для Китая, который превратился в промышленную супердержаву».
И добавил:
«Совокупная стоимость природных богатств России — почти 100 триллионов долларов, что почти вдвое больше, чем в США».
Эти два заявления — не просто разница во взглядах. Это — противоречие стратегий, лежащее в основе системного кризиса российской модели развития. Минфин говорит о технологической модернизации, о необходимости выйти из сырьевой ловушки. «Роснефть» — о том, что страна должна добровольно и осознанно занять место в глобальной иерархии как поставщик ресурсов.
Но самое тревожное — что риторика Сечина не просто выражает личную позицию. Она отражает действующую экономическую практику, подкреплённую многолетней политикой, решением кадровых вопросов и распределением бюджетных потоков. В этом контексте заявление Силуанова выглядит как благое пожелание, тогда как слова Сечина — это политическое и экономическое кредо нынешней российской элиты.
Сырьевая колония в новой географии
На протяжении почти трёх десятилетий после распада СССР Россия была сырьевой базой для Запада. Экспорт нефти, газа, угля, металлов и леса — основа внешнеторгового баланса. По данным Росстата, в 2000-х доля сырьевых товаров в экспорте превышала 65–70%. Даже в 2013 году, в пик нефтяного благополучия, Россия экспортировала 82% энергоресурсов в страны ЕС.
Но с 2022 года география резко изменилась. По данным Минэнерго, к концу 2025 года более 80% нефти и почти 70% угля идут уже в Азиатско-Тихоокеанский регион, преимущественно — в Китай. Объёмы поставок газа по «Силе Сибири» удвоились с 2023 по 2025 год и достигли 50 млрд кубометров в год, с планами роста до 70 млрд к 2030 году.
На первый взгляд — это диверсификация. На самом деле — смена метрополии. Если раньше российские ресурсы финансировали потребление в Германии, Франции и Италии, то теперь они — топливо для китайских заводов, которые производят всё: от солнечных панелей до беспилотников, в том числе применяемых на украинском фронте.
Как подсчитал Центр мониторинга санкций (2025), доля КНР в российском экспорте выросла с 18% в 2021 году до 42% в 2025 году. При этом экспорт машин, оборудования и высокотехнологичной продукции из России в Китай составляет менее 1,5% от общего товарооборота, в то время как китайский экспорт в Россию — более 70% и состоит из электроники, транспорта, станков и комплектующих.
Таким образом, структура торговли не изменилась — изменился лишь адресат. Россия по-прежнему поставляет сырьё, а получает готовые изделия. Просто вместо BMW теперь это Geely, вместо Siemens — Huawei, вместо BASF — Sinopec.
«Промышленная супердержава» и её интересы
Сечин называет Китай «промышленной супердержавой», выражая это уважительным тоном. И действительно: КНР производит 35% мировой промышленной продукции, по данным Всемирного банка. Её парк промышленных роботов — самый крупный в мире, более 1,3 млн единиц, почти половина от глобального (IFR, 2025).
Но важно понимать: Китай действует в интересах Китая. И его стратегия в отношении России — не партнёрство, а рациональное использование ресурсной периферии.
Это подтверждается и данными по дронам. Весной 2025 года украинская таможня сообщила, что за первый квартал Киев получил из Китая 127,8 тыс. гражданских БПЛА на сумму 371,3 млн долларов — это 98% всех ввезённых беспилотников. Большинство из них — DJI Mavic, которые используются для корректировки артиллерии и разведки, включая удары по Белгородской области. Киев планирует закупить в 2025 году до 4 млн комплектующих для FPV-дронов — это 2–3 млрд долларов.
Пекин не только не мешает этим поставкам — он защищает их, критикуя США за попытки запретить DJI ВСУ. Для Китая это — не политика, а рынок. А Россия? Россия — источник энергии, которая идёт на производство этих самых комплектующих.
Таким образом, идея «ресурсов в обмен на технологии», которую некоторые китаеведы называют аналогом стратегии Дэн Сяопина («рынок в обмен на технологии»), не работает в обратную сторону. В 1980–1990-е Китай принудительно требовал от иностранных инвесторов передачи технологий. Сегодня Китай никогда не передаёт их добровольно — особенно стратегическим партнёрам с низкой добавленной стоимостью.
Технологическое плечо или иллюзия зависимости?
Некоторые аналитики, как, например, китаевед Николай Вавилов, предлагают смотреть на сотрудничество с Китаем как на «временное технологическое плечо» — возможность за счёт ресурсов получить доступ к автоматизации, роботизации.
Но практика говорит об обратном.
- Доля китайских инвестиций в российский высокотехнологичный сектор — менее 0,7% от общего объёма (Минэкономразвития, 2025).
- Большинство совместных предприятий — в сфере добычи, логистики и переработки сырья.
- Ни один китайский технологический гигант (Huawei, Xiaomi, CATL, BYD) не открыл в России R&D-центр, хотя таких центров — сотни в Европе, США и даже Индии.
При этом Китай активно встраивает Россию в свою систему цифрового контроля:
- Более 90% российского рынка смартфонов — китайские бренды.
- 85% импортируемых микросхем — из КНР или Гонконга.
- В 2024–2025 гг. доля китайского ПО в госструктурах и критической инфраструктуре выросла с 12% до 38% (ЦНИИИТ Минцифры).
Это не технологическое партнёрство. Это цифровая колонизация, мягкая, но системная.
Элита без проекта
Основная трагедия ситуации — не в экономике, а в менталитете элиты.
Большинство российских олигархов и топ-менеджеров мыслят в парадигме посредничества: они не создают продукт, не строят цепочки добавленной стоимости, а перераспределяют природную ренту. Их идеал — не «Россия как центр инноваций», а «Россия как надёжный поставщик», чтобы можно было спокойно жить в Дубае, Лондоне или Шанхае.
Нынешней российской элите без разницы, в каких банках и в каких валютах держать вывезенныое из России. Главное, чтобы доход капал и чтобы хранилище было надежно.
Поэтому заявление Сечина — не геополитическая ошибка, а честное признание. Он не скрывает: мы — база. Мы — сырьё. Мы — не партнёр, а ресурсный анклав.
Но если такова стратегия, тогда вопросы:
- Почему не развиваются собственные технологии переработки?
- Почему доля нефтегазовых доходов в бюджете всё ещё 25%, несмотря на все заявления о диверсификации?
- Почему наука и образование получают 1,1% ВВП, а не 3–4%, как в Китае или Южной Корее?
Ответ один: потому что никто не хочет рисковать, строить, инвестировать в неопределённое будущее. Гораздо проще продавать то, что лежит под ногами.
Выход: национализация элиты
Россия обладает всем необходимым для того, чтобы не быть чьей-то базой — ни Запада, ни Востока. У неё есть:
- Крупнейшая в мире территория,
- Огромные запасы энергии и минералов,
- Традиции фундаментальной науки,
- Способная молодёжь,
- Геополитическая значимость.
Но всё это остаётся потенциалом, пока страной управляют те, кто не способен мыслить вне рамок ренты.
Настоящая модернизация возможна только при условии тотальной трансформации элиты — не по происхождению, а по проекту. Когда элиты страны начинают мечтать не о том, чтобы быть удобной «базой» для других, а чтобы другие зависели от них — тогда начинается суверенитет.
Пока этого нет. Пока мы слышим: «Россия — ресурсная база для Китая» — мы остаёмся в колониальной модели, просто с новым флагом над портом.
Но Россия заслуживает другого будущего. И оно возможно — если страна откажется навсегда от колониального мышления, где ценность государства определяется не тем, сколько его готовы купить, а тем, сколько само может создать и защитить.