Вместо скандинавского саспенса о церкви и эвтаназии в театре водят «хоровод» вокруг мебели
Спектакль «Привидения» Ильи Славутского, учитывая поднятые в пьесе Генрика Ибсена темы греха и искупления, обещал смелый эксперимент, однако из-за специфики драматургии и игры некоторых актеров постановка скорее вызывает недоумение, нежели глубокое эмоциональное впечатление. О том, что не так с первой премьерой 235-го творческого сезона, рассказывает корреспондент «БИЗНЕС Online».
Скандинавские проблемы на «казанский» манер
«Мертвая вера, старые мертвые истины», — этими словами главной героини спектакля «Привидения» Казанского академического русского большого драмтеатра им. Качалова можно описать всю постановку, премьера которой состоялась в минувшее воскресенье. Интриг с режиссерами у театра не бывает — почти всегда ставит либо худрук-директор Александр Славутский, либо его сын, актер Качаловского Илья Славутский. И в этот раз они обошлись своими силами — сезон открыл Славутский-младший. В текущем репертуаре КАРБДТ им. Качалова всего три спектакля приглашенного режиссера: «Роковые яйца» (1997) Владимира Дашкевича совместно с Александром Яковлевичем, «Укрощение строптивой» (2016) Игоря Коняева и детская сказка «Поющий поросенок» (2025) Аделины Сапаевой. Отсутствие свежей крови из раза в раз приводит к одному результату: режиссерский стиль становится набором клише.
В основе «Привидений» — одноименная пьеса Генрика Ибсена, написанная им в 1881 году. Слава у текста скандальная: европейское общество считало его слишком аморальным из-за поднятых в драме тем блуда, коррумпированности церкви, венерических заболеваний, инцеста, эвтаназии и прочих. В ряде стран спектакли по пьесе ставить запретили, в том числе в России. Первая постановка в нашей стране состоялась в 1904 году — в петербургском Театре Неметти.
Главная героиня Элен Алвинг готовится к открытию детского приюта в честь покойного мужа — капитана Алвинга. На это событие приезжает пастор Мандерс, который добивается правды от вдовы. Выясняется, что за благородным фасадом скрывались бесчинства главы семьи — измены, алкоголизм, тунеядство. Распутный образ жизни привел к рождению дочери Регины от горничной, и чтобы скрыть позор госпожа Алвинг заплатила столяру Энгстрану, чтобы он женился на этой женщине и признал ребенка. Ложь приводит к тому, что между Региной и сыном Алвингов Освальдом, ее сводным братом, вспыхивают чувства и они готовятся уехать в Париж. Элен была вынуждена прикрывать «победы» супруга и даже после его смерти не может избавиться от невыносимого присутствия покойного. А церковь и долг говорят: «Терпи». В итоге приют это очередное прикрытие, попытка заткнуть сплетни, избавиться от привидения мужа и сделать так, чтобы Освальд унаследовал лишь заработанные матерью деньги, и не соприкасался с «грязными» отцовскими — они полностью ушли на строительство богоугодного заведения.
Славутский почти не отошел от оригинального текста, за исключением некоторых щепетильных тем, которые он опустил. Так, режиссер не стал упоминать о смертельной болезни Освальда, хотя это один из ключевых моментов. Ибсен не называл диагноз, однако современники быстро усмотрели в описанных симптомах сифилис, которым был заражен и его отец. Прогрессирующее заболевание и вынудило парня попросить мать об услуге — убить его раньше, чем он станет беспомощным. Этого тоже в спектакле нет, вместо этого припадок случается у Элен Алвинг.
Танцуют все! Даже призраки
Постановка вызывает неоднозначные оценки.
Начнем с хорошего. Стоит пояснить, что привидения — это не полтергейст, который не дает покоя людям, а символ ошибок прошлого, которое тенью преследуют героев, и от того, насколько человек способен признать их и искупить грехи, зависит его судьба. Физическое (забавный оксюморон) привидение тоже есть — дух капитана, безмолвно терзающий супругу (его сыграл заслуженный артист РТ Александр Малинин). Мы, конечно, не знаем, существует ли мир духов и что там происходит, но театр им. Качалова не стал изменять себе и заставил призрак танцевать! Да, Славутские не были бы Славутскими, если бы на их спектаклях хотя бы раз не станцевали.
Образ Элен Алвинг, противоречивого человека с трагической судьбой, воплотила народная артистка РТ Елена Ряшина. Тут уж без интриг — супруга Славутского-младшего почти всегда играет главные роли в его спектаклях. Ей предстояло передать терзания героини, олицетворяющей жертву семейных тайн, ошибок и морального падения. Ряшина, безусловно, обладает сильной сценической харизмой, однако на этот раз в ее игре не удалось увидеть внутреннюю борьбу женщины, раздираемой противоречиями. По крайней мере, сопереживать ей не хочется. Не очень верилось и Анне Макаровой в роли Регины. Пастор в исполнении заслуженного артиста РТ Павла Лазарева вышел неприметным.
Но все же есть два актера, за игрой которых наблюдать интересно — Алексеем Кручининым в роли эксцентричного Освальда и народным артистом РТ Маратом Голубевым, чей столяр Энгстран вышел правдоподобно ушлым.
Несмотря на то, что речь идет о семейной драме и внутренней трагедии личности, спектакль не вовлекает зрителя в глубокое переживание. То ли призрак танцующего капитана делает постановку карикатурной, то ли постоянно кружащие возле мебели герои (чтобы просто выйти из комнаты актер обязательно сделает круг вокруг стола или стула) и бессмысленные повторы одних и тех же реплик (это не те «тарантиновские диалоги», которые несут скрытый смысл), но вместо ощущения трагической судьбы появляется чувство, что со зрителем сыграли в злую шутку, заменив живую драму легким водевилем. Удивительно, но факт: в антракте группа зрителей обсуждала трагедию «Бөйрәкәй» («Буренушка») из недавнего гастрольного тура Башкирского драмтеатра им. Гафури, сюжет которой также повествует о брате и сестре, которых разлучили в детстве, и которые полюбили друг друга. Мрачная история в черно-белых тонах, где даже танец невинных детей выглядит как психоделия, произвела больше впечатления на зрителей минувшей премьеры в КАРБДТ им. Качалова и дала понять, что грех это совсем не про юмор.
Пьеса, которая могла бы стать яркой постановкой, в данном виде выглядит как полиморфная дискуссия о форме и содержании, где важность идеи омрачена чрезмерным акцентом на эстетике второй половины XIX века. Мысль о том, что прошлое — привидение, которое нельзя изгнать полностью, так и осталось привидением.