Подвал был не просто помещением. Он был живым существом. Он дышал сыростью, ворчал каплями с потолка и пах — боже, как он пах! — вековой пылью, грибком и едкой кислотой ржавого металла. Именно этот запах и привёл сюда Николая.
Он стоял в луже, вода просачивалась сквозь дырявые кирзачи, и свет его фонаря выхватывал из мрака жутковатые картины. Паутину, свисавшую с балок, словно седые бороды. И трубы. Старые, стальные, но от времени ставшие похожими на кружево — в сквозных язвах ржавчины и бурых, как запекшаяся кровь, подтёках.
— Ну, красавицы, — хрипло пробормотал Николай, проводя рукой по шершавой, холодной поверхности. — Дожили.
Его вызывали не для того, чтобы подкрутить кран. Его вызвали на войну. Войну с неизбежным. Эти трубы, ровесницы самого дома, готовились капитулировать, угрожая холодной зимой сотне квартир. Николай был сантехником. В этом слове был весь его вес — двадцать с лишним лет, отданных битве с водой, давлением и законами подземного царства.
Он прикинул план, почесав щетину на щеке. Нужно было вырезать гнилой участок и вварить новый.
Первым делом — отрезать. Казалось бы, что проще? Взял болгарку — и пили. Но сталь — не пластик. Она сопротивляется. Николай примерился, нацелил диск и включил инструмент. Резкий визг ударил по ушам, сноп искр ослепил на мгновение. Он вжался, ведя линию, но ржавая труба была коварной: в одном месте диск шёл как по маслу, в другом — упирался в окаменевший соляной нарост или вмятину, оставленную временем. Рука немела от вибрации. Он пилил, останавливался, снова пилил. Пот тек с него ручьями, смешиваясь со стальной пылью, превращаясь в грязную жижу. Он бился с этим участком почти сорок минут, как с живым существом. В результате получилась не идеальная линия, а уставшая, чуть волнистая черта. Он отбросил болгарку, сев на корточки.
— Ну и крепкая же ты, стерва, ай пофиг, Борис справится — с уважением прошептал он.
Борис явился через час. Он спустился в подвал нехотя, будто делал одолжение. Коренастый, угрюмый, с лицом, на котором вечная усталость застыла, как маска. Он нёс свой инвертор и пачку электродов не как инструмент, а как часть себя — тяжёлую, неотъемлемую.
— Ну, где тут у тебя гнилушка? — спросил он, окидывая подвал презрительным взглядом.
Николай, не смущаясь, ткнул пальцем в зловредный участок и свой неровный пропил.
— Вон та, Борь. Красавица, а? Всю жизнь свою стоит. Я её тут, видишь, построгал... Еле-еле.
Борис молча подошёл, постучал костяшками пальцев по стали. Ответный звук был глухим, нездоровым.
— Ржавая, как решето. Тонкая. Да еще криво вырезанная. Сейчас дыру прожгу. — Он надел краги. Движения его были медленными, почти ленивыми, но в них читалась железная точность. Он был просто Сварщиком. Тем, кто спорит с металлом на его языке — языке огня и силы.
Началось. Борис зажёг дугу, и подвал преобразился. Из царства тьмы и сырости он на мгновение стал адом. Ослепительная, ревущая дуга вырвалась из-под его маски, отбрасывая на стены гигантские, пляшущие тени. Воздух наполнился не шипением, а сдавленным гулом. Гулом раскалённого металла, который плавился, теряя свою форму. Со сталью была своя борьба . Она не трещала, а шипела, сопротивляясь до последнего, прогорая в самых неожиданных местах. Искры разлетались фейерверком, шипели в лужах, оседали на спецовках и паутине, превращая её в багровые бусы.
Николай стоял рядом, подавая электроды. Он, знаток плавных течений и скрытых течей, наблюдал за яростью. Он видел, как Борис водит дугой, не как ремесленник, а как скульптор, высекающий из тьмы спасение. Он варил, накладывая слой за слоем, заливая огненным припоем рваные края и утончившуюся до плёнки сталь. Каждый миллиметр шва был битвой на истощение. Но Борис был упрямее. Он заставлял её плавиться, смешиваться с электродом, рождая новый, прочный сплав.
Пахло теперь не сыростью. Пахло войной. Горящей краской, озоном и пожираемым огнём металлом.
Наконец, дуга погасла. Наступила оглушительная тишина, в которой лишь слышалось тяжёлое дыхание Бориса. Он снял маску. Лицо было мокрым от пота и пыли.
Николай подошёл, посветил фонариком. Шов лежал ровным, чешуйчатым валиком, прочным и уверенным. Он скрыл под собой всю хрупкую ветхость старой трубы.
— Держать будет, — хрипло констатировал Борис.
— Ещё как будет, — кивнул Николай, с облегчением глядя на спасённую лежанку. — Четко.
Они сидели на трубах, попивая чай из термоса. Молчали. О чём говорить? Они только что вместе победили. Остановили тихую катастрофу. Николай смотрел на свои руки, исчерченные мелкими царапинами. Борис — на свои, в ожогах и следах вечной окалины.
— В пятницу на Ленинском такие же трубы, — вдруг сказал Николай, протягивая Борису кружку. — Ржавчина по швам пошла. Поможешь?
Борис взял кружку, кивнул.
— Помогу.
Больше они не говорили ни слова. Но в сыром, пропахшем дымом подвале, среди ржавых труб, родилось что-то важное. Не дружба. Не товарищество. Братство. Братство тех, кто стоит между нашим тёплым, освещённым миром и холодным хаосом, что дремлет в старых стенах. И пока есть они — Николай и Борис — вода в трубах будет всегда.