Забудьте предыдущие круги мои маленькие инквизиторы. Они были прихожей. Здесь - нутро ада, отдел взаимных расчётов.
Здесь не искупают - здесь подсчитывают. Каждая слеза - в книге. Каждая капля крови - в бухгалтерии вечности. Долг должен быть закрыт. Всё до последней капли.
Перед нами - владения Его Величества Насилия.
Тут река Флегетон пульсирует багровой яростью. Варятся в ней те, кто сделал силу своим идолом: Александр Македонский, чьи амбиции подожгли полмира; Аттила бич Божий, чья тень падала на целые народы; безымянные палачи и известные тираны, строившие трон из чужих костей.
Те кто сейчас варится в реке крови, это мы сами, только они доведённые до логического предела.
Так с чего же всё начинается? Всё начинается с момента, когда слабость впервые пробует вкус власти над другим.
Но корень - не величие. Корень - первая песочница.
Там, где маленький человек впервые понимает: можно ударить - и мир замолчит. Можно отнять - и стать выше. Можно заставить другого плакать - и почувствовать себя богом.
Этот миг - альфа и омега Седьмого круга. Вся философия тирании - в детском кулачке, который впервые открывает чудовищный вкус власти.
Не амбиция рождает монстра - страх быть никем.
Не жажда власти - детская обида.
Не сила - слабость, ищущая выход в чужой боли.
Ты видишь ребёнка, который ударил впервые, и понимаешь: боль - универсальный язык. Силу - можно купить страданием другого. Уважение - можно вырезать из плоти. Трон впервые строится из плача, и этот плач - первый наркотик.
Песочница - тот самый первый тренировочный полигон. Там отрабатывают первый удар. Там дрожащие будущие жертвы учатся смиряться. Там растёт Минотавр - дитя насилия, а не природы, напоминание: чудовище не приходит извне. Его кормят с ложечки.
Его Величество Насилие не восседает на троне - оно ползает по земле, выбирая, чьи крылья оторвать первыми.
Мы не рождаемся зверями - нас лепят из глины обид руки тех, кто сам когда-то не получил любви.
А итог корона из сломанных карандашей, вырванных волос и детского стыда, она жжёт лоб, но снять её нельзя - без неё мы станем невидимыми.
Ведь насилие - первый язык, выученный раньше слова "мама".
Чужая боль - валюта.
Унижение - молитва.
Страх в чужих глазах - доказательство существования.
Мы ищем не жертву, а зеркало, которое можно разбить, чтобы увидеть себя сильным в осколках.
Ведь насилие - адреналин, вкалываемый в мёртвое сердце самооценки.
Каждый сломанный человек - алмаз в нашей короне.
Каждая униженная душа - подушка для наших ног.
Мы сидим на пирамиде из обломков, и это единственная правда о нас.
Когда не можешь стать богом - становишься дьяволом хотя бы для того кто слабее.
И не всегда удар - кулак.
Иногда - слово.
Иногда - молчание.
Газлайтинг. Буллинг. Оскорбление. Игнорирование. Угрозы. Презрение.
Ты думаешь, это не насилие?
Каждое точное слово - игла под ноготь души.
Оно не оставляет синяков - оставляет трещины, через которые уходит самоуважение.
Мы не били кулаком - мы били тишиной. И это заживает дольше любого перелома.
И вот мы стоим среди обломков. Наш пульс - не жизнь, а доказательство существования.
Сила - это не восхождение. Это падение с ореолом.
Она не создаёт - она затыкает пустоту, чтобы не слышать эхо.
Да и мы не демоны и не герои.
Мы - человек, которому не хватило любви, чтобы не стать богом на минуту.
Поймите под кожей - только физика.
Под физикой - право сильного.
А глубже - пустота. Там, где должна быть душа - там детский плач, который никто не утешил.
Но среди волн кровавого кипятка - не только великие тираны. Но и Я, тот маленький мальчик, что когда-то научился жестокости как единственному языку выживания. Это была моя защитная реакция от мира, в котором меня все и всë пыталось подавить и обесценить.
"Сначала я стал жертвой. Потом - палачом. Потом - снова жертвой. Круг замыкается."
Но перед тем как я стал тем инквизитором.
Я услышал эхо слов, что когда-то оправдывали всё:
"Как говорила святая инквизиция - мы будем жечь. Жечь еретиков. Жечь слабость. Жечь тех, кто не вписывается в мой порядок".
Только моим костром был мир окружающий меня, который вынудил меня стать им. Это был защитный механизм ставший частью моей сути.
Моими еретиками - те, кто осмеливался устоять.
А дымом, что поднимался к небу -
последнее дыхание поверженных.
Я не носил сутану - но был священником кулака.
Не читал молитв - но верил в догмат силы.
И каждый раз, ломая волю другого,
я шептал про себя:
"Я буду жечь, пока не останется только чистое пламя моей истины".
А истиной была пустота.
Та самая, что остаётся,
когда ты стоишь над поверженным телом
и понимаешь,
что сжёг ещё одну часть собственной души
ради минутной власти.
Но, Инквизитор сжигает себя всегда первым.
Это знают все палачи.
Просто никто не говорит об этом вслух.
Пока не увидит своё лицо
в застывшей луже -
последнем зеркале,
которое не лжёт...
Да, я собирал страх в чужих глазах как трофеи.
Ведь Насилие - это маска, которую ты надеваешь на свое бессилие. Но маска прирастает к коже."
Я был тем, на кого боялись посмотреть. И шептались за спиной, смотри это "Он".
Я был Тем, кто выжимал других до последней капли, пока в их глазах не гас свет, а в моих - не зажигался огонь холодной власти.
Мое паломничество насилию растянулось географией боли:
от волжских берегов, помнящих древние кровавые битвы,
до руанских мостовых, впитавших пепел сожженной Жанны Д'арк.
Я собирал не награды - они были для меня прахом.
Я коллекционировал скальпели - отточенные моменты чужого поражения, когда воля ломается, когда человек понимает, что он - всего лишь глина в руках того, кто сильнее.
Этот вкус... Не победы - падения другого. И выбор как он упадёт, лишь мое решение, потому что я решаю.
Он пьянил сильнее любого триумфа.
Он был слюной власти на губах.
Он вскручивал голову до тошноты,
и я начинал верить,
что скальп в моей руке -
и есть моя настоящая сила.
Пока однажды не увидел свое отражение, не в зеркале - в луже крови своих поступков.
Холодной, густой, чуть подрагивающей от судорог поверженного.
И я понял:
Я не бог.
Я просто тот, кто стоит по колено в грязи,
разглядывая свое искаженное лицо
в том, что когда-то было чьей-то жизнью.
А потом пришло осознание. Монстр, которого я создал, смотрел на меня из зеркала. И я испугался. Испугался не других - себя. И, что я творил и делал с людьми морально и физически. В тот момент я дал себе слово. Что тех демонов я больше никогда не выпущу. Ибо никто не заслуживает такого.
"К сожалению Самое страшное насилие - когда ты понимаешь, что стал тем, кого боялся в детстве."
Я сложил оружие. Стал "добрым". Но мир, привыкший к моей жестокости, не простил мне слабости. И ответил мне тем же. Что бы я выучил этот урок.
"Насилие - это бумеранг. Даже если ты бросил его первым - он вернется. Всегда."
"Я думал, что, перестав бить и морально уничтожать людей, стану свободным. Но я просто сменил арену боя."
Вот он - главный урок Первого Пояса:
Насилие не делает тебя сильным.
Оно делает тебя заложником - сначала твоего страха, потом твоей ярости, наконец - твоего раскаяния.
"Ты не выбираешь между палачом и жертвой. Ты бежишь по кругу, меняя маски, но оставаясь актером в одном и том же спектакле ужаса."
Мой опыт - не оправдание. Это - доказательство:
Даже тот, кто вовремя одумался,
Кто сложил оружие и попытался стать человеком,
Не сходит с этой карусели.
Просто пересаживается с одного коня на другого.
"Добро пожаловать в ад, где нет победителей. Есть только те, кто бьет, и те, кого бьют. И все они - одно лицо в разных гримасах."
И когда ты стоишь на берегу Флегетона,
Глядя, как варятся те, кем ты мог бы стать,
Ты понимаешь страшную правду:
Разница между тобой и ими -
Не в природе, а только в моменте,
Когда ты успел испугаться самого себя.
"Мы все - дети, научившиеся бить раньше, чем говорить. И весь ад - это всего лишь песочница, где мы продолжаем ту же игру."
Размышляя об этом всем я не верил, что может быть всё так просто...Где корень? От куда это в нас?
Оказывается есть сила - древняя, нейтральная.
Бог который разрывал тьму, чтобы дать форму миру. Совершал похожее. Его насилие было актом рождения.
Человек же рвёт в обратной полярности - разрушает ради короны.
Мы не имеем права так применять силу.
Сила без меры превращает кровь в зеркало нашей немощи.
Власть, добытая страхом, - болезнь.
Корона, надетая насилием, - удавка.
Если ты чувствуешь себя богом, видя страх - помни: Бог создавал. Ты - лишь тень.
Если бы сила имела цену и если бы всё всё поняли раньше, мы бы отдали всё.
Не из страха расплаты, а из жажды вернуть звук, который заглушили: тот скриплый плач, который просил не мести, а руки. Не добить словом, а простого понимания, осознания и сочувствия. Простого милосердия.
Я бы отдал корону, чтобы услышать его ещё раз.
Не ради свободы - ради возможности ответить иначе.
Цена - это наша жизнь, каждый удар, каждый трофей.
И пустота оказалось дороже всех побед.
И когда кровь высохнет, корона охрипнет - всё сведётся к одному вопросу: зачем мы её носили?
Мы не Бог, разрывавший тьму.
Мы - ребёнок, который так и не научился лепить, а только ломал чужие куличики. Наша сила была не творением, а плевком в песочницу мироздания. И наша корона - всего лишь комок грязи.
Второй пояс - лес самоуничижения
Это продолжение первого, но повернутое внутрь.
Рука, привыкшая бить другого, впервые не находит чужого лица. И, не умея жить без удара, бьёт по своему.
Деревья здесь растут корнями вверх - потому что насилие, потеряв внешнюю мишень, врастает в хозяина.
Корни - бывшие руки.
Ветви - бывшие указующие пальцы.
Смола - слова, сказанные когда-то другим, но не сумевшие исчезнуть.
Мы идём по этому лесу и вдруг понимаем: ничего сверхъестественного здесь нет.
Это просто то, что происходит с человеком, который слишком долго отравлял мир собой.
Когда яд заканчивается снаружи - он ищет ближайший сосуд. И находит его.
Здесь "Мышечная память души" - не метафора.
Психика так же имеет рефлексы. Если десятилетиями твоя сила выражалась через боль, однажды мы проснёмся и обнаружим, что бьём, когда бить уже некого.
Лес самоуничижения - лаборатория, где насилие перестаёт быть решением и становится привычкой.
Здесь мы впервые понимаем: наша жестокость - не свобода. Это зависимость.
В первом поясе мы хотя бы знали, кого мучаем.
Здесь - нет.
Мы ищем преступление - и не находим.
Мы ищем врага - и в каждом стволе видим себя.
Этот лес - честное зеркало. Каждый обвитый ствол - новая констатация:
Мы били других не потому, что был сильны.
Мы били, иначе разорвëмся от собственной пустоты.
И когда пытаемся перестать бить себя - не можем.
Потому что насилие стало нашим языком.
Мы не знаем другого способа существовать.
Закон всех поясов:
"Мы не исправляемся. Мы повторяемся."
Гарпии здесь не монстры. Это выросшие слова. Каждый их крик - копия того, что мы сказали кому-то в худшие годы.
Когда они выклёвывают почки надежды - это просто возвращение долга.
Главное - переход. Мы доходим до центра пояса и спрашиваем:
"Почему я не могу остановиться?"
Ответ приходит не голосом, а болью:
"Потому что ты никогда не умел жить без мишени. И теперь стал своей последней."
Тишина леса превращается в туннель, ведущий дальше - туда, где насилие перестаёт быть просто болью и становится философией.
Насилие над ближним - действие.
Насилие над собой - привычка.
Насилие над Богом - философия.
И мы входим в третий пояс не пешком. Мы падаем туда - иных дорог у насилия нет.
ТРЕТИЙ ПОЯС - НАСИЛИЕ ПРОТИВ БОГА. ВНУТРЕННЕЕ ОТРАЖЕНИЕ.
Мы падаем из второго пояса - не вниз, а вглубь.
Гравитация здесь странная: она тянет не по оси пространства, а по оси вины.
Здесь нет ни леса, ни реки.
Здесь - пустыня, в которой ветер шепчет не звук, а смысл.
Слова умирают, не успев родиться: мысль сгорает прямо на вдохе.
Это место - не про удары.
Это место про право на удар.
Третий пояс - это пространство, где человек впервые пытается изменить законы, которые создали его.
Где насилие перестаёт быть действием и становится метафизикой.
Где ты бьёшь не по человеку, а по самому факту существования.
Здесь лежат те, кто посмели поднять руку на сам принцип высшего порядка: тираны, уничтажавшие не тела, а смысл; пророки пустоты, которые говорили людям: "всё дозволено"; философы, переписавшие добро и зло под вкус собственной тени.
И среди них - каждый, кто когда-либо подумал:
"Если Бог молчит, значит, я могу занять Его место".
Тут те, кто восстал против источника.
Не из ненависти - из усталости быть тварью.
Когда нам показали свет, мы решили, что он принадлежит нам.
Когда нам доверили дыхание, мы сделали из него язык власти.
И теперь каждый несёт во рту уголь - тот, которым пытался писать своё имя рядом с именем Бога.
Тут не горят - тут вспоминают.
Пламя не кара, а память.
Каждая искра - мгновение, когда думали, что создают, а на самом деле разрушали.
Мы видим, как творения - города, церкви, идеи, тела - рушатся изнутри, потому что строились не из любви, а из страха быть меньше.
Мы хотели быть творцами, но не вынесли одиночества Бога.
Мы хотели управлять светом, но не смогли выдержать тьму, из которой он рождается.
Теперь мы сами стали этой тьмой.
Мы светямся, как уголь после грозы - мертво, без жара, но неугасимо.
Понимаете принцип?
Насилие против ближнего - социальная болезнь.
Насилие против себя - психическая привычка.
НО НАСИЛИЕ ПРОТИВ САМОЙ РЕАЛЬНОСТИ - это новая форма гордыни.
Вспомните Вавилон.
Здесь мы впервые видим свою силу в зеркале мироздания.
И понимаем: все наши прошлые удары были всего лишь репетициями для одного - для попытки "переписать мир под свой страх".
Мы думали, что бьём других, чтобы не быть слабыми.
Мы думали, что бьём себя, потому что привыкли.
Но истина глубже, уродливее, правдивее:
Мы били, чтобы Бог не оказался сильнее нас.
Это и есть смысл третьего пояса.
Гроза, сверкающая над этой пустыней, - не электричество.
Это отголоски мыслей тех, кто пытался заставить реальность склониться перед их волей.
Каждая вспышка - это несостоявшееся пророчество.
Мы идём по трещинам, которые когда-то были людьми.
Тут не души.
Тут - выброшенные эскизы самомнения.
Смельчаки, решившие, что могут диктовать мирозданию свои правила, превращаются в песок.
Им дали то, чего они хотели: полностью свой мир, целиком подвластный им.
Мир, который подчиняется каждому их желанию.
И этот мир - пыль.
Потому что их желания - пыль.
Третий пояс - это зеркало величия, доведённого до анекдота.
До абсурда.
До истины.
Мы никогда не били Бога напрямую.
Мы били людей, чтобы доказать, что Бог ошибся.
Мы бил себя, чтобы показать, что можем быть жестче Бога.
Мы разрушали мир вокруг, потому что боялись признать:
Наше самое тяжёлое преступление - зависть к Творцу.
Тут нам показывают еë честно.
Зависть - это тоже насилие.
Просто направленное вверх.
Именно поэтому третий пояс - единственный, кто не обвиняет.
Он не карает.
Он раскрывает.
Он даёт увидеть истинную вершину насилия:
не желание властвовать,
не желание подчинять,
а желание убить того, кто сильнее.
Желание ударить не человека - идею.
Не тело - границу.
Не врага - саму Реальность, как таковую.
Мы стоим в пустыне и впервые задаём вопрос, который боятся задать даже демоны:
"Почему я хотел быть богом, не умея быть человеком?"
Ответ приходит без слов.
Здесь ответы - события.
Песок вокруг начинает дрожать.
Гроза собирается в точку.
И по нам проходит озноб - не от ужаса, а от узнавания.
Мы понимаем: мы не хотели власти.
Мы хотел исчезнуть в могуществе, чтобы слепить из него оправдание для своей пустоты.
Если бы сила имела цену - каждый отдал бы всё, лишь бы вернуть тот звук, который когда-то заглушил: плач ребёнка, зов матери, тихое слово любви, из которого началось всё живое.
А теперь звук стал безмолвием.
Безмолвие - последнее царство.
Здесь небо не сгорает - оно глохнет.
Песок не жжёт - он забывает.
И забывание - вот настоящая кара.
Мы больше не бьём по ближнему, не по себе - мы бьём по руке, что держит нас.
И падаем мы не вниз, а внутрь - в пустоту, где впервые перестаём быть врагом.
Где боль, лишённая оправдания, становится молитвой.
Здесь Бог молчит не из гнева - из стыда.
Он больше не вмешивается, потому что видит в наших глазах своё лицо.
Мы - Его ошибка, Его переизбыток силы, забывший нежность.
И Он стоит среди нас, как разрушенный идол среди песков - неузнаваемый, но всё ещё настоящий.
И в этом безмолвии, где даже Бог не осмеливается произнести твоё имя.
ты наконец слышишь дыхание - то самое, что было в тебе всегда, когда думал, что сжёг всё живое.
И в этот момент становится ясно: виновны- не мы.
Виновата та пустота, которая родилась в нас, когда дитя впервые испугалось своей малости.
Мы не чудовище.
Мы - эхо, которое забыло, что оно эхо, и решило стать голосом.